Всеобщая история, обработанная «Сатириконом»

Версия 1.01, 8 декабря 2008 г.     

© Права на этот электронный текст принадлежат Публичной электронной библиотеке (Евгению Пескину), 2008 год. Разрешено свободное распространение при условии сохранения целостности текста (включая данную информацию). Разрешено свободное использование для некоммерческих целей при условии ссылки на источник.
Публичная Электронная Библиотека - товарный знак и знак обслуживания, принадлежащие Евгению Пескину.

WWW: public-library.ru

    Что та­кое ис­то­рия как та­ко­вая — объяснять не­за­чем, так как это каж­до­му долж­но быть из­вест­но с мо­ло­ком ма­те­ри. Но что та­кое древ­няя ис­то­рия — об этом нуж­но ска­зать нес­колько слов.

    Трудно най­ти на све­те че­ло­ве­ка, ко­то­рый хо­тя раз в жиз­ни, вы­ра­жа­ясь язы­ком на­уч­ным, не вло­пал­ся бы в ка­кую-ни­будь ис­то­рию. Но как бы дав­но это с ним ни слу­чи­лось, тем не ме­нее про­ис­шед­ший ка­зус мы не впра­ве наз­вать древ­ней ис­то­ри­ей. Ибо пред ли­цом на­уки все име­ет свое стро­гое под­раз­де­ле­ние и клас­си­фи­ка­цию.

    Скажем ко­ро­че:

    Все, что касается древнейших времен и о чем мы ровно ничего не знаем, называется периодом доисторическим.

    Ученые хо­тя и ров­но ни­че­го об этом пе­ри­оде не зна­ют (по­то­му что ес­ли бы зна­ли, то его приш­лось бы уже наз­вать ис­то­ри­чес­ким), тем не ме­нее раз­де­ля­ют его на три ве­ка:

    Вообще изобретения тогда были редки и люди на выдумки были туги; поэтому чуть что изобретут — сейчас по имени изобретения называют и свой век.

    В на­ше вре­мя это уже не­мыс­ли­мо, по­то­му что каж­дый день приш­лось бы ме­нять ве­ку наз­ва­ние:

    пилюлиарский век, плос­ко­шин­ный век, син­де­ти­конс­кий век и т. д. и т. д., что не­мед­лен­но выз­ва­ло бы расп­ри и меж­ду­на­род­ные вой­ны.

    В те вре­ме­на, о ко­то­рых ров­но ни­че­го не из­вест­но, лю­ди жи­ли в ша­ла­шах и ели друг дру­га; за­тем, ок­реп­нув и раз­вив мозг, ста­ли есть ок­ру­жа­ющую при­ро­ду: зве­рей, птиц, рыб и рас­те­ния. По­том, раз­де­лив­шись на семьи, на­ча­ли ог­раж­даться час­то­ко­ла­ми, че­рез ко­то­рые сна­ча­ла в про­дол­же­ние мно­гих ве­ков пе­ре­ру­ги­ва­лись; за­тем ста­ли драться, за­те­яли вой­ну, и, та­ким об­ра­зом, воз­ник­ло го­су­дарст­во, го­су­дарст­во, го­су­дарст­вен­ный быт, на ко­то­ром ос­но­вы­ва­ет­ся дальней­шее раз­ви­тие граж­данст­вен­нос­ти и культу­ры.

    Древние на­ро­ды раз­де­ля­ют­ся по цве­ту ко­жи на чер­ных, бе­лых и жел­тых.

    Белые в свою оче­редь раз­де­ля­ют­ся на:

    Обыкновенно историю делят всегда хронологически от такого-то до такого-то периода. С древней историей так поступить нельзя, потому что, во-первых, никто ничего о ней не знает, а во-вторых, древние народы жили бестолково, мотались из одного места в другое, из одной эпохи в другую, и все это без железных дорог, без порядку, причины и цели. Поэтому учеными людьми было придумано рассматривать историю каждого народа отдельно. Иначе так запутаешься, что и не выберешься.

    Египет на­хо­дит­ся в Аф­ри­ке и сла­вит­ся из­дав­на пи­ра­ми­да­ми, сфинк­са­ми, раз­ли­ти­ем Ни­ла и ца­ри­цей Кле­опат­рой.

    Пирамиды суть зда­ния пи­ра­ми­дальной фор­мы, ко­то­рые возд­ви­га­лись фа­ра­она­ми для сво­его прос­лав­ле­ния. Фа­ра­оны бы­ли лю­ди за­бот­ли­вые и не до­ве­ря­ли да­же са­мым близ­ким лю­дям рас­по­ря­жаться сво­им тру­пом по их ус­мот­ре­нию. И, ед­ва вый­дя из мла­ден­чес­ко­го воз­рас­та, фа­ра­он уже прис­мат­ри­вал се­бе ук­ром­ное мес­теч­ко и на­чи­нал стро­ить пи­ра­ми­ду для сво­его бу­ду­ще­го пра­ха.

    После смер­ти те­ло фа­ра­она с больши­ми це­ре­мо­ни­ями пот­ро­ши­ли из­нут­ри и на­би­ва­ли аро­ма­та­ми. Сна­ру­жи зак­лю­ча­ли его в раск­ра­шен­ный фут­ляр, все вмес­те ста­ви­ли в сар­ко­фаг и по­ме­ща­ли внут­ри пи­ра­ми­ды. От вре­ме­ни то не­большое ко­ли­чест­во фа­ра­она, ко­то­рое зак­лю­ча­лось меж­ду аро­ма­та­ми и фут­ля­ром, вы­сы­ха­ло и прев­ра­ща­лось в твер­дую пе­ре­пон­ку. Так неп­ро­из­во­ди­тельно тра­ти­ли древ­ние мо­нар­хи на­род­ные деньги!

    Но судьба спра­вед­ли­ва. Не прош­ло и нес­кольких де­сят­ков ты­сяч лет, как еги­петс­кое на­се­ле­ние вер­ну­ло свое бла­го­сос­то­яние, тор­гуя оп­том и в роз­ни­цу брен­ны­ми тру­па­ми сво­их по­ве­ли­те­лей, и во мно­гих ев­ро­пей­ских му­зе­ях мож­но ви­деть об­раз­цы этих су­ше­ных фа­ра­онов, проз­ван­ных за свою не­под­виж­ность му­ми­ями. За осо­бую пла­ту сто­ро­жа му­зе­ев поз­во­ля­ют по­се­ти­те­лям по­щел­кать му­мию пальцем.

    Далее, па­мят­ни­ка­ми Егип­та слу­жат раз­ва­ли­ны хра­мов. Бо­лее все­го сох­ра­ни­лось их на мес­те древ­них Фив, проз­ван­ных по чис­лу сво­их две­над­ца­ти во­рот «стов­рат­ны­ми». Те­перь, по сви­де­тельству ар­хе­оло­гов, во­ро­та эти пе­ре­де­ла­ны в арабс­кие де­рев­ни. Так иног­да ве­ли­кое об­ра­ща­ет­ся в по­лез­ное!

    Памятники Егип­та час­то пок­ры­ты письме­на­ми, ко­то­рые ра­зоб­рать чрез­вы­чай­но труд­но. Уче­ные по­это­му проз­ва­ли их иерог­ли­фа­ми.

    Жители Егип­та де­ли­лись на раз­ные кас­ты. К са­мой важ­ной кас­те при­над­ле­жа­ли жре­цы. По­пасть в жре­цы бы­ло очень труд­но. Для это­го нуж­но бы­ло изу­чать ге­омет­рию до ра­венст­ва тре­угольни­ков, вклю­чи­тельно и ге­ог­ра­фию, об­ни­мав­шую в те вре­ме­на прост­ранст­во зем­но­го ша­ра не ме­нее шес­ти­сот квад­рат­ных верст. Дел у жре­цов бы­ло по гор­ло, по­то­му что, кро­ме ге­ог­ра­фии, им при­хо­ди­лось еще за­ни­маться и бо­гос­лу­же­ни­ем, а так как бо­гов у егип­тян бы­ло чрез­вы­чай­но мно­го, то ино­му жре­цу под­час за весь день труд­но бы­ло ур­вать хоть ча­сок на ге­ог­ра­фию.

    В воз­да­нии бо­жес­ких по­чес­тей егип­тя­не не бы­ли осо­бен­но раз­бор­чи­вы. Они обо­жеств­ля­ли солн­це, ко­ро­ву, Нил, пти­цу, со­ба­ку, лу­ну, кош­ку, ве­тер, гип­по­по­та­ма, зем­лю, мышь, кро­ко­ди­ла, змею и мно­гих дру­гих до­маш­них и ди­ких зве­рей.

    Ввиду этой бо­гом­но­го­чис­лен­нос­ти са­мо­му ос­то­рож­но­му и на­бож­но­му егип­тя­ни­ну еже­ми­нут­но при­хо­ди­лось со­вер­шать раз­лич­ные ко­щунст­ва. То нас­ту­пит кош­ке на хвост, то цык­нет на свя­щен­ную со­ба­ку, то съест в бор­ще свя­тую му­ху. На­род нерв­ни­чал, вы­ми­рал и вы­рож­дал­ся.

    Среди фа­ра­онов бы­ло мно­го за­ме­ча­тельных, прос­ла­вив­ших се­бя сво­ими па­мят­ни­ка­ми и ав­то­би­ог­ра­фи­ями, не ожи­дая этой лю­без­нос­ти от по­том­ков.

    Тут не­по­да­ле­ку на­хо­дил­ся и Ва­ви­лон, из­вест­ный сво­им стол­пот­во­ре­ни­ем.

    Главным го­ро­дом Ас­си­рии был Ас­сур, наз­ван­ный так в честь бо­га Ас­су­ра, по­лу­чив­ше­го в свою оче­редь это имя от глав­но­го го­ро­да Ас­су. Где здесь ко­нец, где на­ча­ло — древ­ние на­ро­ды по безг­ра­мот­нос­ти ра­зоб­раться не мог­ли и не ос­та­ви­ли ни­ка­ких па­мят­ни­ков, ко­то­рые мог­ли бы нам по­мочь в этом не­до­уме­нии.

    Ассирийские ца­ри бы­ли очень во­инст­вен­ны и жес­то­ки. Вра­гов сво­их по­ра­жа­ли бо­лее все­го сво­ими име­на­ми, из ко­то­рых Ас­сур-Тиг­лаф-Абу-Хе­риб-На­зир-Ни­пал бы­ло са­мым ко­ро­теньким и прос­теньким. Собст­вен­но го­во­ря, это бы­ло да­же не имя, а сок­ра­щен­ная лас­ка­тельная клич­ка, ко­то­рую за ма­ленький рост да­ла юно­му ца­рю его мам­ка.

    Обычай же ас­си­рий­ских крес­тин был та­ков: как только у ца­ря рож­дал­ся мла­де­нец мужс­ко­го, женс­ко­го или ино­го по­ла, сей­час же спе­ци­ально обу­чен­ный пи­сарь са­дил­ся и, взяв в ру­ки клинья, на­чи­нал пи­сать на гли­ня­ных пли­тах имя но­во­рож­ден­но­го. Ког­да, ис­том­лен­ный тру­дом, пи­сарь па­дал мерт­вым, его сме­нял дру­гой и так дальше до тех пор, по­ка мла­де­нец не дос­ти­гал зре­ло­го воз­рас­та. К это­му сро­ку все его имя счи­та­лось пол­ностью и пра­вильно на­пи­сан­ным до кон­ца.

    Цари эти бы­ли очень жес­то­ки. Гром­ко вык­ли­кая свое имя, они, преж­де чем за­во­ю­ют стра­ну, уже рас­са­жи­ва­ли ее жи­те­лей на колья.

    По сох­ра­нив­шим­ся изоб­ра­же­ни­ям сов­ре­мен­ные уче­ные ус­мат­ри­ва­ют, что у ас­си­ри­ян очень вы­со­ко сто­яло па­рик­ма­херс­кое ис­кус­ство, так как у всех ца­рей бо­ро­ды бы­ли за­ви­ты ров­ны­ми, ак­ку­рат­ны­ми ло­ко­на­ми.

    Если от­нес­тись к это­му воп­ро­су еще серьезнее, то мож­но уди­виться еще бо­лее, так как вид­но яс­но, что в ас­си­рий­ские вре­ме­на не только лю­ди, но и львы не пре­неб­ре­га­ли па­рик­ма­херс­ки­ми щип­ца­ми. Ибо зве­рей ас­си­ри­яне изоб­ра­жа­ют всег­да с та­ки­ми же за­ви­ты­ми в ло­ко­ны гри­ва­ми и хвос­та­ми, как и бо­ро­ды их ца­рей.

    Поистине изу­че­ние об­раз­цов древ­ней культу­ры мо­жет при­нес­ти су­щест­вен­ную пользу не только лю­дям, но и жи­вот­ным.

    Последним ас­си­рий­ским ца­рем счи­та­ет­ся, вы­ра­жа­ясь сок­ра­щен­но, Ашур-Адо­най-Абан-Ни­пал. Ког­да его сто­ли­цу оса­ди­ли ми­дя­не, хит­рый Ашур ве­лел на пло­ща­ди сво­его двор­ца раз­вес­ти кос­тер; за­тем, сло­жив на не­го все свое иму­щест­во, влез на­верх сам со все­ми же­на­ми и, заст­ра­хо­вав­шись, сго­рел дот­ла.

    Раздосадованные вра­ги пос­пе­ши­ли сдаться.

    На Ира­не жи­ли на­ро­ды, наз­ва­ние ко­то­рых окан­чи­ва­лось на «яне»: бакт­ря­не и ми­дя­не, кро­ме пер­сов, ко­то­рые окан­чи­ва­лись на «сы».

    Бактряне и ми­дя­не быст­ро ут­ра­ти­ли свое му­жест­во и пре­да­лись из­не­жен­нос­ти, а у пер­сидс­ко­го ца­ря Ас­ти­ага ро­дил­ся внук Кир, ос­но­вав­ший пер­сидс­кую мо­нар­хию.

    О мо­ло­дос­ти Ки­ра Ге­ро­дот рас­ска­зы­ва­ет тро­га­тельную ле­ген­ду.

    Однажды Ас­ти­агу прис­ни­лось, что из его до­че­ри вы­рос­ло де­ре­во. По­ра­жен­ный неп­ри­лич­ностью это­го сна, Ас­ти­аг ве­лел ма­гам раз­га­дать его. Ма­ги ска­за­ли, что сын до­че­ри Ас­ти­ага бу­дет царст­во­вать над це­лой Ази­ей. Ас­ти­аг очень огор­чил­ся, так как же­лал для сво­его вну­ка бо­лее скром­ной судьбы.

    — И че­рез зо­ло­то сле­зы льются! — ска­зал он и по­ру­чил сво­ему прид­вор­но­му при­ду­шить мла­ден­ца.

    Придворный, ко­то­ро­му бы­ло и сво­его де­ла по гор­ло, пе­ре­до­ве­рил это дельце од­но­му зна­ко­мо­му пас­ту­ху. Пас­тух же, по не­об­ра­зо­ван­нос­ти и ха­лат­нос­ти, все пе­ре­пу­тал и, вмес­то то­го что­бы при­ду­шить, стал ре­бен­ка вос­пи­ты­вать.

    Когда ре­бе­нок под­рос и на­чал иг­рать со сверст­ни­ка­ми, то ве­лел од­наж­ды вы­по­роть сы­на од­но­го вельмо­жи. Вельмо­жа по­жа­ло­вал­ся Ас­ти­агу. Ас­ти­аг за­ин­те­ре­со­вал­ся ши­ро­кой на­ту­рой ре­бен­ка. По­бе­се­до­вав с ним и ос­ви­де­тельство­вав пост­ра­дав­ше­го, он воск­лик­нул:

    — Это Кир! Так по­роть уме­ют только в на­шем се­мей­ст­ве.

    И Кир упал в объятья де­да.

    Войдя в воз­раст, Кир по­бе­дил ца­ря ли­дий­ско­го Кре­за и стал его жа­рить на кост­ре. Но во вре­мя этой про­це­ду­ры Крез вдруг воск­лик­нул:

    — О, Со­лон, Со­лон, Со­лон!

    Это очень уди­ви­ло муд­ро­го Ки­ра.

    — Подобных слов, — приз­нал­ся он друзьям, — я еще ни­ког­да не слы­шал от жа­рив­ших­ся.

    Он по­ма­нил Кре­за к се­бе и стал рас­спра­ши­вать, что это зна­чит.

    Тогда Крез рас­ска­зал, что его по­се­тил гре­чес­кий муд­рец Со­лон. Же­лая пус­тить муд­ре­цу пыль в гла­за, Крез по­ка­зал ему свои сок­ро­ви­ща и, что­бы под­раз­нить, спро­сил Со­ло­на, ко­го он счи­та­ет са­мым счаст­ли­вым че­ло­ве­ком на све­те.

    Если б Со­лон был джентльме­ном, он, ко­неч­но, ска­зал бы «вас, ва­ше ве­ли­чест­во». Но муд­рец был че­ло­век прос­то­ва­тый, из не­да­ле­ких, и ляп­нул, что «преж­де смер­ти ник­то не мо­жет ска­зать про се­бя, что счаст­лив».

    Так как Крез был царь раз­ви­той не по ле­там, то тот­час по­нял, что пос­ле смер­ти во­об­ще лю­ди ред­ко раз­го­ва­ри­ва­ют, так что и тог­да пох­вас­таться сво­им счастьем не при­дет­ся, и очень на Со­ло­на оби­дел­ся.

    История эта сильно пот­ряс­ла сла­бо­нерв­но­го Ки­ра. Он из­ви­нил­ся пе­ред Кре­зом и не стал его до­жа­ри­вать.

    После Ки­ра царст­во­вал сын его Кам­биз. Кам­биз по­шел во­евать с эфи­опа­ми, за­шел в пус­ты­ню и там, сильно стра­дая от го­ло­да, съел ма­ло-по­ма­лу все свое вой­ско. По­няв труд­ность по­доб­ной сис­те­мы, он пос­пе­шил во­ро­титься в Мем­фис. Там в это вре­мя празд­но­ва­ли отк­ры­тие но­во­го Апи­са.

    При ви­де это­го здо­ро­во­го, от­корм­лен­но­го бы­ка ото­щав­ший на че­ло­ве­чи­не царь ки­нул­ся на не­го и собст­вен­но­руч­но при­ко­лол, а за­од­но и бра­та сво­его Смер­ди­за, ко­то­рый вер­тел­ся под но­га­ми.

    Этим вос­пользо­вал­ся один лов­кий маг и, объявив се­бя Лжес­мер­ди­зом, не­мед­лен­но на­чал царст­во­вать. Пер­сы ли­ко­ва­ли:

    — Да здравст­ву­ет наш царь Лжес­мер­диз! — кри­ча­ли они.

