Арендатор хутора Низы Максим Торчаков, бердянский мещанин, ехал со
своей молодой женой из церкви и вез только что освященный кулич. Солнце
еще не всходило, но восток уже румянился, золотился. Было тихо... Перепел
кричал свои: "пить пойдем! пить пойдем!", да далеко над курганчиком
носился коршун, а больше во всей степи не было заметно ни одного живого
существа.
Торчаков ехал и думал о том, что нет лучше и веселее праздника, как
Христово воскресенье. Женат он был недавно и теперь справлял с женой
первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем бы ни подумал, всё
представлялось ему светлым, радостным и счастливым. Думал он о своем
хозяйстве и находил, что всё у него исправно, домашнее убранство такое,
что лучше и не надо, всего довольно и всё хорошо; глядел он на жену - и
она казалась ему красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на
востоке, и молодая травка, и его тряская визгливая бричка, нравился даже
коршун, тяжело взмахивавший крыльями. А когда он по пути забежал в кабак
закурить папиросу и выпил стаканчик, ему стало еще веселее...
- Сказано, велик день! - говорил он.- Вот и велик! Погоди, Лиза,
сейчас солнце начнет играть. Оно каждую пасху играет! И оно тоже радуется,
как люди!
- Оно не живое,- заметила жена.
- Да на нем люди есть! - воскликнул Торчаков.- Ей-богу, есть! Мне
Иван Степаныч рассказывал - на всех планетах есть люди, на солнце и на
месяце! Право... А может, ученые и брешут, нечистый их знает! Постой,
никак лошадь стоит! Так и есть!
На полдороге к дому, у Кривой Балочки,
Торчаков и его жена увидели оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и
нюхала землю. У самой дороги на кочке сидел рыжий казак и, согнувшись,
глядел себе в ноги.
- Христос воскрес! - крикнул ему Максим.
- Воистину воскрес,- ответил казак, не поднимая головы.
- Куда едешь?
- Домой, на льготу.
- Зачем же тут сидишь?
- Да так... захворал... Нет мочи ехать.
- Что ж у тебя болит?
- Весь болю.
- Гм... вот напасть! У людей праздник, а ты хвораешь! Да ты бы в
деревню или на постоялый ехал, а что так сидеть?
Казак поднял голову и обвел утомленными, больными глазами Максима,
его жену, лошадь.
- Вы это из церкви? - спросил он.
- Из церкви.
- А меня праздник в дороге застал. Не привел бог доехать. Сейчас
сесть бы да ехать, а мочи нет... Вы бы, православные, дали мне, проезжему,
свяченой пасочки1 разговеться!
- Пасочки? - спросил Торчаков.- Оно можно, ничего... Постой,
сейчас...
Максим быстро пошарил у себя в карманах, взглянул на жену и сказал:
- Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то - не рука, всю
паску испортишь. Вот задача! Поищи-ка, нет ли у тебя ножика?
Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом.
- Вот еще что выдумали! - сердито сказала жена Торчакова.- Не дам я
тебе паску кромсать! С какими глазами я ее домой порезанную повезу? И
видано ль дело - в степи разговляться. Поезжай на деревню к мужикам да там
и разговляйся!
Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, и сказала:
- Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, и грех
ее без толку кромсать.
- Ну, казак, не прогневайся! - сказал Торчаков и засмеялся.- Не велит
жена! Прощай, путь-дорога!
Максим тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила дальше. А
жена всё еще говорила, что резать кулич, не доехав до дому,- грех и не
порядок, что всё должно иметь свое место и время. На востоке, крася
пушистые облака в разные цвета, засияли первые лучи солнца; послышалась
песня жаворонка. Уж не один, три коршуна, в отдалении друг от друга,
носились над степью. Солнце пригрело чуть-чуть, и в молодой траве
затрещали кузнечики.
Отъехав больше версты, Торчаков оглянулся и пристально поглядел
вдаль.
- Не видать казака...- сказал он.- Экий сердяга, вздумал в дороге
хворать! Нет хуже напасти: ехать надо, а мочи нет... Чего доброго, помрет
в дороге... Не дали мы ему, Лизавета, паски, а небось и ему надо было
дать. Небось и ему разговеться хочется.
Солнце взошло, но играло оно или нет, Торчаков не видел. Всю дорогу
до самого дома он молчал, о чем-то думал и не спускал глаз с черного
хвоста лошади. Неизвестно отчего, им овладела скука, и от праздничной
радости в груди не осталось ничего, как будто ее и не было.
Приехали домой, христосовались с работниками; Торчаков опять
повеселел и стал разговаривать, но как сели разговляться и все взяли по
куску свяченого кулича, он невесело поглядел на жену и сказал:
- А нехорошо, Лизавета, что мы не дали тому казаку разговеться.
