Лев Саввич Турманов, дюжинный обыватель, имеющий капиталец, молодую
жену и солидную плешь, как-то играл на именинах у приятеля в винт. После
одного хорошего минуса, когда его в пот ударило, он вдруг вспомнил, что
давно не пил водки. Поднявшись, он на цыпочках, солидно покачиваясь,
пробрался между столов, прошел через гостиную, где танцевала молодежь (тут
он снисходительно улыбнулся и отечески похлопал по плечу молодого жидкого
аптекаря), затем юркнул в маленькую дверь, которая вела в буфетную. Тут,
на круглом столике, стояли бутылки, графины с водкой... Около них, среди
другой закуски, зеленея луком и петрушкой, лежала на тарелке наполовину
уже съеденная селедка. Лев Саввич налил себе рюмку, пошевелил в воздухе
пальцами, как бы собираясь говорить речь, выпил и сделал страдальческое
лицо, потом ткнул вилкой в селедку и... Но тут за стеной послышались
голоса.
- Пожалуй, пожалуй... - бойко говорил женский голос. - Только когда
это будет?
"Моя жена, - узнал Лев Саввич. - С кем это она?"
- Когда хочешь, мой друг... - отвечал за стеной густой сочный бас. -
Сегодня не совсем удобно, завтра я целешенький день занят...
"Это Дегтярев! - узнал Турманов в басе одного из своих приятелей. - И
ты, Брут, туда же! Неужели и его уж подцепила? Экая ненасытная,
неугомонная баба! Дня не может продышать без романа!"
- Да, завтра я занят, - продолжал бас. - Если хочешь, напиши мне
завтра что-нибудь... Буду рад и счастлив... Только нам следовало бы
упорядочить нашу корреспонденцию. Нужно придумать какой-нибудь фокус.
Почтой посылать не совсем удобно. Если я тебе напишу, то твой индюк может
перехватить письмо у почтальона; если ты мне напишешь, то моя половина
получит без меня и наверное распечатает.
- Как же быть?
- Нужно фокус какой-нибудь придумать. Через прислугу посылать тоже
нельзя, потому что твой Собакевич наверное держит в ежовых горничную и
лакея... Что, он в карты играет?
- Да. Вечно, дуралей, проигрывает!
- Значит, в любви ему везет! - засмеялся Дегтярев. - Вот, мамочка,
какой фортель я придумал... Завтра, ровно в шесть часов вечера, я,
возвращаясь из конторы, буду проходить через городской сад, где мне
нужно повидаться со смотрителем. Так вот ты, душа моя, постарайся
непременно к шести часам, не позже, положить записочку в ту мраморную
вазу, которая, знаешь, стоит налево от виноградной беседки...
- Знаю, знаю...
- Это выйдет и поэтично, и таинственно, и ново... Не узнает ни твой
пузан, ни моя благоверная. Поняла?
Лев Саввич выпил еще одну рюмку и отправился к игорному столу.
Открытие, которое он только что сделал, не поразило его, не удивило и
нимало не возмутило. Время, когда он возмущался, устраивал сцены, бранился
и даже дрался, давно уже прошло; он махнул рукой и теперь смотрел на
романы своей ветреной супруги сквозь пальцы. Но ему все-таки было
неприятно. Такие выражения, как индюк, Собакевич, пузан и пр.,
покоробили его самолюбие.
"Какая же, однако, каналья этот Дегтярев! - думал он, записывая
минусы. - Когда встречается на улице, таким милым другом прикидывается,
скалит зубы и по животу гладит, а теперь, поди-ка, какие пули отливает!
В лицо другом величает, а за глаза я у него и индюк и пузан..."
Чем больше он погружался в свои противные минусы, тем тяжелее
становилось чувство обиды...
"Молокосос... - думал он, сердито ломая мелок. - Мальчишка... Не
хочется только связываться, а то я показал бы тебе Собакевича!"
За ужином он не мог равнодушно видеть физиономию Дегтярева, а тот,
как нарочно, неотвязчиво приставал к нему с вопросами: выиграл ли он?
отчего он так грустен? И проч. И даже имел нахальство, на правах доброго
знакомого, громко пожурить его супругу за то, что та плохо заботится о
здоровье мужа. А супруга как ни в чем не бывало глядела на мужа маслеными
глазками, весело смеялась, невинно болтала, так что сам чёрт не заподозрил
бы ее в неверности.