    В это вре­мя царь Кам­биз, окон­ча­тельно по­ме­шав­ший­ся на го­вя­ди­не, по­гиб от ра­ны, ко­то­рую на­нес се­бе сам, же­лая от­ве­дать собст­вен­но­го мя­са.

    Так умер этот муд­рей­ший из вос­точ­ных дес­по­тов.

    После Кам­би­за царст­во­вал Да­рий Гис­тасп, ко­то­рый прос­ла­вил­ся по­хо­дом на ски­фов.

    Скифы бы­ли очень храб­ры и жес­то­ки. пос­ле сра­же­ния уст­ра­ива­ли пир­шест­ва, во вре­мя ко­то­рых пи­ли и ели из че­ре­пов све­же­уби­тых вра­гов.

    Те из во­инов, ко­то­рые не уби­ли ни од­но­го вра­га, не мог­ли при­ни­мать учас­тия в пир­шест­ве за не­име­ни­ем сво­ей по­су­ды и наб­лю­да­ли из­да­ли за тор­жест­вом, тер­за­емые го­ло­дом и уг­ры­зе­ни­ями со­вес­ти.

    Узнав о приб­ли­же­нии Да­рия Гис­тас­па, ски­фы пос­ла­ли ему ля­гуш­ку, пти­цу, мышь и стре­лу.

    Этими не­за­тей­ли­вы­ми да­ра­ми они ду­ма­ли смяг­чить серд­це гроз­но­го вра­га.

    Но де­ло при­ня­ло сов­сем дру­гой обо­рот.

    Один из во­инов Да­рия Гис­тас­па, ко­то­ро­му сильно на­до­ело бол­таться за сво­им по­ве­ли­те­лем по чу­жим зем­лям, взял­ся ис­тол­ко­вать ис­тин­ное зна­че­ние скифс­кой по­сыл­ки.

    — Это зна­чит, что ес­ли вы, пер­сы, не бу­де­те ле­тать, как пти­цы, грызть, как мышь, и пры­гать, как ля­гуш­ка, то не вер­не­тесь к се­бе до­мой во­ве­ки.

    Дарий не умел ни ле­тать, ни пры­гать. Он пе­ре­пу­гал­ся до смер­ти и ве­лел по­во­ра­чи­вать ог­лоб­ли.

    Дарий Гис­тасп прос­ла­вил­ся не только этим по­хо­дом, но и столь же муд­рым прав­ле­ни­ем, ко­то­рое он вел с та­ким же ус­пе­хом, как и во­ен­ные предп­ри­ятия.

    Древние пер­сы вна­ча­ле от­ли­ча­лись му­жест­вом и прос­то­тою нра­вов. Сы­но­вей сво­их учи­ли трем пред­ме­там:

    Молодой человек, не сдавший экзамена по всем этим трем предметам, считался неучем и не принимался на государственную службу.

    Но ма­ло-по­ма­лу пер­сы ста­ли пре­да­ваться из­не­жен­но­му об­ра­зу жиз­ни. Пе­рес­та­ли ез­дить вер­хом, за­бы­ли, как нуж­но стре­лять из лу­ка, и, празд­но про­во­дя вре­мя, ре­за­ли прав­ду-мат­ку. Вследст­вие это­го ог­ром­ное Пер­сидс­кое го­су­дарст­во ста­ло быст­ро при­хо­дить в упа­док.

    Прежде пер­сидс­кие юно­ши ели только хлеб и ово­щи. Разв­ра­тясь, они пот­ре­бо­ва­ли су­пу (330 г. до Р. Х.). Этим вос­пользо­вал­ся Алек­сандр Ма­ке­донс­кий и за­во­евал Пер­сию.

    Греция за­ни­ма­ет юж­ную часть Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва.

    Сама при­ро­да раз­де­ли­ла Гре­цию на че­ты­ре час­ти:

    1) се­вер­ную, ко­то­рая на­хо­дит­ся на се­ве­ре;

    Это ори­ги­нальное раз­де­ле­ние Гре­ции из­дав­на прив­ле­ка­ло к ней взо­ры всей культур­ной час­ти на­се­ле­ния зем­но­го ша­ра.

    В Гре­ции жи­ли так на­зы­ва­емые «гре­ки».

    Говорили они на мерт­вом язы­ке и пре­да­ва­лись со­чи­не­нию ми­фов о бо­гах и ге­ро­ях.

    Любимый ге­рой гре­ков был Гер­ку­лес, прос­ла­вив­ший­ся тем, что вы­чис­тил Ав­ги­евы ко­нюш­ни и тем по­дал гре­кам не­за­бы­ва­емый при­мер чис­топ­лот­нос­ти. Кро­ме то­го, этот ак­ку­рат­ник убил свою же­ну и де­тей.

    Вторым лю­би­мым ге­ро­ем гре­ков был Эдип, ко­то­рый по рас­се­ян­нос­ти убил сво­его от­ца и же­нил­ся на сво­ей ма­те­ри. От это­го по всей стра­не сде­ла­лась мо­ро­вая яз­ва и все отк­ры­лось. Эди­пу приш­лось вы­ко­лоть се­бе гла­за и отп­ра­виться пу­те­шест­во­вать с Ан­ти­го­ной.

    В юж­ной Гре­ции был соз­дан миф о Тро­янс­кой вой­не, или «Прек­рас­ная Еле­на» в трех дей­ст­ви­ях с му­зы­кой Оф­фен­ба­ха.

    Дело бы­ло вот как: у ца­ря Ме­не­лая (ко­мик буфф) бы­ла же­на, проз­ван­ная за кра­со­ту и за то, что но­си­ла платье с раз­ре­зом, Прек­рас­ной Еле­ной. Ее по­хи­тил Па­рис, что Ме­не­лаю очень не пон­ра­ви­лось. Тог­да на­ча­лась Тро­янс­кая вой­на.

    Война бы­ла ужас­на. Ме­не­лай ока­зал­ся сов­сем без го­ло­са, а все про­чие ге­рои вра­ли не­щад­но.

    Тем не ме­нее вой­на эта ос­та­лась в па­мя­ти бла­го­дар­но­го че­ло­ве­чест­ва; так, нап­ри­мер, фра­за жре­ца Кал­ха­са: «Слиш­ком мно­го цве­тов» ци­ти­ру­ет­ся до сих пор мно­ги­ми фельето­нис­та­ми не без ус­пе­ха.

    Кончилась вой­на бла­го­да­ря вме­ша­тельству хит­ро­ум­но­го Одис­сея. Чтоб дать воз­мож­ность во­инам проб­раться в Трою, Одис­сей сде­лал де­ре­вян­но­го ко­ня и по­са­дил в не­го во­инов, а сам ушел. Тро­яне, утом­лен­ные дол­гой оса­дой, не прочь бы­ли по­иг­рать де­ре­вян­ной ло­шад­кой, за что и поп­ла­ти­лись. В са­мый раз­гар иг­ры из ло­ша­ди вы­лез­ли гре­ки и за­во­ева­ли бес­печ­ных вра­гов.

    После раз­ру­ше­ния Трои гре­чес­кие ге­рои вер­ну­лись до­мой, но не на ра­дость се­бе. Ока­за­лось, что же­ны их за это вре­мя выб­ра­ли се­бе но­вых ге­ро­ев и пре­да­ва­лись из­ме­не мужьям, ко­то­рых и уби­ли не­мед­лен­но пос­ле пер­вых ру­ко­по­жа­тий.

    Хитроумный Одис­сей, пред­ви­дя все это, не вер­нул­ся пря­мо до­мой, а сде­лал не­большой крюк в де­сять лет, что­бы дать вре­мя же­не сво­ей Пе­не­ло­пе при­го­то­виться к встре­че с ним.

    Верная Пе­не­ло­па жда­ла его, ко­ро­тая вре­мя со сво­ими же­ни­ха­ми.

    Женихам очень хо­те­лось на ней же­ниться, но она рас­су­ди­ла, что го­раз­до ве­се­лее иметь трид­цать же­ни­хов, чем од­но­го му­жа, и на­ду­ва­ла нес­част­ных, от­тя­ги­вая день свадьбы. Днем Пе­не­ло­па тка­ла, ночью по­ро­ла сот­кан­ное, а за­од­но и сы­на сво­его Те­ле­ма­ка. Ис­то­рия эта кон­чи­лась тра­ги­чес­ки: Одис­сей вер­нул­ся.

    «Илиада» изоб­ра­жа­ет нам во­ен­ную сто­ро­ну гре­чес­кой жиз­ни. «Одис­сея» ри­су­ет бы­то­вые кар­ти­ны и об­щест­вен­ные нра­вы.

    Обе эти по­эмы счи­та­ют­ся про­из­ве­де­ни­ями сле­по­го пев­ца Го­ме­ра, имя ко­то­ро­го пользо­ва­лось в древ­нос­ти столь большим ува­же­ни­ем, что семь го­ро­дов ос­па­ри­ва­ли честь быть его ро­ди­ной. Ка­кая раз­ни­ца с судьбой сов­ре­мен­ных нам по­этов, от ко­то­рых час­то не прочь от­ка­заться собст­вен­ные ро­ди­те­ли!

    На ос­но­ва­нии «Или­ады» и «Одис­сеи» о ге­ро­ичес­кой Гре­ции мы мо­жем ска­зать сле­ду­ющее.

    Народонаселение Гре­ции раз­де­ля­лось на:

    Каждый исполнял свою функцию.

    Царь царст­во­вал, во­ины сра­жа­лись, а на­род «сме­шан­ным гу­лом» вы­ра­жал свое одоб­ре­ние или не­одоб­ре­ние двум пер­вым ка­те­го­ри­ям.

    Царь, обык­но­вен­но че­ло­век не­бо­га­тый, про­из­во­дил свой род от бо­гов (сла­бое уте­ше­ние при пус­том каз­на­чей­ст­ве) и под­дер­жи­вал свое су­щест­во­ва­ние бо­лее или ме­нее доб­ро­вольны­ми по­дар­ка­ми.

    Знатные му­жи, ок­ру­жа­ющие ца­ря, так­же про­из­во­ди­ли свой род от бо­гов, но уже в бо­лее от­да­лен­ной сте­пе­ни, так ска­зать, седьмая во­да на ки­се­ле.

    На вой­не эти знат­ные му­жи выс­ту­пи­ли впе­ре­ди ос­тально­го вой­ска и от­ли­ча­лись пыш­ностью сво­его во­ору­же­ния. Свер­ху их зак­ры­вал шлем, пос­ре­ди­не пан­цирь и со всех сто­рон щит. Оде­тый та­ким об­ра­зом, знат­ный муж ехал в бой на пар­ной ко­лес­ни­це с ку­че­ром — спо­кой­но и уют­но, как в трам­вае.

    Сражались все врас­сып­ную, каж­дый за се­бя, по­это­му, да­же по­беж­ден­ные, мог­ли мно­го и крас­но­ре­чи­во рас­ска­зы­вать о сво­их во­ен­ных под­ви­гах, ко­то­рых ник­то не ви­дал.

    Кроме ца­ря, во­инов и на­ро­да, бы­ли в Гре­ции еще и ра­бы, сос­то­ящие из быв­ших ца­рей, быв­ших во­инов и быв­ше­го на­ро­да.

    Положение жен­щи­ны у гре­ков бы­ло за­вид­ное по срав­не­нию с по­ло­же­ни­ем ее у вос­точ­ных на­ро­дов.

    На гре­чес­кой жен­щи­не ле­жа­ли все за­бо­ты о до­маш­нем хо­зяй­ст­ве, пря­денье, тканье, мытье белья и про­чие раз­но­об­раз­ные хло­по­ты до­мо­водст­ва, тог­да как вос­точ­ные жен­щи­ны при­нуж­де­ны бы­ли про­во­дить вре­мя в празд­нос­ти и га­рем­ных удо­вольстви­ях сре­ди до­куч­ной рос­ко­ши.

    Религия гре­ков бы­ла по­ли­ти­чес­кая, при­чем бо­ги на­хо­ди­лись в пос­то­ян­ном об­ще­нии с людьми, а во мно­гих семьях бы­ва­ли час­то и сов­сем зап­рос­то. Иног­да бо­ги ве­ли се­бя лег­ко­мыс­лен­но и да­же неп­ри­лич­но, по­вер­гая вы­ду­мав­ших их лю­дей в го­рест­ное не­до­уме­ние.

    В од­ном из древ­нег­ре­чес­ких мо­лит­вен­ных пес­но­пе­ний, до­шед­ших до на­ших дней, мы яв­но слы­шим скорб­ную но­ту:

    Неужели же, бо­ги,

    Это вас ве­се­лит,

    Когда на­ша честь

    Кувырком, ку­выр­ком

    Полетит?!

    Понятие о заг­роб­ной жиз­ни бы­ло у гре­ков весьма смут­ное. Те­ни греш­ни­ков от­сы­ла­лись в мрач­ный Тар­тар (по-рус­ски — в тар­та­ра­ры). Пра­вед­ни­ки бла­женст­во­ва­ли в Эли­зи­уме, но нас­только скуд­но, что све­ду­щий в этих де­лах Ахил­лес приз­нал­ся отк­ро­вен­но: «Луч­ше быть на зем­ле по­ден­щи­ком бед­ня­ка, чем царст­во­вать над все­ми те­ня­ми мерт­вых». Рас­суж­де­ние, по­ра­зив­шее сво­ей мер­кан­тильностью весь древ­ний мир.

    Будущее свое гре­ки уз­на­ва­ли пос­редст­вом ора­ку­лов. На­ибо­лее по­чи­та­емый ора­кул на­хо­дил­ся в Дельфах. Здесь жри­ца, так на­зы­ва­емая Пи­фия, са­ди­лась на так на­зы­ва­емый тре­нож­ник (не сле­ду­ет сме­ши­вать ее со ста­ту­ей Мем­но­на) и, при­дя в ис­ступ­ле­ние, про­из­но­си­ла бес­связ­ные сло­ва.

    Греки, из­ба­ло­ван­ные плав­ной речью с гек­за­мет­ра­ми, сте­ка­лись со всех кон­цов Гре­ции пос­лу­шать бес­связ­ные сло­ва и пе­ре­тол­ко­вать их по-сво­ему.

    Судились гре­ки в Ам­фик­ти­оно­вом су­ди­ли­ще.

    Судилище со­би­ра­лось два ра­за в год; ве­сен­няя сес­сия бы­ла в Дельфах, осен­няя — в Фер­мо­пи­лах.

    Каждая об­щи­на по­сы­ла­ла в су­ди­ли­ще двух при­сяж­ных. При­ся­гу эти при­сяж­ные при­ду­ма­ли очень хит­рую. Вмес­то то­го что­бы обе­щать су­дить по со­вес­ти, взя­ток не брать, ду­шой не кри­вить и родст­вен­ни­ков не вы­го­ра­жи­вать, они да­ва­ли сле­ду­ющую при­ся­гу: «Кля­нусь ни­ког­да не раз­ру­шать го­ро­да, при­над­ле­жа­щие к со­юзу Ам­фик­ти­оно­ву, и ни­ког­да не ли­шать его те­ку­чей во­ды ни в мир­ное, ни в во­ен­ное вре­мя».

    Только и все­го!

    Но это по­ка­зы­ва­ет, ка­кой не­че­ло­ве­чес­кой си­лой об­ла­дал древ­нег­ре­чес­кий при­сяж­ный. Ка­ко­му-ни­будь да­же са­мо­му за­ва­ля­ще­му из них ни­че­го не сто­ило раз­ру­шить го­род или ос­та­но­вить те­ку­чую во­ду. По­это­му по­нят­но, что ос­то­рож­ные гре­ки не прис­та­ва­ли к ним с клят­ва­ми взя­ток и про­чей ерун­ды, а ста­ра­лись обезв­ре­дить этих зве­рей в глав­ней­шем.

    Летоисчисление свое гре­ки ве­ли по са­мым глав­ным со­бы­ти­ям сво­ей об­щест­вен­ной жиз­ни, то есть по Олим­пий­ским иг­рам. Иг­ры эти зак­лю­ча­лись в том, что древ­нег­ре­чес­кие юно­ши сос­тя­за­лись в си­ле и лов­кос­ти. Все шло как по мас­лу, но тут Ге­ро­дот за­те­ял во вре­мя сос­тя­за­ний чи­тать вслух от­рыв­ки из сво­ей ис­то­рии. Пос­ту­пок этот во­зы­мел над­ле­жа­щее дей­ст­вие; ат­ле­ты рас­слаб­ли, пуб­ли­ка, ло­мив­ша­яся до­се­ле на Олим­пи­аду как бе­ше­ная, от­ка­за­лась ид­ти ту­да да­же за деньги, ко­то­рые щед­ро су­лил ей чес­то­лю­би­вый Ге­ро­дот. Иг­ры прек­ра­ти­лись са­ми со­бой.

    Лакония сос­тав­ля­ла юго-вос­точ­ную часть Пе­ло­пон­не­са и по­лу­чи­ла свое наз­ва­ние от ма­не­ры та­мош­них жи­те­лей вы­ра­жаться ла­ко­ни­чес­ки.

    Летом в Ла­ко­нии бы­ло жар­ко, зи­мою хо­лод­но. Это не­обы­чай­ная для дру­гих стран сис­те­ма кли­ма­та, по сви­де­тельству ис­то­ри­ков, спо­собст­во­ва­ла раз­ви­тию жес­то­кос­ти и энер­гии в ха­рак­те­ре жи­те­лей.

    Главный го­род Ла­ко­нии без вся­кой при­чи­ны на­зы­вал­ся Спар­той.

    В Спар­те был ров, на­пол­нен­ный во­дою, что­бы жи­те­ли мог­ли уп­раж­няться в сбра­сы­ва­нии друг дру­га в во­ду. Сам го­род не был ог­раж­ден сте­нам и: му­жест­во граж­дан долж­но бы­ло слу­жить ему за­щи­той. Это, ко­неч­но, сто­ило мест­ным от­цам го­ро­да де­шев­ле са­мо­го пло­хо­го час­то­ко­лиш­ки. Спар­тан­цы, хит­рые по при­ро­де, уст­ро­или так, что у них царст­во­ва­ли всег­да два ца­ря за­раз. Ца­ри грыз­лись меж­ду со­бою, ос­тав­ляя на­род в по­кое. Ко­нец этой вак­ха­на­лии по­ло­жил за­ко­но­да­тель Ли­кург.

    Ликург был царс­ко­го ро­да и опе­кал сво­его пле­мян­ни­ка.