- Чудной ты, ей-богу! - сказала Лизавета и с удивлением пожала
плечами.- Где ты взял такую моду, чтобы свяченую паску раздавать по
дороге? Нешто это булка? Теперь она порезана, на столе лежит, пущай ест,
кто хочет, хоть и казак твой! Разве мне жалко?
- Так-то оно так, а жалко мне казака. Ведь он хуже нищего и сироты. В
дороге, далеко от дому, хворый...
Торчаков выпил полстакана чаю и уж больше ничего не пил и не ел. Есть
ему не хотелось, чай казался невкусным, как трава, и опять стало скучно.
После разговенья легли спать. Когда часа через два Лизавета проснулась, он
стоял у окна и глядел во двор.
- Ты уже встал? - спросила жена.
- Не спится что-то... Эх, Лизавета,- вздохнул он,- обидели мы с тобой
казака!
- Ты опять с казаком! Дался тебе этот казак. Бог с ним.
- Он царю служил, может, кровь проливал, а мы с ним как с свиньей
обошлись. Надо бы его больного домой привесть, покормить, а мы ему даже
кусочка хлеба не дали.
- Да, так и дам я тебе паску портить. Да еще свяченую! Ты бы ее с
казаком искромсал, а я бы потом дома глазами лупала? Ишь ты какой!
Максим потихоньку от жены пошел в кухню, завернул в салфетку кусок
кулича и пяток яиц и пошел в сарай к работникам.
- Кузьма, брось гармонию,- обратился он к одному из них.- Седлай
гнедого или Иванчика и езжай поживее к Кривой Балочке. Там больной казак с
лошадью, так вот отдай ему это. Может, он еще не уехал.
Максим опять повеселел, но, прождав несколько часов Кузьму, не
вытерпел, оседлал лошадь и поскакал к нему навстречу. Встретил он его у
самой Балочки.
- Ну что? Видал казака?
- Нигде нету. Должно, уехал.
- Гм... история!
Торчаков взял у Кузьмы узелок и поскакал дальше. Доехав до деревни,
он спросил у мужиков:
- Братцы, не видали ли вы больного казака с лошадью? Не проезжал ли
тут? Из себя рыжий, худой, на гнедом коне.
Мужики поглядели друг на друга и сказали, что казака они не видели.
- Обратный почтовый ехал, это точно, а чтоб казак или кто другой -
такого не было.
Вернулся Максим домой к обеду.
- Сидит у меня этот казак в голове и хоть ты что! - сказал он жене.-
Не дает спокою. Я всё думаю: а что, ежели это бог нас испытать хотел и
ангела или святого какого в виде казака нам навстречу послал. Ведь бывает
это. Нехорошо, Лизавета, обидели мы человека!
- Да что ты ко мне с казаком пристал? - крикнула Лизавета, выходя из
терпения.- Пристал, как смола!
- А ты, знаешь, недобрая...- сказал Максим и пристально поглядел ей
в лицо.
И он впервые после женитьбы заметил, что его жена недобрая.
- Пущай я недобрая,- крикнула она и сердито стукнула ложкой,- а
только не стану я всяким пьяницам свяченую паску раздавать!
- А нешто казак пьяный?
- Пьяный!
- Почем ты знаешь?
- Пьяный!
- Ну и дура!
Максим, рассердившись, встал из-за стола и начал укорять свою молодую
жену, говорил, что она немилосердная и глупая. А она, тоже рассердившись,
заплакала и ушла в спальню и крикнула оттуда:
- Чтоб он околел, твой казак! Отстань ты от меня, холера, со своим
казаком вонючим, а то я к отцу уеду!
За все время после свадьбы у Торчакова это была первая ссора с женой.
До самой вечерни он ходил у себя по двору, всё думал о жене, думал с
досадой, и она казалась теперь злой, некрасивой. И как нарочно, казак всё
не выходил из головы, и Максиму мерещились то его больные глаза, то голос,
то походка...
- Эх, обидели мы человека! - бормотал он.- Обидели!
Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо скучно, как никогда не
было,- хоть в петлю полезай! От скуки и с досады на жену он напился, как
напивался в прежнее время, когда был неженатым. В хмелю он бранился
скверными словами и кричал жене, что у нее злое, некрасивое лицо и
завтра же он прогонит ее к отцу.
Утром на другой день праздника он захотел опохмелиться и опять
напился.
С этого и началось расстройство.
Лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу друг за дружкой стали
исчезать со двора, долги росли, жена становилась постылой... Все эти
напасти, как говорил Максим, произошли оттого, что у него злая, глупая
жена, что бог прогневался на него и на жену... за больного казака. Он всё
чаще и чаще напивался. Когда был пьян, то сидел дома и шумел, а трезвый
ходил по степи и ждал, не встретится ли ему казак...
1
-
На юге кулич называют "пасхой" или "паской". (Прим. А.П.Чехова)
Впервые - "Петербургская газета", 1887, N99.