Возвратясь домой, Лев Саввич чувствовал себя злым и
неудовлетворенным, точно он вместо телятины съел за ужином старую калошу.
Быть может, он пересилил бы себя и забылся, но болтовня супруги и ее
улыбки каждую секунду напоминали ему про индюка, гуся, пузана...
"По щекам бы его, подлеца, отхлопать... - думал он. - Оборвать бы его
публично".
И он думал, что хорошо бы теперь побить Дегтярева, подстрелить его на
дуэли как воробья... спихнуть с должности или положить в мраморную вазу
что-нибудь неприличное, вонючее - дохлую крысу, например... Недурно бы
женино письмо заранее выкрасть из вазы, а вместо него положить
какие-нибудь скабрезные стишки с подписью "твоя Акулька" или что-нибудь в
этом роде.
Долго Турманов ходил по спальной и услаждал себя подобными мечтами.
Вдруг он остановился и хлопнул себя по лбу.
- Нашел, браво! - воскликнул он и даже просиял от удовольствия. - Это
выйдет отлично! О-отлично!
Когда уснула его супруга, он сел за стол и после долгого раздумья,
коверкая свой почерк и изобретая грамматические ошибки, написал следующее:
"Купцу Дулинову. Милостивый Государь! Если к шести часам вечера сиводня
12-го сентября в мраморную вазу, что находица в городском саду налево от
виноградной беседки, не будит положено вами двести рублей, то вы будете
убиты и ваша галантирейная лавка взлетит на воздух". Написав такое письмо,
Лев Саввич подскочил от восторга.
- Каково придумано, а? - бормотал он, потирая руки. - Шикарно! Лучшей
мести сам сатана не придумает! Естественно, купчина струсит и сейчас же
донесет полиции, а полиция засядет к шести часам в кусты - и цап-царап
его, голубчика, когда он за письмом полезет!.. То-то струсит! Пока дело
выяснится, так успеет, каналья, и натерпеться и насидеться... Браво!
Лев Саввич прилепил марку к письму и сам снес его в почтовый ящик.
Уснул он с блаженнейшей улыбкой и спал так сладко, как давно уже не спал.
Проснувшись утром и вспомнивши свою выдумку, он весело замурлыкал и даже
потрогал неверную жену за подбородочек. Отправляясь на службу и потом сидя
в канцелярии, он всё время улыбался и воображал себе ужас Дегтярева, когда
тот попадет в западню...
В шестом часу он не выдержал и побежал в городской сад, чтобы воочию
полюбоваться отчаянным положением врага.
"Ага!" - подумал он, встретив городового.
Дойдя до виноградной беседки, он сел под куст и, устремив жадные
взоры на вазу, принялся ждать. Нетерпение его не имело пределов.
Ровно в шесть часов показался Дегтярев. Молодой человек был,
по-видимому, в отличнейшем расположении духа. Цилиндр его ухарски сидел на
затылке, и из-за распахнувшегося пальто вместе с жилеткой, казалось,
выглядывала сама душа. Он насвистывал и курил сигару...
"Вот сейчас узнаешь индюка да Собакевича! - злорадствовал Турманов. -
Погоди!"
Дегтярев подошел к вазе и лениво сунул в нее руку... Лев Саввич
приподнялся и впился в него глазами... Молодой человек вытащил из вазы
небольшой пакет, оглядел его со всех сторон и пожал плечами, потом
нерешительно распечатал, опять пожал плечами и изобразил на лице своем
крайнее недоумение: в пакете были две радужные бумажки!
Долго осматривал Дегтярев эти бумажки. В конце концов, не переставая
пожимать плечами, он сунул их в карман и произнес: "Merci".
Несчастный Лев Саввич слышал это "merci". Целый вечер потом стоял он
против лавки Дулинова, грозился на вывеску кулаком и бормотал в
негодовании:
Впервые напечатано в журнале "Осколки", 1886, N41,
с подзаголовком "Житейский водевиль".
Примечания:
Кит Китыч -
так в пьесе А.Н.Островского "В чужом пиру похмелье" одно из
действующих лиц называет купца Тит Титыча Брускова. Это искаженное имя стало
обозначать купца-самодура.