    При этом он все вре­мя ты­кал всем в гла­за сво­ей спра­вед­ли­востью Ког­да тер­пе­ние ок­ру­жа­ющих на­ко­нец лоп­ну­ла, Ли­кур­гу по­со­ве­то­ва­ли отп­ра­виться пу­те­шест­во­вать. Ду­ма­ли, что пу­те­шест­вие ра­зовьет Ли­кур­га и так или ина­че пов­ли­я­ет на его спра­вед­ли­вость.

    Но, как го­во­рит­ся, вмес­те тош­но, а врозь скуч­но. Не ус­пел Ли­кург ос­ве­житься в об­щест­ве еги­петс­ких жре­цов, как со­оте­чест­вен­ни­ки пот­ре­бо­ва­ли его возв­ра­ще­ния. Ли­кург вер­нул­ся и ут­вер­дил в Спар­те свои за­ко­ны.

    После это­го, опа­са­ясь слиш­ком го­ря­чей бла­го­дар­нос­ти со сто­ро­ны экс­пан­сив­но­го на­ро­да, он пос­пе­шил сам се­бя умо­рить го­ло­дом.

    — Зачем пре­дос­тав­лять дру­гим то, что мо­жешь сде­лать сам! — бы­ли его пос­лед­ние сло­ва.

    Спартанцы, уви­дя, что с не­го взят­ки глад­ки, ста­ли воз­да­вать его па­мя­ти бо­жес­кие по­чес­ти.

    Население Спар­ты де­ли­лось на три сос­ло­вия: спар­ти­атов, пе­ри­эков и ило­тов.

    Спартиаты бы­ли мест­ные арис­ток­ра­ты, за­ни­ма­лись гим­нас­ти­кой, хо­ди­ли го­лые и во­об­ще за­да­ва­ли тон.

    Периэкам гим­нас­ти­ка бы­ла зап­ре­ще­на. Вмес­то то­го они пла­ти­ли по­да­ти.

    Хуже всех при­хо­ди­лось ило­там, или, по вы­ра­же­нию мест­ных ост­ря­ков, «не­до­экам». Они об­ра­ба­ты­ва­ли по­ля, хо­ди­ли во­евать и час­то вос­ста­ва­ли на сво­их гос­под. Пос­лед­ние, что­бы скло­нить их на свою сто­ро­ну, при­ду­ма­ли так на­зы­ва­емую крип­тию, то есть, поп­рос­ту, в из­вест­ный час уби­ва­ли всех встреч­ных ило­тов. Это средст­во быст­ро зас­та­ви­ло ило­тов оду­маться и за­жить в пол­ном до­вольстве.

    Спартанские ца­ри пользо­ва­лись большим ува­же­ни­ем, но не­большим кре­ди­том. На­род ве­рил им только на ме­сяц, за­тем зас­тав­лял сно­ва при­ся­гать за­ко­нам рес­пуб­ли­ки.

    Так как в Спар­те царст­во­ва­ло всег­да два ца­ря и бы­ла при­том еще и рес­пуб­ли­ка, то все это вмес­те на­зы­ва­лось рес­пуб­ли­кой арис­ток­ра­ти­чес­кой.

    По за­ко­нам этой рес­пуб­ли­ки спар­тан­цам был пред­пи­сан са­мый скром­ный по их по­ня­ти­ям об­раз жиз­ни. Нап­ри­мер, муж­чи­ны не име­ли пра­ва обе­дать до­ма; они со­би­ра­лись ве­се­лой ком­па­ни­ей в так на­зы­ва­емых рес­то­ра­нах — обы­чай, соб­лю­да­емый мно­ги­ми людьми арис­ток­ра­ти­чес­кой склад­ки и в на­ше вре­мя как пе­ре­жи­ток се­дой ста­ри­ны.

    Любимое ку­шанье их сос­тав­ля­ла чер­ная пох­леб­ка, при­го­тов­ляв­ша­яся из сви­но­го от­ва­ра, кро­ви, ук­су­са и со­ли. Пох­леб­ку эту как ис­то­ри­чес­кое вос­по­ми­на­ние слав­но­го прош­ло­го и до­се­ле еще при­го­тов­ля­ют у нас в гре­чес­ких кух­мис­терс­ких, где она из­вест­на под наз­ва­ни­ем «бран­дах­лыс­та».

    В одеж­де спар­тан­цы бы­ли так­же очень скром­ны и прос­ты. Только пе­ред бит­вою на­ря­жа­лись они в бо­лее слож­ный ту­алет, сос­то­яв­ший из вен­ка на го­ло­ве и флей­ты в пра­вой ру­ке. В обыч­ное же вре­мя от­ка­зы­ва­ли се­бе в этом.

    Воспитание де­тей бы­ло очень су­ро­вое. Ча­ще все­го их сра­зу уби­ва­ли. Это де­ла­ло их му­жест­вен­ны­ми и стой­ки­ми.

    Образование они по­лу­ча­ли са­мое ос­но­ва­тельное: их учи­ли не кри­чать во вре­мя пор­ки. В двад­цать лет спар­ти­ат сда­вал эк­за­мен по это­му пред­ме­ту на ат­тес­тат зре­лос­ти. В трид­цать лет он де­лал­ся суп­ру­гом, в шестьде­сят ос­во­бож­дал­ся от этой обя­зан­нос­ти.

    Девушки спар­танс­кие за­ни­ма­лись гим­нас­ти­кой и бы­ли столь прос­лав­ле­ны сво­ей скром­ностью и доб­ро­де­телью, что вез­де бо­га­тые лю­ди ста­ра­лись на­пе­ре­рыв за­по­лу­чить спар­танс­кую де­вуш­ку в кор­ми­ли­цы для сво­их де­тей.

    Скромность и ува­же­ние к стар­шим бы­ло пер­вым дол­гом мо­ло­дых лю­дей.

    Самым неп­ри­лич­ным у спар­танс­ко­го мо­ло­до­го че­ло­ве­ка счи­та­лись его ру­ки. Ес­ли он был в пла­ще, он пря­тал ру­ки под плащ. Ес­ли он был го­лым, то за­со­вы­вал их ку­да ни по­па­ло: под ска­мей­ку, под куст, под со­бе­сед­ни­ка или, на­ко­нец, са­дил­ся на них сам (900 г. до Р. Х.).

    Они с детст­ва при­уча­лись го­во­рить ла­ко­ни­чес­ки, то есть ко­рот­ко и сильно. На длин­ную ви­ти­ева­тую ру­гань вра­га спар­та­нец от­ве­чал только: «От ду­ра­ка слы­шу».

    Женщина в Спар­те пользо­ва­лась ува­же­ни­ем, и ей раз­ре­ша­лось из­ред­ка то­же по­го­во­рить ла­ко­ни­чес­ки, чем она пользо­ва­лась, вос­пи­ты­вая де­тей и за­ка­зы­вая обед ку­хар­ке-илот­ке. Так, од­на спар­тан­ка, от­да­вая щит сы­ну, ска­за­ла ла­ко­ни­чес­ки: «С ним или на нем». А дру­гая, от­да­вая ку­хар­ке пе­ту­ха для жа­ре­ния, ска­за­ла ла­ко­ни­чес­ки: «Пе­ре­жа­ришь — вздую».

    Как вы­со­кий при­мер му­жест­вен­нос­ти спар­танс­кой жен­щи­ны при­во­дит­ся сле­ду­ющая ис­то­рия.

    Однажды жен­щи­на по име­ни Лэ­на, знав­шая о про­ти­во­за­кон­ном за­го­во­ре, что­бы не вы­дать слу­чай­но име­ни за­го­вор­щи­ков, от­ку­си­ла се­бе язык и, вып­лю­нув его, ска­за­ла ла­ко­ни­чес­ки:

Лэна откусила себе язык.

    — Ми­лос­ти­вые го­су­да­ри и ми­лос­ти­вые го­су­да­ры­ни! Я, ни­же­под­пи­сав­ша­яся спар­танс­кая жен­щи­на, имею честь ска­зать вам, что ес­ли вы ду­ма­ете, что мы, спар­танс­кие жен­щи­ны, спо­соб­ны на низ­кие пос­туп­ки, как-то:

    Ошеломленные вра­ги вста­ви­ли в Лэ­ну еще од­но "э", и она ста­ла Лэ­эна, что зна­чит «льви­ца».

    Постоянное ку­панье и ла­ко­ни­чес­кий раз­го­вор сильно ос­ла­би­ли умст­вен­ные спо­соб­нос­ти спар­тан­цев, и они зна­чи­тельно отс­та­ли в раз­ви­тии от дру­гих гре­ков, ко­то­рые за лю­бовь к гим­нас­ти­ке и спор­ту проз­ва­ли их «спор­тан­ца­ми».

    Спартанцы во­ева­ли с мес­се­ня­на­ми и од­наж­ды так стру­си­ли, что пос­ла­ли за по­мощью к афи­ня­нам. Те, вмес­то во­инс­ких ору­дий, прис­ла­ли им в по­мощь по­эта Тир­тея, за­ря­жен­но­го собст­вен­ны­ми сти­ха­ми. Ус­лы­шав его дек­ла­ма­цию, вра­ги дрог­ну­ли и об­ра­ти­лись в бегст­во. Спар­тан­цы ов­ла­де­ли Мес­се­ни­ей и за­ве­ли у се­бя ге­ге­мо­нию.

    Вторая зна­ме­ни­тая рес­пуб­ли­ка бы­ла Афи­ны, окан­чи­вав­ша­яся мы­сом Су­ний.

    Богатые за­ле­жи мра­мо­ра, год­но­го для па­мят­ни­ков, ес­тест­вен­но, по­ро­ди­ли в Афи­нах слав­ных му­жей и ге­ро­ев.

    Все го­ре Афин — рес­пуб­ли­ки в выс­шей сте­пе­ни арис­ток­ра­ти­чес­кой — зак­лю­ча­лось в том, что жи­те­ли ее де­ли­лись на фи­лы, ди­мы, фрат­рии и под­раз­де­ля­лись на па­ра­ли­ев, пе­ди­аков и ди­ака­ри­ев. Кро­ме то­го, они де­ли­лись еще и на эв­пат­ри­дов, ге­ома­ров, де­ми­ур­гов и раз­ную ме­лочь.

    Все это вы­зы­ва­ло в на­ро­де пос­то­ян­ные вол­не­ния и сму­ты, ко­то­ры­ми пользо­ва­лись вер­хи об­щест­ва, раз­де­ляв­ши­еся на ар­хон­тов, эпо­ни­мов, ба­си­лев­сов, по­ле­мар­хов и тес­мо­те­тов, и уг­не­та­ли на­род.

    Один бо­га­тый эв­пат­рид Пи­лон по­пы­тал­ся ула­дить де­ло. Но афинс­кий на­род от­нес­ся столь не­до­вер­чи­во к его на­чи­на­ни­ям, что Пи­лон, по при­ме­ру про­чих гре­чес­ких за­ко­но­да­те­лей, пос­пе­шил отп­ра­виться пу­те­шест­во­вать.

    Солон, че­ло­век не­бо­га­тый и за­ни­мав­ший­ся тор­гов­лею, при­об­рел опыт­ность в пу­те­шест­ви­ях и по­то­му, не опа­са­ясь дур­ных для се­бя пос­ледст­вий, за­ду­мал об­ла­го­де­тельство­вать стра­ну, на­пи­сав для нее проч­ные за­ко­ны.

    Чтобы зас­лу­жить до­ве­рие граж­дан, он прит­во­рил­ся су­мас­шед­шим и стал пи­сать сти­хи про ост­ров Са­ла­мин, о ко­то­ром в по­ря­доч­ном гре­чес­ком об­щест­ве го­во­рить бы­ло не при­ня­то, так как ост­ров этот с большим кон­фу­зом для афи­нян был за­во­еван Ме­га­рой.

    Прием Со­ло­на имел ус­пех, и ему по­ру­чи­ли сос­тав­ле­ние за­ко­нов, чем он и вос­пользо­вал­ся очень ши­ро­ко, под­раз­де­лив жи­те­лей, кро­ме все­го про­че­го, еще на пен­та­ко­зи­оме­дим­нов, зе­оги­тов и те­тов (зна­ме­ни­тых тем, что «рос­кош­ные брил­ли­ан­ты, сто­ящие че­ты­ре руб­ля, про­да­ют за один рубль только еще не­де­лю»).

    На се­мей­ный быт Со­лон так­же об­ра­тил серьезное вни­ма­ние. Он зап­ре­тил не­вес­те при­но­сить му­жу в при­да­ное бо­лее трех платьев, за­то пот­ре­бо­вал от жен­щи­ны скром­нос­ти уже в ко­ли­чест­ве не­ог­ра­ни­чен­ном.

    Юноши афинс­кие до шест­над­ца­ти лет вос­пи­ты­ва­лись до­ма, а вой­дя в зре­лый воз­раст, за­ни­ма­лись гим­нас­ти­кой и умст­вен­ным об­ра­зо­ва­ни­ем, ко­то­рое бы­ло столь лег­ко и при­ят­но, что да­же на­зы­ва­лось му­зы­кой.

    Кроме вы­ше­из­ло­жен­но­го, афинс­ким граж­да­нам вме­ня­лось в стро­гую обя­зан­ность по­чи­тать ро­ди­те­лей; при изб­ра­нии граж­да­ни­на на ка­кую-ли­бо вы­со­кую го­су­дарст­вен­ную долж­ность за­кон пред­пи­сы­вал на­вес­ти пред­ва­ри­тельную справ­ку, по­чи­та­ет ли он ро­ди­те­лей и не ру­га­ет ли их, и ес­ли ру­га­ет, то ка­ки­ми имен­но сло­ва­ми.

    Человек, пре­тен­до­вав­ший на чин древ­нег­ре­чес­ко­го статс­ко­го со­вет­ни­ка, дол­жен был вып­ра­вить сви­де­тельство и о поч­ти­тельнос­ти в от­но­ше­нии сво­их те­ток и сво­яче­ниц. Это по­рож­да­ло мас­су не­удобств и зат­руд­не­ний для за­мыс­лов чес­то­лю­би­во­го че­ло­ве­ка. Сплошь и ря­дом че­ло­век при­нуж­ден был от­ка­зы­ваться от ми­нис­терс­ко­го порт­фе­ля бла­го­да­ря кап­ри­зу ка­ко­го-ни­будь ста­ро­го дядьки, тор­гу­юще­го на ба­за­ре гни­лым ра­хат-лу­ку­мом. Тот по­ка­жет, что его не­дос­та­точ­но ува­жа­ли, и всей карьере ка­пут.

    Кроме то­го, выс­шие влас­ти долж­ны бы­ли пос­то­ян­но справ­ляться, чем за­ни­ма­ют­ся граж­да­не, и на­ка­зы­вать лю­дей празд­ных. Час­то слу­ча­лось, что пол­го­ро­да си­де­ло без слад­ко­го блю­да. Воп­ли нес­част­ных не под­да­ва­лись опи­са­нию.

    Утвердив свои за­ко­ны, Со­лон не за­мед­лил отп­ра­виться пу­те­шест­во­вать.

    Отсутствием его вос­пользо­вал­ся его же родст­вен­ник, мест­ный арис­ток­рат Пи­зист­рат, ко­то­рый стал ти­ра­нить Афи­ны при по­мо­щи сво­его крас­но­ре­чия.

    Вернувшийся Со­лон тщет­но уго­ва­ри­вал его оду­маться. Рас­ти­ра­нив­ший­ся Пи­зист­рат не слу­шал ни­ка­ких до­во­дов и де­лал свое де­ло.

    Прежде все­го он за­ло­жил в Лом­бар­дии храм Зев­са и умер, не вне­ся про­цен­тов.

    После не­го унас­ле­до­ва­ли власть сы­новья его Гип­пий и Гип­парх, наз­ван­ные так в честь зна­ко­мых ло­ша­дей (526 г. до Р. Х.). Но их вско­ре частью уби­ли, частью изг­на­ли из оте­чест­ва.

    Тут выд­ви­нул­ся Клис­фен — гла­ва на­род­ной пар­тии — и зас­лу­жил до­ве­рие граж­дан, раз­де­лив их на 10 фил (вмес­то преж­них че­ты­рех!) и каж­дую фи­лу на ди­мы. Мир и спо­кой­ст­вие не за­мед­ли­ли во­ца­риться в из­му­чен­ной сму­та­ми стра­не.

    Кроме то­го, Клис­фен при­ду­мал спо­соб от­де­лы­ваться от неп­ри­ят­ных граж­дан пос­редст­вом тай­ной по­да­чи го­ло­сов, или ост­ра­киз­ма. Что­бы бла­го­дар­ный на­род не ус­пел исп­ро­бо­вать это сим­па­тич­ное но­вов­ве­де­ние на его же спи­не, муд­рый за­ко­но­да­тель отп­ра­вил­ся пу­те­шест­во­вать.

    Постоянно де­лясь на фи­лы, ди­мы и фра­тии, Афи­ны быст­ро ос­ла­бе­ли, как ос­ла­бе­ла Спар­та, не де­лясь ров­но ни­как.

    «Куда ни кинь — все клин!» — взды­ха­ли ис­то­ри­ки.

    Второстепенные гре­чес­кие го­су­дарст­ва шли тою же сте­зей.

    Монархии ма­ло-по­ма­лу сме­ня­лись бо­лее или ме­нее арис­ток­ра­ти­чес­ки­ми рес­пуб­ли­ка­ми. Но и ти­ра­ны то­же не зе­ва­ли и вре­мя от вре­ме­ни зах­ва­ты­ва­ли в ру­ки вер­хов­ную власть и, отв­ле­кая от се­бя вни­ма­ние на­ро­да пост­рой­ка­ми об­щест­вен­ных зда­ний, уп­ро­чи­ва­ли свое по­ло­же­ние, а за­тем, по­те­ряв пос­лед­нее, отп­рав­ля­лись пу­те­шест­во­вать.

    Спарта ско­ро по­ня­ла свое не­удобст­во двух еди­нов­ре­мен­ных ца­рей. Во вре­мя вой­ны ца­ри, же­лая выс­лу­житься, оба отп­рав­ля­лись на по­ле бит­вы. и ес­ли при этом их обо­их уби­ва­ли, то на­ро­ду при­хо­ди­лось при­ни­маться сно­ва за сму­ты и меж­до­усо­бия, вы­би­рая но­вую па­ру.

    Если же на вой­ну отп­рав­лял­ся только один царь, то вто­рой пользо­вал­ся слу­ча­ем, что­бы вы­ку­рить сво­его соб­ра­та окон­ча­тельно и зав­ла­деть Спар­той без­раз­дельно.

    Было от че­го по­те­рять го­ло­ву.

    Необходимость для за­ко­но­да­те­лей пу­те­шест­во­вать пос­ле ут­верж­де­ния каж­до­го но­во­го за­ко­на очень ожи­ви­ла Гре­цию.

    Целые тол­пы за­ко­но­да­те­лей по­се­ща­ли то од­ну, то дру­гую со­сед­нюю стра­ну, уст­ра­ивая неч­то вро­де сов­ре­мен­ных нам экс­кур­сий сельских учи­те­лей.

    Окрестные стра­ны шли навст­ре­чу за­ко­но­да­тельским нуж­дам. Они вы­да­ва­ли уде­шев­лен­ные кру­го­вые би­ле­ты (Rund­re­ise), де­ла­ли скид­ки в гос­ти­ни­цах. Со­еди­нен­ная ло­доч­ная ком­па­ния с ог­ра­ни­чен­ной от­ветст­вен­ностью «Мем­фис и Мер­ку­рий» во­зи­ла экс­кур­сан­тов сов­сем да­ром и только про­си­ла не скан­да­лить и не со­чи­нять во вре­мя пу­ти но­вых за­ко­нов.

    Таким об­ра­зом гре­ки зна­ко­ми­лись с со­сед­ни­ми мест­нос­тя­ми и уст­ра­ива­ли се­бе ко­ло­нии.

    На ост­ро­ве Са­мо­се прос­ла­вил­ся ти­ран По­лик­рат, ко­то­ро­го до­пе­ка­ли морс­кие ры­бы. Ка­кую бы дрянь ни бро­сил По­лик­рат в мо­ре, ры­бы не­мед­лен­но вы­тас­ки­ва­ли ее на­ру­жу в собст­вен­ных жи­во­тах.

Ка­кую бы дрянь ни бро­сил По­лик­рат в мо­ре, ры­бы не­мед­лен­но вы­тас­ки­ва­ли ее на­ру­жу в собст­вен­ных жи­во­тах.

    Раз он бро­сил в во­ду круп­ную зо­ло­тую мо­не­ту. На дру­гое же ут­ро ему по­да­ли на завт­рак жа­ре­ную сем­гу. Ти­ран с жад­ностью раз­ре­зал ее. О ужас! В ры­бе ле­жал его зо­ло­той с про­цен­та­ми за од­ни сут­ки из две­над­ца­ти го­до­вых.

    Все это окон­чи­лось круп­ным нес­частьем. По сло­вам ис­то­ри­ков, «не­за­дол­го до сво­ей смер­ти ти­ран был убит пер­сидс­ким сат­ра­пом«.

    Город Эфес был зна­ме­нит сво­им хра­мом бо­ги­ни Ар­те­ми­ды. Храм этот сжег Ге­рост­рат, что­бы прос­ла­вить свое имя. Но гре­ки, уз­нав, с ка­кою целью бы­ло сде­ла­но ужас­ное прес­туп­ле­ние, ре­ши­ли в на­ка­за­ние пре­дать заб­ве­нию имя прес­туп­ни­ка.

    Для это­го бы­ли на­ня­ты спе­ци­альные гла­ша­таи, ко­то­рые в про­дол­же­ние мно­гих де­сят­ков лет разъезжа­ли по всей Гре­ции и объявля­ли сле­ду­ющее рас­по­ря­же­ние: «Не смей­те пом­нить имя бе­зум­но­го Ге­рост­ра­та, сжег­ше­го из чес­то­лю­бия храм бо­ги­ни Ар­те­ми­ды».

    Греки так хо­ро­шо зна­ли этот на­каз, что мож­но бы­ло лю­бо­го их ночью раз­бу­дить и спро­сить: «Ко­го ты дол­жен за­быть?» И он, не за­ду­мы­ва­ясь, от­ве­тил бы: «Бе­зум­но­го Ге­рост­ра­та».

    Так спра­вед­ли­во был на­ка­зан прес­туп­ный чес­то­лю­бец.

    Из гре­чес­ких ко­ло­ний сле­ду­ет еще от­ме­тить Си­ра­ку­зы, жи­те­ли ко­то­рой сла­ви­лись сла­бостью ду­ха и те­ла.

    Персидский царь Да­рий очень лю­бил во­евать. В осо­бен­нос­ти хо­те­лось ему по­бе­дить афи­нян. Что­бы не за­быть как-ни­будь в до­маш­них хло­по­тах об этих сво­их вра­гах, он сам се­бя разд­раз­ни­вал. Каж­дый день за обе­дом прис­лу­га за­бы­ва­ла пос­та­вить что-ни­будь на стол: то хлеб, то соль, то сал­фет­ку. Ес­ли Да­рий де­лал за­ме­ча­ние не­ра­ди­вым слу­гам, те хо­ром от­ве­ча­ли ему по его же на­уче­нию: «А ты, Дарьюшка, пом­нишь ли об афи­ня­нах?…»

    Раздразнив се­бя до ис­ступ­ле­ния, Да­рий пос­лал зя­тя сво­его Мар­до­ния с вой­ска­ми за­во­евать Гре­цию. Мар­до­ний был раз­бит и отп­ра­вил­ся пу­те­шест­во­вать, а Да­рий наб­рал но­вое вой­ско и пос­лал его на Ма­ра­фон, не со­об­ра­зив, что на Ма­ра­фо­не во­дит­ся Мильти­ад. О пос­ледст­ви­ях это­го пос­туп­ка расп­рост­ра­няться не бу­дем.

    Все гре­ки прос­лав­ля­ли имя Мильти­ада. Тем не ме­нее жизнь свою приш­лось Мильти­аду окон­чить смертью. При оса­де Па­ро­са он был ра­нен, и за это сог­раж­да­не при­го­во­ри­ли его к штра­фу под тем пред­ло­гом, что он-де не­ос­то­рож­но об­ра­щал­ся со сво­ей ко­жей, ко­то­рая при­над­ле­жит оте­чест­ву.

    Не ус­пел Мильти­ад зак­рыть гла­за, как в Афи­нах уже воз­вы­си­лись два му­жа — Фе­мис­токл и Арис­тид.

    Фемистокл прос­ла­вил­ся тем, что лав­ры Мильти­ада не да­ва­ли ему спать (483 г. до Р. Х.). Злые афинс­кие язы­ки уве­ря­ли, что прос­то он про­гу­ли­вал все но­чи нап­ро­лет и сва­лил все на лав­ры. Ну да Бог с ним. Кро­ме то­го, Фе­мис­токл знал по име­ни и от­чест­ву всех име­ни­тых граж­дан, что весьма льсти­ло пос­лед­ним. Письма Фе­мис­ток­ла ста­ви­лись в об­ра­зец афинс­ко­му юно­шест­ву:

    «…И еще кла­ня­юсь па­пеньке мо­ему Оли­гар­ху Ки­мо­но­ви­чу, и те­теньке Мат­ро­не Анем­по­дис­тов­не, и пле­мян­ни­ку на­ше­му Кал­ли­ма­ху Мар­да­ри­оно­ви­чу, и т. д. и т. д.».

    Аристид же пре­да­вал­ся иск­лю­чи­тельно од­ной спра­вед­ли­вос­ти, но столь рьяно, что воз­бу­дил за­кон­ное не­го­до­ва­ние в сог­раж­да­нах и при по­мо­щи ост­ра­киз­ма отп­ра­вил­ся пу­те­шест­во­вать.

    Царь Ксеркс, пре­ем­ник Да­рия Гис­тас­па, по­шел на гре­ков с нес­мет­ным (тог­да еще не уме­ли де­лать пред­ва­ри­тельной сме­ты) вой­ском. На­вел мос­ты че­рез Гел­лес­понт, но бу­ря их раз­ру­ши­ла. Тог­да Ксеркс вы­сек Гел­лес­понт, и в мо­ре тот­час вод­во­ри­лось спо­кой­ст­вие. Пос­ле это­го роз­го­се­че­ние бы­ло вве­де­но во всех учеб­ных за­ве­де­ни­ях.

Ксеркс высек море.

    Ксеркс по­до­шел к Фер­мо­пи­лам. У гре­ков как раз был в это вре­мя празд­ник, так что за­ни­маться пус­тя­ка­ми бы­ло не­ког­да. Отп­ра­ви­ли только спар­танс­ко­го ца­ря Ле­они­да с дю­жи­ной мо­лод­цов, чтоб за­щи­тил про­ход.

    Ксеркс пос­лал к Ле­они­ду с тре­бо­ва­ни­ем вы­дать ору­жие. Ле­онид от­ве­тил ла­ко­ни­чес­ки: «При­ди и возьми».

    Персы приш­ли и взя­ли.

    Вскоре про­изош­ло сра­же­ние при Са­ла­ми­не. Ксеркс наб­лю­дал за бит­вой, си­дя на вы­со­ком тро­не.

    Увидя, как ко­ло­тят его пер­сов, вос­точ­ный дес­пот ку­ба­рем сва­лил­ся с тро­на и, по­те­ряв му­жест­во (480 г. до Р. Х.), во­ро­тил­ся в Азию.

    Затем про­изош­ла бит­ва у го­ро­да Пла­теи. Ора­ку­лы предс­ка­за­ли по­ра­же­ние то­му вой­ску, ко­то­рое пер­вое всту­пит в бой. Вой­ска ста­ли вы­жи­дать. Но спус­тя де­сять дней раз­дал­ся ха­рак­тер­ный треск. Это лоп­ну­ло тер­пе­ние Мар­до­ния (479 г. до Р. Х.), и он на­чал сра­же­ние и был раз­бит на­го­ло­ву и на про­чие час­ти те­ла.

    Благодаря про­ис­кам Фе­мис­ток­ла ге­ге­мо­ния пе­реш­ла к афи­ня­нам. Афи­ня­не пос­редст­вом ост­ра­киз­ма отп­ра­ви­ли это­го лю­би­те­ля ге­ге­мо­ний пу­те­шест­во­вать. Фе­мис­токл по­шел к пер­сидс­ко­му ца­рю Ар­так­серк­су. Тот дал ему большие по­дар­ки в на­деж­де вос­пользо­ваться его ус­лу­га­ми. Но Фе­мис­токл низ­ко об­ма­нул до­ве­рие дес­по­та. Он при­нял по­дар­ки, но вмес­то то­го, что­бы слу­жить, прес­по­кой­но от­ра­вил­ся.

    Вскоре умер и Арис­тид. Рес­пуб­ли­ка по­хо­ро­ни­ла его по пер­во­му раз­ря­ду и да­ла его до­че­рям со­ло­новс­кое при­да­ное: три платья и скром­ность.

    После Фе­мис­ток­ла и Арис­ти­да в Афинс­кой рес­пуб­ли­ке на пер­вый план выс­ту­пил Пе­рикл, ко­то­рый умел жи­во­пис­но но­сить свой плащ.

    Это сильно под­ня­ло эс­те­ти­чес­кие стрем­ле­ния афи­нян. Под вли­яни­ем Пе­рик­ла го­род ук­ра­си­ли ста­ту­ями и в до­маш­ний быт гре­ков про­ник­ла пыш­ность. Ели они без но­жей и ви­лок, при­чем жен­щи­ны не при­сутст­во­ва­ли, так как зре­ли­ще это счи­та­лось неск­ром­ным.

    Почти у каж­до­го че­ло­ве­ка за обе­ден­ным сто­лом си­дел ка­кой-ни­будь фи­ло­соф. Слу­шать фи­ло­софс­кие рас­суж­де­ния за жар­ким счи­та­лось столь же не­об­хо­ди­мым для древ­не­го гре­ка, как для на­ших сов­ре­мен­ни­ков ру­мынс­кий ор­кестр.

    Перикл пок­ро­ви­тельство­вал на­укам и хо­дил к ге­те­ре Ас­па­зии за­ни­маться фи­ло­со­фи­ей.

    Вообще фи­ло­со­фы, да­же ес­ли они и не бы­ли ге­те­ра­ми, пользо­ва­лись большим по­че­том. Из­ре­че­ния их за­пи­сы­ва­лись на ко­лон­нах хра­ма Апол­ло­на в Дельфах.

    Лучшее из этих из­ре­че­ний — фи­ло­со­фа Би­аса: «Не де­лай мно­гих дел», под­дер­жав­шее мно­гих лен­тя­ев на их при­род­ном пу­ти, и фи­ло­со­фа Фа­ле­са Ми­летс­ко­го: «По­ру­чи­тельство при­не­сет те­бе за­бо­ту», о ко­то­ром мно­гие вспо­ми­на­ют, дро­жа­щею ру­кою ста­вя свой бланк на дру­жес­ком век­се­ле.

    Перикл умер от мо­ро­вой яз­вы. Друзья, соб­рав­ши­еся у его смерт­но­го од­ра, гром­ко пе­ре­чис­ля­ли его зас­лу­ги. Пе­рикл ска­зал им:

    — Вы по­за­бы­ли са­мое луч­шее: «В жиз­ни сво­ей я ни­ко­го не зас­тав­лял но­сить тра­ур­ное платье».

    Этими сло­ва­ми блес­тя­щий крас­но­ре­чи­вец хо­тел ска­зать, что ни­ког­да в жиз­ни он не уми­рал.

    Алкивиад был из­вес­тен раз­гульным об­ра­зом жиз­ни и, чтоб зас­лу­жить до­ве­рие граж­дан, об­ру­бил хвост сво­ей со­ба­ке. Тогда афи­ня­не, как один че­ло­век, по­ру­чил Ал­ки­ви­аду на­чальство над фло­том. Ал­ки­ви­ад уже отп­ра­вил­ся на вой­ну, ког­да его вер­ну­ли, зас­тав­ляя сна­ча­ла от­си­деть за учи­нен­ный им пе­ред отъездом улич­ный скан­дал. Он бе­жал в Спар­ту, по­том рас­ка­ял­ся и бе­жал сно­ва в Афи­ны, по­том рас­ка­ял­ся в не­об­ду­ман­ном рас­ка­янии и сно­ва бе­жал в Спар­ту, по­том опять в Афи­ны, по­том к пер­сам, по­том в Афи­ны, по­том сно­ва в Спар­ту, из Спар­ты в Афи­ны.

Алкивиад бегал, как сумасшедший, и бесхвостая собака еле поспевала за ним.

    Он бе­гал как су­мас­шед­ший, раз­ви­вая не­ве­ро­ят­ную ско­рость и сок­ру­шая все на сво­ем пу­ти. Бесх­вос­тая со­ба­ка еле пос­пе­ва­ла за ним и на пят­над­ца­том пе­ре­го­не сдох­ла (412 г. до Р. Х.). Над ней сто­ит па­мят­ник, на ко­то­ром спар­тан­цы на­чер­та­ли ла­ко­ни­чес­ки: «Стран­ник, я сдох­ла».

    Долго еще но­сил­ся Ал­ки­ви­ад как бе­ше­ный из Спар­ты в Афи­ны, из Афин к пер­сам. Нес­част­но­го приш­лось прист­ре­лить из жа­лос­ти.

    Однажды у афинс­ко­го ва­яте­ля не­ожи­дан­но ро­дил­ся сын, проз­ван­ный за муд­рость и лю­бовь к фи­ло­со­фии Сок­ра­том. Сок­рат этот не об­ра­щал вни­ма­ния на хо­лод и жа­ру. Но не та­ко­ва бы­ла его же­на Ксан­тип­па. Гру­бая и не­об­ра­зо­ван­ная жен­щи­на мерз­ла во вре­мя хо­ло­да и рас­па­ри­ва­лась от жа­ры. Фи­ло­соф от­но­сил­ся к не­дос­тат­кам же­ны с не­воз­му­ти­мым хлад­нок­ро­ви­ем. Од­наж­ды, рас­сер­див­шись на му­жа, Ксан­тип­па вы­ли­ла ему вед­ро с по­мо­ями на го­ло­ву (397 г. до Р. Х.).

    Сограждане при­го­во­ри­ли Сок­ра­та к смер­ти. Уче­ни­ки со­ве­то­ва­ли мас­ти­то­му фи­ло­со­фу отп­ра­виться луч­ше пу­те­шест­во­вать. Но тот от­ка­зал­ся за ста­ростью лет и стал пить ци­ку­ту, по­ка не умер.

    Многие уве­ря­ют, что Сок­ра­та нельзя ни в чем ви­нить, по­то­му-де, что он весь це­ли­ком был вы­ду­ман сво­им уче­ни­ком Пла­то­ном. Дру­гие за­ме­ши­ва­ют в эту ис­то­рию и же­ну его Ксан­тип­пу (398 г. до Р. Х.).

    В Ма­ке­до­нии жи­ли ма­ке­дон­цы. Царь их Фи­липп Ма­ке­донс­кий был ум­ный и лов­кий пра­ви­тель. В бесп­ре­рыв­ных во­ен­ных предп­ри­яти­ях он по­те­рял гла­за, грудь, бок, ру­ки, но­ги и гор­ло. Час­то труд­ные по­ло­же­ния зас­тав­ля­ли его те­рять и го­ло­ву, так что храб­рый во­итель ос­та­вал­ся сов­сем на­лег­ке и уп­рав­лял на­ро­дом при по­мо­щи од­ной гру­доб­рюш­ной прег­ра­ды, что, од­на­ко, не мог­ло ос­та­но­вить его энер­гии.

    Филипп Ма­ке­донс­кий за­ду­мал по­ко­рить Гре­цию и на­чал свои про­ис­ки. Про­тив не­го выс­ту­пил ора­тор Де­мос­фен, ко­то­рый, наб­рав в рот мел­ких ка­муш­ков, убе­дил гре­ков про­ти­виться Фи­лип­пу, пос­ле че­го наб­рал в рот во­ды. Этот спо­соб объясняться на­зы­ва­ет­ся фи­лип­пи­ка­ми (346 г. до Р. Х.).

    Сын Фи­лип­па был Алек­сандр Ма­ке­донс­кий. Хит­рый Алек­сандр ро­дил­ся на­роч­но как раз в ту ночь, ког­да сжег храм бе­зум­ный грек Ге­рост­рат; сде­лал он это для то­го, чтоб при­со­еди­ниться к Ге­рост­ра­то­вой сла­ве, что ему и уда­лось впол­не.

    Александр с детст­ва лю­бил рос­кошь и из­ли­шест­ва и за­вел се­бе Бу­це­фа­ла.

    Одержав мно­го по­бед, Алек­сандр впал в сильное са­мов­лас­тие. Од­наж­ды друг его Клит, спас­ший ему ког­да-то жиз­ни, уп­рек­нул его в неб­ла­го­дар­нос­ти. Чтоб до­ка­зать про­тив­ное, Алек­сандр не­мед­лен­но собст­вен­но­руч­но убил несп­ра­вед­лив­ца.

    Вскоре пос­ле это­го он убил еще кое-ко­го из сво­их дру­зей, бо­ясь уп­ре­ков в неб­ла­го­дар­нос­ти. Та же участь пос­тиг­ла пол­ко­вод­ца Пар­ме­ни­она, сы­на его Фи­ло­на, фи­ло­со­фа Кал­лис­фе­на и мно­гих дру­гих. Эта не­воз­дер­жан­ность в уби­ении дру­зей по­дор­ва­ла здо­ровье ве­ли­ко­го за­во­ева­те­ля. Он впал в не­уме­рен­ность и умер зна­чи­тельно раньше сво­ей смер­ти.

    Италия по ви­ду по­хо­жа на баш­мак с очень теп­лым кли­ма­том.

    В Ала­ба­лон­ге царст­во­вал доб­ро­душ­ный Ну­ми­тор, ко­то­ро­го злой Аму­лий сверг­нул с прес­то­ла. Дочь Ну­ми­то­ра, Рею Сильвию, от­да­ли в вес­тал­ки. Тем не ме­нее Рея ро­ди­ла двух близ­не­цов, ко­то­рых за­пи­са­ла на имя Мар­са, бо­га вой­ны, бла­го с то­го взят­ки глад­ки. Рею за это за­ры­ли в зем­лю, а де­тей стал вос­пи­ты­вать не то пас­тух, не то вол­чи­ца. Здесь ис­то­ри­ки рас­хо­дят­ся. Од­ни го­во­рят, что их вскор­мил пас­тух мо­ло­ком вол­чи­цы, дру­гие — что вол­чи­ца на пас­тушьем мо­ло­ке. Мальчи­ки рос­ли и, подст­ре­ка­емые вол­чи­цей, ос­но­ва­ли го­род Рим.

Волчица, кормящая Ромула и Рема.

    Сначала Рим был сов­сем ма­ленький — ар­ши­на в пол­то­ра, но за­тем быст­ро раз­рос­ся и об­за­вел­ся се­на­то­ра­ми.

    Ромул убил Ре­ма. Се­на­то­ры взя­ли Ро­му­ла живьем на не­бо и ут­вер­ди­ли свою власть.

    Народ римс­кий де­лил­ся на пат­ри­ци­ев, имев­ших пра­во пользо­ваться об­щест­вен­ны­ми по­ля­ми, и пле­бе­ев, по­лу­чив­ших пра­во пла­тить по­да­ти.

    Кроме то­го, бы­ли еще и про­ле­та­рии, о ко­то­рых расп­рост­ра­няться не­умест­но.

    В Ри­ме пос­ле­до­ва­тельно сме­ни­лось нес­колько ца­рей. Один из них — Сер­вий Тул­лий — был убит сво­им зя­тем Тарк­ви­ни­ем, прос­ла­вив­шим­ся сво­ими сы­новьями. Сы­новья под фир­мою «Братья Тарк­виньевы и К°» от­ли­ча­лись буй­ным ха­рак­те­ром и ос­корб­ля­ли честь мест­ных Лук­ре­ций. Не­да­ле­кий отец гор­дил­ся сво­ими сы­новьями, за что и был проз­вал Тарк­ви­ни­ем Гор­дым.

    В кон­це кон­цов на­род воз­му­тил­ся, из­ме­нил царс­кую власть и выг­нал Тарк­ви­ния. Он всей фир­мой отп­ра­вил­ся пу­те­шест­во­вать. Рим сде­лал­ся арис­ток­ра­ти­чес­кой рес­пуб­ли­кой.

    Но Тарк­ви­ний дол­го не хо­тел при­ми­риться с сво­ей до­лей и хо­дил на Рим вой­ною. Ему уда­лось, меж­ду про­чим, во­ору­жить про­тив рим­лян эт­рус­ско­го ца­ря Пор­се­ну, но все де­ло ис­пор­тил ему нек­то Му­ций Сце­во­ла.

    Муций ре­шил убить Пор­се­ну и проб­рал­ся в его ла­герь, но по рас­се­ян­нос­ти убил ко­го-то дру­го­го. Про­го­ло­дав­шись во вре­мя это­го ме­роп­ри­ятия, Му­ций на­чал го­то­вить се­бе ужин, но вмес­то кус­ка го­вя­ди­ны по рас­се­ян­нос­ти су­нул в огонь собст­вен­ную ру­ку.

    Царь Пор­се­на по­тя­нул но­сом (502 г. до Р. Х.): «Жа­ре­ным пах­нет!» По­шел на за­пах и отк­рыл Му­ция.

    — Что ты де­ла­ешь, нес­част­ный?! — воск­лик­нул пот­ря­сен­ный царь.

    — Я го­тов­лю се­бе ужин, — от­ве­чал ла­ко­ни­чес­ки рас­се­ян­ный мо­ло­дой че­ло­век.

    — Неужели ты бу­дешь есть это мя­со? — про­дол­жал ужа­саться Пор­се­на.

    — Разумеется, — с дос­то­инст­вом от­ве­чал Му­ций, все еще не за­ме­чая сво­ей ошиб­ки. — Это лю­би­мый завт­рак римс­ких ту­рис­тов.

    Порсена при­шел в за­ме­ша­тельство и отс­ту­пил с больши­ми по­те­ря­ми.

    Но Тарк­ви­ний не ско­ро ус­по­ко­ил­ся. Он про­дол­жал на­бе­ги. Рим­ля­нам приш­лось в кон­це кон­цов отор­вать от плу­га Цин­цин­на­та. Эта му­чи­тельная опе­ра­ция да­ла хо­ро­шие ре­зульта­ты. Враг был ус­ми­рен.

    Тем не ме­нее вой­ны с Тарк­виньевы­ми сы­новьями по­дор­ва­ли бла­го­сос­то­яние стра­ны. Пле­беи обед­не­ли, уш­ли на Свя­щен­ную го­ру и приг­ро­зи­ли, что выст­ро­ят свой собст­вен­ный го­род, где каж­дый бу­дет сам се­бе пат­ри­ций. Их с тру­дом ус­по­ко­или бас­ней о же­луд­ке.

    Между тем де­цем­ви­ры на­пи­са­ли за­ко­ны на мед­ных дос­ках. Сна­ча­ла на де­ся­ти, по­том для проч­нос­ти при­ба­ви­ли еще две.

    Затем ста­ли про­бо­вать проч­ность этих за­ко­нов, и один из за­ко­но­да­те­лей ос­кор­бил Вир­ги­нию. Отец Вир­ги­нии пы­тал­ся поп­ра­вить де­ло тем, что вон­зил до­че­ри нож в серд­це, но и это не при­нес­ло пользы нес­част­ной. Рас­те­ряв­ши­еся пле­беи опять уш­ли на Свя­щен­ную го­ру. Де­цем­ви­ры отп­ра­ви­лись пу­те­шест­во­вать.

    Несметные пол­чи­ща гал­лов дви­ну­лись на Рим. Римс­кие ле­ги­оны приш­ли в за­ме­ша­тельство и, об­ра­тив­шись в бегст­во, спря­та­лись в го­ро­де Ве­ях, ос­тальные рим­ля­не лег­ли спать. Гал­лы вос­пользо­ва­лись этим и по­лез­ли на Ка­пи­то­лий. И здесь они сде­ла­лись жерт­вою сво­ей не­об­ра­зо­ван­нос­ти. На Ка­пи­то­лии жи­ли гу­си, ко­то­рые, ус­лы­шав шум, ста­ли го­го­тать.

    — Увы нам! — ска­зал пред­во­ди­тель вар­ва­ров, ус­лы­шав это го­го­та­ние. — Вот уже рим­ля­не сме­ют­ся над на­шим по­ра­же­ни­ем.

    И тот­час же отс­ту­пил с больши­ми по­те­ря­ми, уно­ся уби­тых и ра­не­ных.

    Увидя, что опас­ность ми­но­ва­ла, римс­кие бег­ле­цы вы­лез­ли из сво­их Вей и, ста­ра­ясь не смот­реть на гу­сей (им бы­ло стыд­но), ска­за­ли нес­колько бес­смерт­ных фраз о чес­ти римс­ко­го ору­жия.

    После галльско­го на­шест­вия Рим ока­зал­ся сильно ра­зо­рен­ным. Пле­беи сно­ва уш­ли на Свя­щен­ную го­ру и сно­ва гро­зи­ли пост­ро­ить свой го­род. Де­ло ула­дил Ман­лий Ка­пи­то­лий­ский, но не ус­пел вов­ре­мя отп­ра­виться пу­те­шест­во­вать и был сбро­шен с Тар­пей­ской ска­лы.

    Затем бы­ли из­да­ны Ли­ци­ни­евы за­ко­ны. Пат­ри­ции дол­го не при­ни­ма­ли но­вых за­ко­нов, и пле­беи мно­го раз хо­ди­ли на Свя­щен­ную го­ру слу­шать бас­ню о же­луд­ке.

    Пирр, царь эпирс­кий, вы­са­дил­ся в Ита­лии с нес­мет­ным вой­ском под пред­во­ди­тельством двад­ца­ти бо­евых сло­нов. В пер­вой бит­ве по­тер­пе­ли по­ра­же­ние рим­ля­не. Но царь Пирр ос­тал­ся этим не­до­во­лен.

    — Что за честь, ког­да не­че­го есть! — воск­лик­нул он. — Еще од­на та­кая по­бе­да, и я ос­та­нусь без вой­ска. Не луч­ше ли по­тер­петь по­ра­же­ние, но иметь вой­ско в пол­ном сбо­ре?

    Слоны одоб­ри­ли ре­ше­ние Пир­ра, и вся ком­па­ния без осо­бо­го тру­да бы­ла выг­на­на из Ита­лии.

    Желая ов­ла­деть Си­ци­ли­ей, рим­ля­не всту­пи­ли в борьбу с Кар­фа­ге­ном. Так на­ча­лась пер­вая вой­на меж­ду рим­ля­на­ми и кар­фа­ге­ня­на­ми, проз­ван­ная для раз­но­об­ра­зия Пу­ни­чес­кой.

    Первая по­бе­да при­над­ле­жа­ла римс­ко­му кон­су­лу Дун­лию. Рим­ля­не отб­ла­го­да­ри­ли его по-сво­ему: они пос­та­но­ви­ли, что­бы его всю­ду соп­ро­вож­дал че­ло­век с заж­жен­ным фа­ке­лом и му­зы­кант, иг­ра­ющий на флей­те. Эта по­честь сильно стес­ня­ла Дун­лия в его до­маш­нем оби­хо­де и лю­бов­ных де­лаю Нес­част­ный быст­ро впал в нич­то­жест­во.

    Пример этот па­губ­но пов­ли­ял на дру­гих пол­ко­вод­цев, так что во вре­мя Вто­рой Пу­ни­чес­кой вой­ны кон­су­лы из стра­ха зас­лу­жить флей­ту с фа­ке­лом му­жест­вен­но отс­ту­па­ли пред вра­гом.

    Карфагеняне под пред­во­ди­тельством Ган­ни­ба­ла пош­ли на Рим. Сци­пи­он, сын Пуб­лия (кто не зна­ет Пуб­лия?), с та­ким пы­лом от­ра­зил пу­ни­чес­кое на­па­де­ние, что по­лу­чил зва­ние Аф­ри­канс­ко­го.

    В 146 го­ду Кар­фа­ген был раз­ру­шен и сож­жен. Сци­пи­он, родст­вен­ник Аф­ри­канс­ко­го, смот­рел на пы­ла­ющий Кар­фа­ген, ду­мал о Ри­ме и дек­ла­ми­ро­вал о Трое; так как это бы­ло очень слож­но и труд­но, то он да­же зап­ла­кал.

    Прочности Римс­ко­го го­су­дарст­ва не­ма­ло спо­собст­во­ва­ла уме­рен­ность в об­ра­зе жиз­ни и твер­дость ха­рак­те­ра граж­дан. Они не сты­ди­лись тру­да, и пи­щу их сос­тав­ля­ли мя­со, ры­ба, ово­щи, пло­ды, пти­ца, пря­нос­ти, хлеб и ви­но.

    Но с те­че­ни­ем вре­ме­ни все это из­ме­ни­лось, и рим­ля­не впа­ли в из­не­жен­ность нра­вов. Мно­гое вред­ное для се­бя пе­ре­ня­ли они от гре­ков. Ста­ли изу­чать гре­чес­кую фи­ло­со­фию и хо­дить в ба­ню (135 г. до Р. Х.).

    Против все­го это­го вос­стал су­ро­вый Ка­тон, но был ули­чен сог­раж­да­на­ми, зас­тав­ши­ми его за гре­чес­ким экс­тем­по­ра­ле.

    На се­вер­ных гра­ни­цах Ита­лии по­яви­лись нес­мет­ные пол­чи­ща кимв­ров. Спа­сать оте­чест­во при­шел че­ред Ма­рию и Сул­ле.

    Марий был очень сви­реп, лю­бил прос­то­ту оби­хо­да, не приз­на­вал ни­ка­кой ме­бе­ли и си­дел всег­да пря­мо на раз­ва­ли­нах Кар­фа­ге­на. Он умер в глу­бо­кой ста­рос­ти от чрез­мер­но­го пьянства.

    Не та­ко­ва бы­ла судьба Сул­лы. Храб­рый пол­ко­во­дец умер у се­бя в по­местье от не­воз­дер­жан­ной жиз­ни.

    Тем вре­ме­нем в Ри­ме выд­ви­нул­ся сво­ими пи­ра­ми про­кон­сул Лу­кулл. Он уго­щал сво­их при­яте­лей му­равьины­ми язы­ка­ми, ко­ма­ри­ны­ми но­са­ми, сло­новьими ног­тя­ми и про­чею мел­кою и не­удо­бо­ва­ри­мою снедью и быст­ро впал в нич­то­жест­во.

    Рим же ед­ва не сде­лал­ся жерт­вою большо­го за­го­во­ра, во гла­ве ко­то­ро­го сто­ял об­ре­ме­нен­ный дол­га­ми арис­ток­рат Ка­ти­ли­на, за­ду­мав­ший зах­ва­тить го­су­дарст­во в свои ру­ки.

    Против не­го выс­ту­пил мест­ный Ци­це­рон и сгу­бил вра­га при по­мо­щи сво­его крас­но­ре­чия.

    Народ был тог­да неп­ри­хот­лив, и на серд­ца слу­ша­те­лей дей­ст­во­ва­ли да­же та­кие из­би­тые фра­зы, как… «О вре­ме­на, о нра­вы». Ци­це­ро­ну под­нес­ли чин «отца оте­чест­ва» и прис­та­ви­ли к не­му че­ло­ве­ка с флей­тою.

    Юлий Це­зарь по рож­де­нию был че­ло­век об­ра­зо­ван­ный и прив­ле­кал к се­бе серд­ца лю­дей.

    Но под его на­руж­ность скры­ва­лось го­ря­чее чес­то­лю­бие. Бо­лее все­го хо­те­лось ему быть пер­вым в ка­кой-ни­будь де­рев­не. Но дос­тичь это­го бы­ло очень труд­но, и он пус­тил в хо­ди раз­лич­ные про­ис­ки, чтоб быть пер­вым хоть в Ри­ме. Для это­го он всту­пил в три­ум­ви­рат с Пом­пе­ем и Крас­сом и, уда­лив­шись в Гал­лию, стал за­во­евы­вать рас­по­ло­же­ние сво­их сол­дат.

    Красс вско­ре по­гиб, и Пом­пей, му­чи­мый за­вистью, пот­ре­бо­вал возв­ра­ще­ния Це­за­ря в Рим. Це­зарь, не же­лая рас­ста­ваться с за­во­еван­ным рас­по­ло­же­ни­ем сол­дат, по­вел пос­лед­них с со­бою. До­ехав до реч­ки Ру­би­кон, Юлий дол­го юлил (51 — 50 гг. до Р. Х.) пе­ред нею, на­ко­нец ска­зал: «Жре­бий бро­шен», — и по­лез в во­ду.

    Помпей это­го ни­как не ожи­дал и быст­ро впал в нич­то­жест­во.

    Тогда про­тив Це­за­ря выс­ту­пил Ка­тон, по­то­мок то­го са­мо­го Ка­то­на, ко­то­рый был ули­чен за гре­чес­кой грам­ма­ти­кой. Ему, как и его пред­ку, сильно не по­вез­ло. Это бы­ло у них фа­мильное. Он уда­лил­ся в Ути­ку, где и ис­тек кровью.

    Чтоб хоть чем-ни­будь от­ли­чить его от пред­ка, а за­од­но и поч­тить его па­мять, ему да­но бы­ло проз­ви­ще Ути­чес­ко­го. Сла­бое уте­ше­ние для семьи!

    Цезарь отп­разд­но­вал свои по­бе­ды и сде­лал­ся дик­та­то­ром в Ри­ме. Он сде­лал мно­го по­лез­но­го для стра­ны. Преж­де все­го пре­об­ра­зо­вал римс­кий ка­лен­дарь, ко­то­рый при­шел в большой бес­по­ря­док от не­точ­но­го вре­ме­ни, так что в иную не­де­лю по­па­да­лось че­ты­ре по­не­дельни­ка под­ряд, и все римс­кие са­пож­ни­ки до­пи­ва­лись до смер­ти; а то вдруг про­па­дет ме­ся­ца на два двад­ца­тое чис­ло, и чи­нов­ни­ки, си­дя без жа­ло­ва­ния, впа­да­ли в нич­то­жест­во. Но­вый ка­лен­дарь наз­ван был Юли­анс­ким и имел 365 пос­ле­до­ва­тельно че­ре­до­вав­ших­ся дней.

    Народ был до­во­лен. Но нек­то Юний Брут, Це­за­рев при­жи­вальщик, меч­тав­ший за­вес­ти семь пят­ниц на не­де­ле, уст­ро­ил за­го­вор про­тив Це­за­ря.

    Жена Це­за­ря, ви­дев­шая зло­ве­щий сон, про­си­ла му­жа не хо­дить в се­нат, но друзья его ска­за­ли, что неп­ри­лич­но ман­ки­ро­вать обя­зан­нос­тя­ми из-за женс­ких сно­ви­де­ний. Це­зарь по­шел. В се­на­те Кас­сий, Брут и се­на­тор по име­ни прос­то Кас­ка на­па­ли на не­го. Це­зарь за­вер­нул­ся в свой плащ, но, увы, и эта пре­дос­то­рож­ность не по­мог­ла.

    Тогда он воск­лик­нул: «И ты, Брут!» По сви­де­тельству ис­то­ри­ка Плу­тар­ха, он при этом по­ду­мал: «Ма­ло я те­бя, свинью, бла­го­де­тельство­вал, что ты те­перь на ме­ня с но­жом ле­зешь!»

    Затем он упал к но­гам Пом­пе­евой ста­туи и умер в 44 г. до Р. Х.

    В это вре­мя вер­нул­ся в Рим пле­мян­ник и нас­лед­ник Це­за­ря Ок­та­вий. Нас­ледст­во, од­на­ко, ус­пел прих­ва­тить друг Це­за­ря пыл­кий Ан­то­ний, ос­та­вив за­кон­но­му нас­лед­ни­ку од­ну ста­рую жи­лет­ку. Ок­та­вий был, по сви­де­тельству ис­то­ри­ков, че­ло­ве­ком не­большо­го рос­та, но тем не ме­нее очень хит­рым. По­лу­чен­ную им от пыл­ко­го Ан­то­ния жи­лет­ку он не­мед­лен­но упот­ре­бил на по­дар­ки ве­те­ра­нам Це­за­ря, чем и прив­лек их на свою сто­ро­ну. Пе­ре­па­ла ма­лая то­ли­ка и прес­та­ре­ло­му Ци­це­ро­ну, ко­то­рый при­нял­ся гро­мить Ан­то­ния те­ми же ре­ча­ми, ко­то­ры­ми гро­мил не­ког­да Ка­ти­ли­ну. Опять вы­еха­ло на сце­ну «O tem­po­ra, o mo­res». Хит­рый Ок­та­вий льстил ста­ри­ку и го­во­рил, что по­чи­та­ет его за па­пеньку.

    Использовав ста­ри­ка, Ок­та­вий сбро­сил мас­ку и всту­пил в со­юз с Ан­то­ни­ем. К ним при­ма­зал­ся еще нек­то Ле­пид, и об­ра­зо­вал­ся но­вый три­ум­ви­рат.

    Пылкий Ан­то­ний вско­ре по­пал в се­ти еги­петс­кой ца­ри­цы Кле­опат­ры и впал в из­не­жен­ный об­раз жиз­ни.

    Этим вос­пользо­вал­ся хит­рый Ок­та­вий и по­шел на Еги­пет с нес­мет­ны­ми пол­чи­ща­ми.

    Клеопатра вып­лы­ла на сво­их ко­раб­лях и участ­во­ва­ла в сра­же­нии, смот­ря на Ан­то­ния то зе­ле­ны­ми, то фи­оле­то­вы­ми, то пур­пур­ны­ми, то жел­ты­ми гла­за­ми. Но во вре­мя бит­вы ца­ри­ца вспом­ни­ла, что за­бы­ла клю­чи от кла­до­вой, и ве­ле­ла ко­раб­лям по­во­ра­чи­вать но­сы до­мой.

    Октавий тор­жест­во­вал и сам се­бе наз­на­чил че­ло­ве­ка с флей­той.

    Клеопатра же ста­ла рас­став­лять ему свои се­ти. Она пос­ла­ла слу­жан­ку к пыл­ко­му Ан­то­нию со сле­ду­ющи­ми сло­ва­ми: «Ба­ры­ня при­ка­за­ла вам ска­зать, что они по­мер­ли». Ан­то­ний в ужа­се пал на свой меч.

    Клеопатра про­дол­жа­ла рас­став­лять свои се­ти, но Ок­та­вий, нес­мот­ря на свой ма­ленький рост, стой­ко от­верг ее ухищ­ре­ния.

    Октавий, по­лу­чив­ший за все вы­ше­из­ло­жен­ное наз­ва­ние Ав­гус­та, стал уп­рав­лять го­су­дарст­вом не­ог­ра­ни­чен­но. Но царс­ко­го ти­ту­ла он не при­нял.

    — К че­му? — ска­зал он. — Зо­ви­те ме­ня сок­ра­щен­но им­пе­ра­то­ром.

    Август ук­ра­сил го­род ба­ня­ми и пос­лал пол­ко­вод­ца Ва­ра с тре­мя ле­ги­она­ми в Тев­то­бургс­кий лес, где тот и по­тер­пел по­ра­же­ние.

    Август в от­ча­янии стал ко­ло­титься го­ло­вой об сте­ну, при­пе­вая: «Вар, Вар, от­дай мне мои ле­ги­оны».

    В сте­не быст­ро об­ра­зо­ва­лась так на­зы­ва­емая «Вар­ва­ринс­кая брешь» (9 г. до Р. Х.), а Ав­густ про­мол­вил:

    — Еще од­но та­кое по­ра­же­ние, и я ос­та­нусь без го­ло­вы.

    Династия Ав­гус­та пре­да­ва­лась пыш­нос­ти и быст­ро впа­ла в нич­то­жест­во.

    Каллигула, сын Гер­ма­ни­ка, прев­зо­шел сво­их пред­шест­вен­ни­ков в празд­нос­ти. Ему бы­ло лень да­же ру­бить го­ло­вы сво­их под­дан­ных, и он меч­тал, что­бы у все­го че­ло­ве­чест­ва бы­ла од­на го­ло­ва, ко­то­рую он мог бы нас­ко­ро от­тя­пать.

    Этот ле­ни­вец на­хо­дил, од­на­ко, вре­мя, что­бы му­чить жи­вот­ных. Так, сво­его луч­ше­го ко­ня, на ко­то­ром и сам ез­дил, и во­ду во­зил, он зас­тав­лял еще по ве­че­рам за­се­дать в се­на­те.

    После его смер­ти (че­рез пос­редст­во те­лох­ра­ни­те­ля) и лю­ди и ло­ша­ди вздох­ну­ли сво­бод­нее.

Каллигула мечтал, чтобы у всего человечества была одна голова, которую он мог бы наскоро оттяпать.

    Унаследовавший прес­тол дя­дя Ка­лли­гу­лы Клав­дий от­ли­чал­ся сла­бостью ха­рак­те­ра. Вос­пользо­вав­шись этим, приб­ли­жен­ные ис­торг­ли у Клав­дия смерт­ный при­го­вор для его же­ны — разв­рат­ной Мес­са­ли­ны — и же­ни­ли его на глу­бо­ко ис­пор­чен­ной Аг­рип­пи­не. От этих жен был у Клав­дия сын Бри­та­ник, но нас­ле­до­вал прес­тол Не­рон, сын глу­бо­ко ис­пор­чен­ной Аг­рип­пи­ны от пер­во­го бра­ка.

    Юность свою Не­рон пос­вя­тил ист­реб­ле­нию родст­вен­ни­ков. За­тем от­дал­ся ис­кус­ству и пос­тыд­но­му об­ра­зу жиз­ни.

    Во вре­мя по­жа­ра Ри­ма он как вся­кий ис­тый древ­ний рим­ля­нин (грек то­же) не мог удер­жаться, что­бы не про­дек­ла­ми­ро­вать по­жар Трои. За что и был за­по­доз­рен в под­жи­га­тельстве.

    Кроме то­го, он пел столь фальши­во, что са­мые фальши­вые ду­ши из прид­вор­ных не мог­ли по­рою вы­нес­ти это­го ос­корб­ле­ния ба­ра­бан­ной пе­ре­пон­ки. Бес­стыд­ный коз­ле­тон под ко­нец жиз­ни за­те­ял по­ехать на гаст­ро­ли в Гре­цию, но тут воз­му­ти­лись да­же ко все­му при­вык­шие ле­ги­оны, и Не­рон с большим не­удо­вольстви­ем прон­зил се­бя ме­чом. По­ги­бая от от­сутст­вия са­мок­ри­ти­ки, ти­ран воск­лик­нул: «Ка­кой ве­ли­кий ар­тист по­ги­ба­ет».

    После смер­ти Не­ро­на нас­ту­пи­ли сму­ты, и в те­че­ние двух лет в Ри­ме пе­ре­ме­ни­лось три им­пе­ра­то­ра: Гальба, уби­тый сол­да­том за ску­пость, От­тон, по­гиб­ший от разв­рат­ной жиз­ни, и Ви­тел­лий, от­ли­чив­ший­ся за свое ко­рот­кое, но слав­ное царст­во не­по­мер­ным об­жорст­вом.

    Это раз­но­об­ра­зие в мо­нар­хии очень за­ни­ма­ло римс­ких сол­дат. Им ве­се­ло бы­ло, встав по­ут­ру, спра­виться у взвод­но­го: «А кто, дя­денька, у нас нын­че царст­ву­ет?»

    Впоследствии воз­ник­ло мно­го пу­та­ниц, так как ца­ри слиш­ком час­то сме­ня­лись, и слу­чи­лось, что но­вый царь вхо­дил на прес­тол, ког­да его пред­шест­вен­ник не ус­пел еще как сле­ду­ет уме­реть.

    Выбирались ца­ри сол­да­та­ми на свой вкус и страх. Их бра­ли за большой рост, за фи­зи­чес­кую си­лу, за уменье сильно вы­ра­жаться. За­тем ста­ли пря­мо тор­го­вать тро­на­ми и про­да­ва­ли его то­му, кто больше даст. В «Римс­ком вест­ни­ке» сплошь и ря­дом пе­ча­та­лись объявле­ния:

    «Отдается де­ше­во хо­ро­ший трон, ма­ло­дер­жан­ный, за сход­ную це­ну».

    Или: «Ищу трон здесь или в про­вин­ции. Имею за­лог. Сог­ла­сен в отъезд».

    На во­ро­тах римс­ких до­мов пест­ре­ли би­ле­ти­ки:

    «Сдаеца трон для оди­но­ко­ва. Спро­сить ун­те­ра Мар­дарьяна».

    Рим нес­колько от­дох­нул во вре­мя царст­во­ва­ния крот­ко­го и пуг­ли­во­го им­пе­ра­то­ра, проз­ван­но­го Нер­вою, и сно­ва впал в от­ча­янье, ког­да на трон влез Ко­мод.

    Комод об­ла­дал большой фи­зи­чес­кой си­лой и ре­шил выс­ту­пать на борьбе в мест­ном Фар­се. В «Римс­кой бир­жев­ке» («Bur­si­ania Ro­ma­na») пе­ча­та­лись инс­пи­ри­ро­ван­ные пра­ви­тельством статьи о под­ви­гах Ко­мо­да.  «…И вот мас­сив­ная ме­бель ка­та­ет­ся клуб­ком, спле­тясь с ил­ли­рий­ской яще­ри­цей и наг­раж­дая пос­лед­нюю иск­ро­мет­ны­ми ма­ка­ро­на­ми и двой­ны­ми нельсо­на­ми».

Комод обладал большой физической силой.

    Близкие лю­ди пос­пе­ши­ли от­де­латься от не­удоб­но­го Ко­мо­да. Его за­ду­ши­ли.

    Наконец, во­ца­рил­ся им­пе­ра­тор Ди­ок­ле­ти­ан, двад­цать лет под­ряд крот­ко сжи­гав­ший хрис­ти­ан. Это был его единст­вен­ный не­дос­та­ток.

    Диоклетиан был ро­дом из Дал­ма­ции и сы­ном вольно­от­пу­щен­ни­ка. Од­на во­ро­жея предс­ка­за­ла ему, что он всту­пит на прес­тол, ког­да убьет веп­ря.

    Слова эти за­па­ли в ду­шу бу­ду­ще­го им­пе­ра­то­ра, и он мно­гие го­ды только и де­лал, что го­нял­ся за свиньями. Од­наж­ды, ус­лы­шав от ко­го-то, что пре­фект Апр — нас­то­ящая свинья, он не­мед­лен­но за­ре­зал пре­фек­та и тот­час же сел на трон.

    Таким об­ра­зом, крот­ко­го им­пе­ра­то­ра по­ми­на­ли ли­хом только свиньи. Но эти пе­ред­ря­ги так уто­ми­ли прес­та­ре­ло­го мо­нар­ха, что он про­царст­во­вал только двад­цать лет, за­тем от­ка­зал­ся от прес­то­ла и по­ехал на ро­ди­ну в Дал­ма­цию са­жать редьку, сма­нив к это­му по­лез­но­му за­ня­тию и соп­ра­ви­те­ля сво­его Мак­си­ми­ана. Но тот ско­ро опять поп­ро­сил­ся на трон. Ди­ок­ле­ти­ан же ос­тал­ся тверд.

    — Друг, — го­во­рил он. — Ес­ли бы ты ви­дел, ка­кая нын­че уро­ди­лась ре­па! Ну и ре­па! Од­но сло­во — ре­па! До царст­ва ли мне те­перь? Че­ло­ве­ку не пос­петь с ого­ро­дом уп­ра­виться, а вы ле­зе­те с пус­тя­ка­ми.

    И дей­ст­ви­тельно, вы­рас­тил вы­да­ющую ре­пу (305 г. по Р. Х.).

    Население Римс­ко­го го­су­дарст­ва глав­ным об­ра­зом сос­то­яло из трех клас­сов:

    1) знат­ных граж­дан (no­be­las);

    2) нез­нат­ных граж­дан (по­доз­ри­тельная лич­ность) и

    3) ра­бов.

    Знатные граж­да­не име­ли мас­су круп­ных пре­иму­ществ пе­ред ос­тальны­ми граж­да­на­ми. Во-пер­вых, они име­ли пра­во пла­тить на­ло­ги. Глав­ное же пре­иму­щест­во зак­лю­ча­лось в пра­ве выс­тав­лять у се­бя до­ма вос­ко­вые изоб­ра­же­ния пред­ков. Кро­ме то­го, они име­ли пра­во уст­ра­ивать за свой счет на­род­ные тор­жест­ва и празд­нест­ва.

    Незнатным граж­да­нам жи­лось пло­хо. Они не име­ли пра­ва пла­тить ни­ка­ких на­ло­гов, не име­ли пра­ва слу­жить в сол­да­тах и уны­ло бо­га­те­ли, за­ни­ма­ясь тор­гов­лей и про­мыш­лен­ностью.

    Рабы мир­но об­ра­ба­ты­ва­ли по­ля и уст­ра­ива­ли вос­ста­ния.

    Кроме то­го, бы­ли в Ри­ме еще се­на­то­ры и всад­ни­ки. От­ли­ча­лись они друг от дру­га тем, что се­на­то­ры си­де­ли в се­на­те, а всад­ни­ки — на ло­ша­дях.

    Сенатом на­зы­ва­ли то мес­то, где за­се­да­ли се­на­то­ры и царс­кие ло­ша­ди.

    Консулы долж­ны бы­ли иметь бо­лее со­ро­ка лет от ро­ду. Это бы­ло глав­ное их ка­чест­во. Кон­су­лов всю­ду соп­ро­вож­да­ла сви­та из две­над­ца­ти че­ло­век с роз­га­ми в ру­ках на пред­мет край­ней не­об­хо­ди­мос­ти, ес­ли кон­сул за­хо­чет ко­го-ни­будь по­сечь вда­ли от ле­сис­той мест­нос­ти.

    Преторы рас­по­ря­жа­лись роз­го­вым до­вольстви­ем только на шесть пер­сон.

    Великолепное уст­рой­ст­во римс­ко­го вой­ска не­ма­ло спо­собст­во­ва­ло во­ен­ным по­бе­дам.

    Главную часть ле­ги­онов сос­тав­ля­ли так на­зы­ва­емые прин­ци­пы — опыт­ные ве­те­ра­ны. По­это­му римс­кие сол­да­ты с пер­вых ша­гов убеж­да­лись, как вред­но пос­ту­паться сво­ими прин­ци­па­ми.

    Легионы во­об­ще сос­то­яли из храб­рых во­инов, ко­то­рые при­хо­ди­ли в за­ме­ша­тельство только при ви­де вра­га.

    Между римс­ки­ми уч­реж­де­ни­ями пер­вое мес­то за­ни­ма­ли уч­реж­де­ния ре­ли­ги­оз­ные.

    Главный жрец на­зы­вал­ся пон­ти­фекс мак­си­мус, что не ме­ша­ло ему по­рою на­ду­вать свою паст­ву раз­ны­ми фо­ку­са­ми, ос­но­ван­ны­ми на лов­кос­ти и про­ворст­ве рук.

    Затем сле­до­ва­ли жре­цы-авгу­ры, ко­то­рые от­ли­ча­лись тем, что, встре­ча­ясь, не мог­ли друг на дру­га смот­реть без улыб­ки. Ви­дя их раз­ве­се­лые фи­зи­оно­мии, и ос­тальные жре­цы фыр­ка­ли се­бе в ру­кав. При­хо­жа­не, кое-что рас­ку­сив­шие в гре­чес­ких штуч­ках, по­ми­ра­ли со сме­ху, гля­дя на всю эту ком­па­нию.

    Сам пон­ти­фекс мак­си­мус, взгля­нув на ко­го-ни­будь из сво­их под­чи­нен­ных, только бес­сильно ма­хал ру­кой и тряс­ся от дряб­ло­го стар­чес­ко­го сме­ха.

    Тут же под­хи­хи­ки­ва­ли и вес­тал­ки.

    Само со­бою ра­зу­ме­ет­ся, что от это­го веч­но­го го­го­та­ния римс­кая ре­ли­гия быст­ро ос­лаб­ла и приш­ла в упа­док. Ни­ка­кие нер­вы не мог­ли вы­дер­жать та­кой ще­кот­ки.

    Весталки бы­ли жри­ца­ми бо­ги­ни Вес­ты. Вы­би­ра­лись они из де­виц хо­ро­шей фа­ми­лии и слу­жи­ли при хра­ме, соб­лю­дая це­ло­муд­рие до се­ми­де­ся­ти пя­ти лет. Пос­ле это­го сро­ка им поз­во­ля­лось вы­хо­дить за­муж.

    Но римс­кие юно­ши так ува­жа­ли столь ис­пы­тан­ное це­ло­муд­рие, что ред­ко кто из них ре­шал­ся по­сяг­нуть на оное, да­же сдоб­рен­ное двой­ным со­ло­новс­ким при­да­ным (шесть платьев и две скром­нос­ти).

    Если же вес­тал­ка раньше сро­ка на­ру­ша­ла свой обет, то ее хо­ро­ни­ли жи­вою, а де­тей ее, за­пи­сан­ных на раз­ных Мар­сов, вос­пи­ты­ва­ли вол­чи­цы. Зная блес­тя­щее прош­лое Ро­му­ла и Ре­ма, римс­кие вес­тал­ки очень це­ни­ли пе­да­го­ги­чес­кие спо­соб­нос­ти вол­чиц и счи­та­ли их чем-то вро­де на­ших уче­ных фре­бе­ли­чек.

    Но на­деж­ды вес­та­лок бы­ли тщет­ны. Их де­ти бо­лее не ос­но­ва­ли Ри­ма. В наг­ра­ду за це­ло­муд­рие вес­тал­ки по­лу­ча­ли по­чет и конт­ра­мар­ки в те­ат­рах.

    Гладиаторские сра­же­ния счи­та­лись пер­во­на­чально ре­ли­ги­оз­ным об­ря­дом и уст­ра­ива­лись при пог­ре­беньях «для при­ми­ре­ния те­ла усоп­ше­го». Вот по­че­му у на­ших бор­цов, ког­да они выс­ту­па­ют в па­ра­де, всег­да та­кие по­хо­рон­ные фи­зи­оно­мии: здесь яс­но про­яв­ля­ет­ся ата­визм.

    Поклоняясь сво­им бо­гам, рим­ля­не не за­бы­ва­ли и бо­гов ино­зем­ных. По при­выч­ке прих­ва­ты­вать где что пло­хо ле­жит, рим­ля­не час­то прих­ва­ты­ва­ли се­бе и чу­жих бо­гов.

    Римские им­пе­ра­то­ры, вос­пользо­вав­шись этим бо­го­лю­би­ем сво­его на­ро­да и ре­шив, что мас­лом ка­ши не ис­пор­тишь, вве­ли обо­жа­ние собст­вен­ной пер­со­ны. Пос­ле смер­ти каж­до­го им­пе­ра­то­ра се­нат при­чис­лял его к ли­ку бо­гов. За­тем рас­су­ди­ли, что го­раз­до удоб­нее де­лать это еще при жиз­ни им­пе­ра­то­ра: пос­лед­ний мог та­ким об­ра­зом стро­ить се­бе храм по сво­ему вку­су, тог­да как древ­ние бо­ги долж­ны бы­ли до­вольство­ваться чем по­па­ло.

    Кроме то­го, ник­то так рев­ност­но не мог сле­дить за ус­та­нов­лен­ны­ми во имя свое празд­нест­ва­ми и ре­ли­ги­оз­ны­ми це­ре­мо­ни­ями, как сам бог, лич­но при­сутст­во­вав­ший. Это очень под­тя­ги­ва­ло паст­ву.

    Философией в Ри­ме за­ни­ма­лись не только фи­ло­со­фы: каж­дый отец се­мей­ст­ва имел пра­во фи­ло­софст­во­вать у до­маш­не­го оча­га.

    Кроме то­го, каж­дый мог от­нес­ти се­бя к ка­кой-ни­будь фи­ло­софс­кой шко­ле. Один счи­тал се­бя пи­фа­го­рий­цем по­то­му, что ел бо­бы, дру­гой — эпи­ку­рей­цем, по­то­му что пил, ел и ве­се­лил­ся. Каж­дый бес­стыд­ник уве­рял, что де­ла­ет га­дос­ти только по­то­му, что он при­над­ле­жит к ци­ни­чес­кой шко­ле. Сре­ди важ­ных рим­лян бы­ло мно­го сто­иков, имев­ших преп­ро­тив­ное обык­но­ве­ние сзы­вать гос­тей и во вре­мя пи­рож­но­го тут же вскры­вать се­бе жи­лы. Этот не­чис­топ­лот­ный при­ем счи­тал­ся вер­хом гос­теп­ри­имст­ва.

    Жилища у рим­лян бы­ли очень скром­ны: од­но­этаж­ный дом с дыр­ка­ми вмес­то окон — прос­то и ми­ло. Ули­цы бы­ли очень уз­ки, так что ко­лес­ни­цы мог­ли ехать только в од­ну сто­ро­ну, что­бы не встре­чаться друг с дру­гом.

    Пища рим­лян от­ли­ча­лась прос­то­той. Ели они два ра­за в день: в пол­день за­кус­ка (pran­di­um), а в че­ты­ре ча­са обед (co­ena). Кро­ме то­го, по­ут­ру они завт­ра­ка­ли (фриш­тик), ве­че­ром ужи­на­ли и меж­ду едой мо­ри­ли чер­вяч­ка. Этот су­ро­вый об­раз жиз­ни де­лал из рим­лян здо­ро­вых и дол­го­веч­ных лю­дей.

    Из про­вин­ции дос­тав­ля­лись в Рим до­ро­гие и ла­ко­мые яст­ва: пав­ли­ны, фа­за­ны, со­ловьи, ры­бы, му­равьи и так на­зы­ва­емые «тро­янс­кие свиньи» — porcns tro­j­anus — в па­мять той са­мой свиньи, ко­то­рую Па­рис под­ло­жил тро­янс­ко­му ца­рю Ме­не­лаю. Без этой свиньи ни один рим­ля­нин не са­дил­ся за стол.

    Обедал знат­ный рим­ля­нин всег­да весь ок­ру­жен­ный па­ра­зи­та­ми. Этот отв­ра­ти­тельный обы­чай уко­ре­нил­ся в Ри­ме и не ли­шал гос­тей ап­пе­ти­та.

    Вначале жен­щи­ны римс­кие бы­ли в пол­ном под­чи­не­нии у сво­их му­жей, за­тем они ста­ли угож­дать не столько му­жу, сколько его друзьям, а час­то да­же и вра­гам.

    Предоставив ра­бам, ра­бы­ням и вол­чи­цам вос­пи­та­ние де­тей, римс­кие мат­ро­ны за­во­ди­ли зна­комст­ва с гре­чес­кой и римс­кой ли­те­ра­ту­рой и изощ­ря­лись в иг­ре на цит­ре.

    Разводы про­ис­хо­ди­ли столь час­то, что иног­да не ус­пе­ва­ли за­кон­чить бра­ко­со­че­та­ние мат­ро­ны с од­ним муж­чи­ной, как она уже вы­хо­ди­ла за дру­го­го.

    Вразрез со вся­кой ло­ги­кой это мно­гоб­ра­чие уве­ли­чи­ло, по сло­вам ис­то­ри­ков, «ко­ли­чест­во хо­лос­тых муж­чин и уменьши­ло де­то­рож­де­ние», точ­но де­ти бы­ва­ют только у же­на­тых муж­чин, а не у за­муж­них жен­щин!

    Народ вы­ми­рал. Бес­печ­ные мат­ро­ны рез­ви­лись, не за­бо­тясь не­ма­ло о де­то­рож­де­нии.

    Кончилось пло­хо. Нес­колько лет под­ряд ро­жа­ли од­ни вес­тал­ки. Пра­ви­тельство встревожилось. Император Ав­густ уменьшил пра­ва хо­лос­тых муж­чин, а же­на­тым, нап­ро­тив то­го, поз­во­лял раз­ре­шать се­бе мно­го лиш­не­го. Но все эти за­ко­ны уже не при­ве­ли ров­но ни к че­му. Рим по­гиб.

    Воспитание рим­лян в цве­ту­щую эпо­ху го­су­дарст­ва бы­ло пос­тав­ле­но очень стро­го. От мо­ло­дых лю­дей тре­бо­ва­лись скром­ность и пос­лу­ша­ние старшим.  Кроме то­го, ес­ли они че­го-ни­будь не по­ни­ма­ли, то мог­ли во вре­мя про­гул­ки спро­сить у ко­го-ни­будь объясне­ния и поч­ти­тельно выс­лу­шать та­ко­вое.

    Когда Рим при­шел в упа­док, по­шат­ну­лось и об­ра­зо­ва­ние юно­шест­ва. Оно ста­ло обу­чаться грам­ма­ти­ке и крас­но­ре­чию, и это сильно ис­пор­ти­ло его нрав.

    Литература проц­ве­та­ла в Ри­ме и раз­ви­ва­лась под вли­яни­ем гре­ков.

    Римляне очень лю­би­ли пи­сать, а так как пи­са­ли за них ра­бы, то поч­ти каж­дый рим­ля­нин, име­ющий гра­мот­но­го ра­ба, счи­тал­ся пи­са­те­лем.

    В Ри­ме из­да­ва­лась га­зе­та «Римс­кий вест­ник», в ко­то­ром пи­сал фельето­ны на зло­бу дня сам Го­ра­ций.

    Императоры то­же не гну­ша­лись ли­те­ра­ту­рой и по­ме­ща­ли из­ред­ка в га­зе­те ка­кую-ни­будь ша­лость влас­ти­тельно­го пе­ра.Мож­но предс­та­вить се­бе тре­пет ре­дак­ции, ког­да им­пе­ра­тор во гла­ве сво­их ле­ги­онов яв­лял­ся в по­ло­жен­ный день за го­но­ра­ром. 

    Писателям в те вре­ме­на, нес­мот­ря на от­сутст­вие цен­зу­ры, при­хо­ди­лось очень ту­го. Ес­ли на тро­не си­дел эс­тет, он за ма­лей­шую пог­реш­ность в сти­ле или ли­те­ра­тур­ной фор­ме при­ка­зы­вал нес­част­но­му по­эту по­ве­ситься. Ни о ка­ких от­сид­ках или за­ме­нах штра­фом не мог­ло быть и ре­чи.

    Обыкновенно им­пе­ра­то­ры тре­бо­ва­ли, что­бы вся­кое ли­те­ра­тур­ное про­из­ве­де­ние в блес­тя­щей и убе­ди­тельной фор­ме трак­то­ва­ло о дос­то­инст­вах его особы. Это де­ла­ло ли­те­ра­ту­ру очень од­но­об­раз­ной, и кни­ги пло­хо раскупались.  Поэтому пи­са­те­ли лю­би­ли за­пи­раться где-ни­будь в ти­ши и уеди­не­нии и от­ту­да уже да­вать во­лю сво­ему пе­ру. На, дав во­лю, тот­час же предп­ри­ни­ма­ли пу­те­шест­вие.

Петроний сделал смешную попытку издавать в Риме «Сатирикон!»

     Один знат­ный вельмо­жа по име­ни Пет­ро­ний сде­лал смеш­ную по­пыт­ку из­да­вать в Ри­ме (труд­но да­же по­ве­рить!) СА­ТИ­РИ­КОН! Бе­зу­мец во­об­ра­зил, что жур­нал этот мо­жет в I ве­ке по Р. Х. иметь та­кой же ус­пех, как и в XX по Р. Х.

    Петроний об­ла­дал дос­та­точ­ны­ми средст­ва­ми (каж­дый день ел ко­ма­ри­ные бро­ви в сме­та­не, ак­ком­па­ни­руя се­бе на цит­ре), об­ла­дал он и об­ра­зо­ва­ни­ем, и вы­держ­кой ха­рак­те­ра, но, нес­мот­ря на все это, он не мог ждать двад­цать ве­ков. Он про­го­рел со сво­ей нес­во­ев­ре­мен­ной за­те­ей и, удов­лет­во­рив под­пис­чи­ков, умер, при­чем вы­пус­тил кровь из сво­их жил на сво­их дру­зей.

    «САТИРИКОН дож­дет­ся дос­той­ней­ших» — бы­ли пос­лед­ние сло­ва ве­ли­ко­го про­вид­ца.

    Когда по­ве­си­лись бо­лее или ме­нее все по­эты и пи­са­те­ли, од­на от­расль римс­кой на­уки и ли­те­ра­ту­ры дос­тиг­ла выс­шей сте­пе­ни сво­его раз­ви­тия, имен­но — на­ука пра­ва.

    Ни в од­ной стра­не не бы­ло та­кой мас­сы за­ко­но­ве­дов, как в Ри­ме, и пот­реб­ность в них бы­ла очень ве­ли­ка.

    Каждый раз, ког­да на прес­тол всту­пал убив­ший сво­его пред­шест­вен­ни­ка но­вый им­пе­ра­тор, что иног­да бы­ва­ло по нес­кольку раз в год, луч­шие за­ко­но­ве­ды долж­ны бы­ли пи­сать юри­ди­чес­кое оп­рав­да­ние это­го прес­туп­ле­ния для пуб­лич­но­го об­на­ро­до­ва­ния.

    Сочинить по­доб­ное оп­рав­да­ние большею частью бы­ва­ло очень труд­но: тре­бо­ва­ло спе­ци­альных римс­ко-юри­ди­чес­ких поз­на­ний, и не­ма­ло юрис­тов сло­жи­ло на этом де­ле свои буй­ные го­ло­вы.

        ____________________________________________________

    Так жи­ли на­ро­ды древ­нос­ти, пе­ре­хо­дя от де­ше­вой прос­то­ты к до­ро­гос­то­ящей пыш­нос­ти и, раз­ви­ва­ясь, впа­да­ли в нич­то­жест­во.

    1. Ука­зать раз­ни­цу меж­ду ста­ту­ей Мем­но­на и пи­фи­ей.

    2. Прос­ле­дить вли­яние зем­ле­де­лия на пер­сидс­ких жен­щин.

    3. Ука­зать раз­ни­цу меж­ду Лжес­мер­ди­зом и прос­тым Смер­ди­зом.

    4. Про­вес­ти па­рал­лель меж­ду же­ни­ха­ми Пе­не­ло­пы и пер­вой Пу­ни­чес­кой вой­ной.

    5. Ука­зать раз­ни­цу меж­ду разв­рат­ной Мес­са­ли­ной и глу­бо­ко ис­пор­чен­ной Аг­рип­пи­ной.

    6. Пе­ре­чис­лить, сколько раз дрог­ну­ли и сколько раз приш­ли в за­ме­ша­тельство римс­кие ле­ги­оны.

    7. Вы­ра­зиться нес­колько раз ла­ко­ни­чес­ки без ущер­ба для собст­вен­ной лич­нос­ти (упраж­не­ние).

            ____________________________________________________

    Было бы весьма зат­руд­ни­тельно изу­чать ис­то­рию на­ро­дов сплошь, без вся­ко­го пе­ре­ры­ва, и по­то­му муд­рая при­ро­да оза­бо­ти­лась уст­ро­ить ряд ин­тер­ва­лов, ко­то­рые да­ют воз­мож­ность лег­че ори­ен­ти­ро­ваться лю­боз­на­тельно­му уму. Вре­мя от вре­ме­ни при­ро­да, ви­дя, что на­ко­пи­лось дос­та­точ­но ма­те­ри­ала, цифр и имен, и чувст­вуя, что нить ис­то­рии на­чи­на­ет без ме­ры уд­ли­няться, выд­ви­га­ет та­кие со­бы­тия, ко­то­рые как бы яв­ля­ют­ся ве­ха­ми, гра­ня­ми, пог­ра­нич­ны­ми кам­ня­ми, от­де­ля­ющи­ми од­ни дав­но про­шед­шие вре­ме­на от дру­гих дав­но про­шед­ших вре­мен.

    Так слу­чи­лось и в про­ме­жу­ток меж­ду древ­ней и сред­ней ис­то­ри­ей. Бы­ло слиш­ком яс­но, что эти две со­вер­шен­но раз­лич­ные эпо­хи нуж­да­ют­ся в стро­гом и рез­ко под­черк­ну­том разг­ра­ни­че­нии. По­это­му в эпо­ху, за­кан­чи­ва­ющую древ­нюю эпо­ху и на­чи­на­ющую сред­нюю, слу­чи­лись три ве­ли­ких со­бы­тия: ут­верж­де­ние хрис­ти­анс­кой ре­ли­гии в пре­де­лах Римс­ко­го го­су­дарст­ва, на­ча­ло ве­ли­ко­го пе­ре­се­ле­ния на­ро­дов и па­де­ние За­пад­ной Римс­кой им­пе­рии. Эти три со­бы­тия, про­изо­шед­шие по муд­ро­му рас­по­ря­же­нию при­ро­ды од­но за дру­гим, об­ра­зу­ют как бы «большую пе­ре­ме­ну», от­де­ля­ющую один ог­ром­ный от­дел ис­то­рии от дру­го­го.

    Кроме то­го, чувст­во­ва­лось, что че­ло­ве­чест­во нуж­да­ет­ся и в пе­ре­ме­не обс­та­нов­ки. Зем­ли, ле­жа­щие вок­руг Сре­ди­зем­но­го мо­ря, бы­ли уже ис­пользо­ва­ны древ­ней ис­то­ри­ей. Бы­ло бы и несп­ра­вед­ли­во и неб­ла­го­ра­зум­но тре­бо­вать от че­ло­ве­чест­ва, что­бы оно на­ча­ло но­вый от­дел ис­то­рии на тех мес­тах и в тех го­ро­дах, ко­то­рые уже ус­пе­ли на­до­есть. Здесь мог­ло бы слу­читься, что но­вые ве­ли­кие из­ре­че­ния или по­го­вор­ки бы­ли бы про­из­не­се­ны бу­ду­щи­ми ко­ро­ля­ми и во­ена­чальни­ка­ми на тех же мес­тах и у бе­ре­гов тех же рек, где ро­ди­лись и ста­рые. Это, без сом­не­ния, внес­ло бы в умы по­том­ков из­вест­ную сму­ту. По­это­му аре­ной сред­ней ис­то­рии сде­ла­лись поч­ти все стра­ны Ев­ро­пы. Для удобст­ва про­ис­хо­дя­щих тре­вол­не­ний ев­ро­пей­ские на­ро­ды рас­па­лись на две глав­ные час­ти: ро­ма­но-гер­манс­кий мир и гре­ко-сла­вянс­кий, при­чем — как это нам ни обид­но — гла­венст­ву­ющую роль в ис­то­рии сред­них ве­ков иг­ра­ет пер­вая груп­па, при­няв­шая хрис­ти­анст­во в фор­ме римс­ко-ка­то­ли­чес­кой, или ла­тинс­кой, церк­ви.

    История сред­них ве­ков де­лит­ся на три глав­ных пе­ри­ода. Сходст­во всех этих пе­ри­одов в том, что и в пер­вом, и во вто­ром, и в третьем пе­ри­оде пос­то­ян­но дра­лись. Раз­ни­ца же зак­лю­ча­лась в тех це­лях, из-за ко­то­рых дра­лись на­ро­ды; при этом, впро­чем, слу­ча­лось, что вой­ны не име­ли ни­ка­кой це­ли, но тем не ме­нее ве­лись с не­из­мен­ной храб­ростью и во­оду­шев­ле­ни­ем.

    Первый пе­ри­од прос­ти­ра­ет­ся до окон­ча­тельно­го рас­па­де­ния мо­нар­хии Кар­ла Ве­ли­ко­го (ко­нец IX в.). Пользу­ясь тем, что за этот пе­ри­од ни­ка­ких осо­бен­ных со­бы­тий не про­ис­хо­ди­ло, све­жие вар­варс­кие и сла­вянс­кие на­ро­ды пе­реш­ли из глу­би­ны сред­ней и вос­точ­ной Ев­ро­пы на юг и за­пад и по­ло­жи­ли здесь на­ча­ло но­вым го­су­дарст­вам и но­вым на­ци­ональнос­тям. За это вре­мя бы­ло ос­во­ено так мно­го на­ци­ональнос­тей, что эпо­ху по спра­вед­ли­вос­ти мож­но бы­ло наз­вать «эпо­хой на­ци­онально­го грюн­дерст­ва». В сво­ем пы­лу и по не­опыт­нос­ти приш­лые вар­варс­кие на­ро­ды нес­колько ув­лек­лись, хва­тив че­рез край, соз­да­ли слиш­ком мно­го лиш­них на­ци­ональнос­тей. Это на­род­ное бро­же­ние из­вест­но в ис­то­рии под име­нем Ве­ли­ко­го пе­ре­се­ле­ния на­ро­дов. Для че­го, собст­вен­но, они пе­ре­се­ля­лись и бы­ло ли им пло­хо до­ма — не ус­та­нов­ле­но. Кто зна­ет, сколько вре­ме­ни пе­ре­се­ля­лись и пе­ре­са­жи­ва­лись бы на­ро­ды, ес­ли бы не Карл Ве­ли­кий… Ему на­до­ело веч­ное ша­та­ние на­ро­дов под его ок­на­ми, при­чем они под­ни­ма­ли не­ве­ро­ят­ную пыль, — и он сво­ими вой­на­ми и уч­реж­де­ни­ями зас­та­вил их усесться бо­лее или ме­нее спо­кой­но. Но пос­ле не­го ог­ром­ная мо­нар­хия рас­па­лась на три час­ти: Фран­цию, Гер­ма­нию и Ита­лию. По стран­ной иг­ре при­ро­ды рас­па­де­ние это про­изош­ло сог­лас­но трем глав­ным на­ци­ональнос­тям, а имен­но во Фран­ции ока­за­лись фран­цу­зы, в Гер­ма­нии — гер­ман­цы, а в Ита­лии — итальянцы.

    Второй пе­ри­од прос­ти­ра­ет­ся до па­де­ния Го­генш­та­уфе­нов и кон­ца крес­то­вых по­хо­дов. Глав­ные дра­ки про­ис­хо­ди­ли между:  1) па­па­ми и императорами;  2) меж­ду хрис­ти­анс­ким За­па­дом и ма­го­ме­танс­ким Вос­то­ком (крес­то­вые по­хо­ды) и  3) меж­ду фе­ода­ла­ми и ко­ро­ля­ми. Кро­ме то­го, бы­ли дра­ки во­об­ще.

    Третий пе­ри­од идет до кон­ца XV сто­ле­тия и, ве­ро­ят­но, длил­ся бы еще дольше, ес­ли бы Ко­лумб, от­ча­яв­шись вы­ду­мать по­рох, не до­га­дал­ся бы отк­рыть Аме­ри­ку. За этот пе­ри­од хрис­ти­анст­во уже окон­ча­тельно ут­вер­ди­лось; да и бы­ло по­ра, по­то­му что на оче­ре­ди сто­яла Сто­лет­няя вой­на фран­цу­зов и анг­ли­чан, блес­тя­ще вы­пол­нен­ная обе­ими сто­ро­на­ми. Здесь же сле­ду­ет от­ме­тить ос­во­бож­де­ние Пи­ре­ней­ско­го по­лу­ост­ро­ва от вла­ды­чест­ва мав­ров, мон­гольское иго в вос­точ­ной Рос­сии, па­де­ние Ви­зан­тии, по­ко­ре­ние Бал­канс­ко­го по­лу­ост­ро­ва тур­ка­ми и дру­гие не­хо­ро­шие ве­щи. Папс­кий ав­то­ри­тет упал, и тот­час же воз­ро­ди­лись на­уки и ис­кус­ства.

    На за­па­де Ев­ро­пы жи­ли кельты, вос­точ­ное оби­та­ли гер­ман­цы, да­лее на вос­ток — сла­вя­не и фин­ны.

    Нелестные ве­щи рас­ска­зы­ва­ет о кельтах зна­ме­ни­тый бы­то­пи­са­тель че­ло­ве­чест­ва Д. Ило­вай­ский: «Они стра­да­ли склон­ностью к меж­до­усо­би­ям», «бы­ли не­пос­то­ян­ны, лег­ко­мыс­лен­ны и впе­чат­ли­тельны», «обна­ру­жи­ва­ли большую нак­лон­ность к об­ще­жи­тию, ве­се­лость и не­обык­но­вен­ное лю­бо­пытст­во. Они ос­та­нав­ли­ва­ли пут­ни­ков на до­ро­гах и зас­тав­ля­ли их рас­ска­зы­вать но­вос­ти» — это вмес­то то­го, что­бы са­мим за­ни­маться де­лом и дру­гим не ме­шать. Кро­ме то­го, их бар­ды (пев­цы), вос­пе­вая под­ви­ги пред­ков (к то­му вре­ме­ни у них уже бы­ли пред­ки), уда­ря­ли в шес­тист­рун­ные инст­ру­мен­ты. Ра­зу­ме­ет­ся, все это не мог­ло кон­читься доб­ром, и кельты рас­па­лись на мно­жест­во мел­ких на­род­нос­тей и мел­ких го­су­дарств. Гер­ман­цы на­се­ля­ли об­шир­ную стра­ну от Рей­на до Вис­лы и от Бал­тий­ско­го и Не­мец­ко­го мо­рей до Ду­ная*. Ило­вай­ский за­яв­ля­ет, что гер­ман­цы до на­шест­вия гун­нов бы­ли на­ро­дом «не­об­ра­зо­ван­ным». Это­му лег­ко по­ве­рить, ес­ли вспом­нить сос­то­яние тог­даш­них школ и уни­вер­си­те­тов. Ило­вай­ский да­же при­бав­ля­ет, что они оде­ва­лись в зве­ри­ные ко­жи, лю­би­ли пить пи­во и в мир­ное вре­мя большей частью не во­ева­ли. Гер­манс­кие жен­щи­ны об­ла­да­ли пох­вальным ка­чест­вом: они уха­жи­ва­ли за сво­ими ра­не­ны­ми мужьями и да­же при­но­си­ли им пи­щу. Но бы­ли ли они об­ра­зо­ван­ны, Ило­вай­ский не со­об­ща­ет.

    Германцы де­ли­лись на мно­гие мел­кие пле­ме­на (фран­ки, ал­ле­ма­ны, сак­сы, лан­го­бар­ды, ван­да­лы, ост­го­ты, вест­го­ты и дру­гие), а в сво­бод­ное от де­ле­жа вре­мя на­ги­ми пе­рес­ка­ки­ва­ли че­рез ме­чи, вотк­ну­тые ост­ри­ем вверх. Ув­лек­шись эти­ми безн­равст­вен­ны­ми уп­раж­не­ни­ями, гер­ман­цы не за­ме­ти­ли, как к ним подк­ра­лось ди­кое сви­ре­пое пле­мя — гун­ны.

Великое переселение народов

    Около по­ло­ви­ны V сто­ле­тия по­явил­ся зна­ме­ни­тый Ат­ти­ла. Ис­то­ри­ки со­об­ща­ют, что «по на­руж­нос­ти он был нас­то­ящим гун­ном». Это, впро­чем, не долж­но нас удив­лять, так как он дей­ст­ви­тельно был гун­ном. Ат­ти­ла стре­мил­ся сде­латься мо­гу­щест­вен­ным за­во­ева­те­лем и по­то­му при­нуж­ден был со­чи­нить и ос­та­вить ис­то­рии нес­колько афо­риз­мов. Та­ков уж был по­ря­док. Эта сто­ро­на его де­ятельнос­ти бы­ла ме­нее удач­на, не­же­ли гра­бе­жи и на­бе­ги, но ид­ти про­тив обы­чая нельзя бы­ло. Из его афо­риз­мов, ре­ко­мен­ду­емых ми­нис­терст­вом на­род­но­го прос­ве­ще­ния для за­по­ми­на­ния, при­ве­дем та­кой: «Тра­ва не долж­на рас­ти там, где сту­пит мой конь».

    Имя Ат­ти­лы свя­за­но с Ка­та­ла­унс­кой бит­вой, ко­то­рая име­ла та­кое ог­ром­ное зна­че­ние, что те­перь, пол­то­ры ты­ся­чи лет спус­тя, из-за этой имен­но бит­вы мно­гие очень сим­па­тич­ные мо­ло­дые лю­ди не по­лу­ча­ют сви­де­тельства на зва­ние фельдшерс­ко­го уче­ни­ка или вольно­оп­ре­де­ля­юще­го­ся вто­ро­го раз­ря­да! На Ка­та­ла­унс­кой рав­ни­не (Шам­пань) прош­ла бит­ва на­ро­дов, и Ат­ти­ла при­нуж­ден был по­вер­нуть об­рат­но за Рейн. Здесь, возв­ра­ща­ясь по той же до­ро­ге, он по­жа­лел о сво­ем афо­риз­ме нас­чет тра­вы, так как ло­ша­дям на­до же бы­ло чем-ни­будь кор­миться. «Ка­та­ла­унс­кая бит­ва из­ба­ви­ла хрис­ти­анс­кую Ев­ро­пу от язы­чес­ких, гун­но-сла­вянс­ких вар­ва­ров». Бог весть, име­ли ли мы крес­то­вые по­хо­ды и Сто­лет­нюю вой­ну или инк­ви­зи­цию и мно­гое-мно­гое дру­гое, ес­ли бы ис­ход сра­же­ния был иной. По­ду­мать только! От ка­ких слу­чай­нос­тей иног­да за­ви­сит ус­пех ци­ви­ли­за­ции!

Аттила.

    Аттила был по­хо­ро­нен в трех гро­бах в пус­тын­ном мес­те. Что­бы ник­то не знал, где на­хо­дит­ся его мо­ги­ла, лю­ди, рыв­шие мо­ги­лу, бы­ли умерщв­ле­ны. За­тем умерт­ви­ли тех, кто убил лю­дей, рыв­ших мо­ги­лу. За­тем — убий­ц этих убий­ц, да­лее убий­ц убий­ц этих убий­ц… Про­дол­жая эту сис­те­му, гун­ны очень ско­ро ист­ре­би­ли бы се­бя, но не­тер­пе­ли­вые гер­манс­кие и за­пад­но-сла­вянс­кие на­ро­ды, не дож­дав­шись кон­ца этой, во вся­ком слу­чае, ост­ро­ум­ной ком­би­на­ции, вос­ста­ли и сверг­ли вла­ды­чест­во гун­нов. Та­ким об­ра­зом, им уда­лось отв­лечь вни­ма­ние гун­нов от мо­ги­лы лю­би­мо­го вож­дя.

    Между тем За­пад­ная Римс­кая им­пе­рия пос­те­пен­но раз­ру­ша­лась. «Се­на­тор Пет­ро­ний, про­возг­ла­шен­ный им­пе­ра­то­ром, хо­тел всту­пить в брак с вдо­вою Ва­лен­ти­ана (ко­то­ро­го сам убил); но (!!!) она приз­ва­ла про­тив не­го ван­да­лов» (!!!) (Ило­вай­ский). Яс­но, что это был акт глу­бо­ко­го ма­зо­хиз­ма! Две не­де­ли ван­да­лы гра­би­ли и раз­ру­ша­ли Рим; они ина­че не мог­ли пос­ту­пить: у них уж бы­ло та­кое имя. При этом они, не­сом­нен­но, об­на­ру­жи­ва­ли вкус и по­ни­ма­ние, так как унич­то­жа­ли имен­но те кар­ти­ны, ко­то­рые бы­ли на­ибо­лее цен­ны. В 476 го­ду римс­кий се­нат окон­ча­тельно приз­нал па­де­ние За­пад­ной им­пе­рии, или, вы­ра­жа­ясь по-сов­ре­мен­но­му, «разъяснил» Римс­кую им­пе­рию.

    Когда Римс­кая им­пе­рия па­ла, все ста­ли ее очень ува­жать. Ува­же­ние это бы­ло так ве­ли­ко, что за­во­ева­те­ли со­вер­шен­но ис­ка­зи­ли ла­тинс­кий язык, так что они ско­ро пе­рес­та­ли по­ни­мать друг дру­га. Те­одо­рих Ве­ли­кий, ост­готс­кий ко­роль, из ува­же­ния к Ри­му на ста­рос­ти лет ве­лел каз­нить об­ра­зо­ван­ней­ше­го римс­ко­го фи­ло­со­фа Бо­эция. Впро­чем, он раз­ре­шил Бо­эцию на­пи­сать глу­бо­ко­мыс­лен­ную кни­гу «Уте­ше­ние в фи­ло­со­фии». Пос­ле смер­ти Те­одо­ри­ха на­ча­лись вой­ны, при­чем час­то во­ева­ли со­вер­шен­но нез­на­ко­мые друг с дру­гом на­ро­ды: лан­го­бар­ды, ава­ры и дру­гие. Осо­бен­но усердст­во­ва­ли лан­го­бар­ды, ко­то­рые, по пре­да­нию, ред­ко дра­лись. Но их во­инст­вен­ные стрем­ле­ния не­ожи­дан­но встре­ти­лись с со­вер­шен­но сво­е­об­раз­ным вра­гом, с си­лой, чье за­га­доч­ное бу­ду­щее бы­ло еще впе­ре­ди. Это — па­пы.

    Можно се­бе предс­та­вить изум­ле­ние лан­го­бар­дов! Всту­пая на ис­то­ри­чес­кое поп­ри­ще, они, ко­неч­но, жда­ли, что им предс­то­ит ряд войн; но что при­дет­ся во­евать с па­па­ми, с те­ми, ко­то­рые, не­ся и расп­рост­ра­няя идею хрис­ти­анст­ва, зап­ре­ща­ли про­ли­тие кро­ви, про­по­ве­до­ва­ли мир, лю­бовь и про­чее, и про­чее, — это­го они ни­как не мог­ли во­об­ра­зить. Лан­го­бар­ды нес­колько лет под­ряд в изум­ле­нии пог­ла­жи­ва­ли свои длин­ные бо­ро­ды и на­ко­нец, что­бы как-ни­будь спас­ти си­ту­ацию, при­ня­ли хрис­ти­анст­во.

    Светская власть пап уве­ли­чи­ва­лась изо дня в день. Гри­го­рий I «раб ра­бов Божьих» (Ser­vus ser­vo­rum Die) — осо­бен­но за­бо­тил­ся о воз­вы­ше­нии папс­ко­го прес­то­ла. Он так рев­ност­но расп­рост­ра­нял ка­то­ли­чест­во, где только мог, что, ув­лек­шись, не­ча­ян­но вод­во­рил в Ис­па­нии меж­ду вест­го­та­ми… пра­вос­ла­вие. За это свое бесп­рист­рас­тие он был проз­ван Ве­ли­ким, но за­га­доч­ную тай­ну, по­че­му од­ни на­ро­ды долж­ны бы­ли по­лу­чить ка­то­ли­чест­во, а вест­го­ты — пра­вос­ла­вие, — он нав­сег­да унес с со­бой в мо­ги­лу.

    В Га­лии в эпо­ху «разъясне­ния» За­пад­ной Римс­кой им­пе­рии са­мым сильным на­ро­дом бы­ли фран­ки. Их ко­нунг Хлод­виг по­ло­жил ос­но­ва­ние мо­гу­щест­вен­ной франкс­кой мо­нар­хии. Это во­об­ще бы­ла очень при­ме­ча­тельная лич­ность, и, жи­ви Хлод­виг в наш век, он, без сом­не­ния, был бы од­ним из вы­да­ющих­ся пев­цов Ев­ро­пы. Си­ла его го­ло­са бы­ла изу­ми­тельна: в бит­ве с ал­ле­ма­на­ми, ког­да неп­ри­ятель на­чал брать верх, он та­ким зыч­ным го­ло­сом дал обет крес­титься в слу­чае по­бе­ды, что его ус­лы­ша­ло не только не­бо, но и мно­жест­во гал­ло-римс­ких ту­зем­цев-хрис­ти­ан, быв­ших в его вой­ске: они оду­ше­ви­лись и по­мог­ли вы­иг­рать бит­ву. Приш­лось при­нять ка­то­ли­чест­во, и да­же весьма тор­жест­вен­но. Хлод­виг ни­чуть не рас­ка­ивал­ся в сво­ем ре­ше­нии: он по-преж­не­му до­би­вал­ся сво­их це­лей ко­варст­вом, пре­да­тельством и убий­ст­вом и умер рев­ност­ным ка­то­ли­ком. Од­ним из осо­бен­но бо­го­бо­яз­нен­ных по­том­ков его ока­зал­ся Пи­пин Ко­рот­кий.

    Как только фран­ки и дру­гие гер­манс­кие на­ро­ды ста­ли об­ра­зо­вы­вать го­су­дарст­ва, сей­час же у них по­яви­лись за­ко­ны, и, ко­неч­но, пло­хие. Все зна­ли, что это пло­хие за­ко­ны, но тем не ме­нее их на­до бы­ло ува­жать, по­то­му что за­ко­ны на­до всег­да ува­жать — это уж тог­да бы­ло из­вест­но.

    Подкупных су­дей, на­ем­ных за­щит­ни­ков и лжес­ви­де­те­лей по убеж­де­нию тог­да еще не бы­ло: все это ед­ва ме­ре­щи­лось в ту­ма­не бу­ду­щих ве­ков. А по­ка что суд про­из­во­дил сам ко­роль или гер­цо­ги и гра­фы. В сви­де­те­ли при­зы­ва­лось не­бо, а ми­нис­терст­во внут­рен­них дел ни в ко­ем слу­чае не долж­но бы­ло ока­зы­вать дав­ле­ние на су­дей. Впро­чем, нес­мот­ря на это, при­го­во­ры су­да то­же очень час­то име­ли пе­чальный ис­ход…

    Во всех го­су­дарст­вах, ос­но­ван­ных гер­ман­ца­ми, по­яви­лась фе­одальная, или лен­ная, сис­те­ма. За­во­ева­те­ли от­ни­ма­ли у по­ко­рен­ных зем­лю, се­ли­лись на ней и на­зы­ва­ли се­бя «ба­ро­на­ми». При этом у каж­до­го ба­ро­на бы­ла своя фан­та­зия. Так ро­ди­лось пра­во собст­вен­нос­ти, ко­то­рое, в от­ли­чие от дру­гих прав, на­зы­ва­лось «свя­щен­ным». Луч­шую и большую часть за­во­еван­ных зе­мель ко­роль брал се­бе. При этом ко­ро­ли вмес­то жа­ло­ванья раз­да­ва­ли дру­жин­ни­кам свои (то есть зах­ва­чен­ные) по­местья. Ли­ца, по­лу­чив­шие эти «ле­ны», или «фе­оды» (зе­мельные иму­щест­ва), на­зы­ва­лись «вас­са­ла­ми». Эти участ­ки вна­ча­ле да­ва­лись ко­ро­лем на из­вест­ные сро­ки, но с те­че­ни­ем вре­ме­ни фе­ода­лы ста­ли счи­тать эти зем­ли сво­ими и не возв­ра­ща­ли их ко­ро­лю. От лиц, гра­бе­жом и вар­варст­вом зах­ва­тив­ших зем­лю ли­бо у по­ко­рен­ных на­ро­дов, ли­бо у ко­ро­ля, и про­изош­ла сов­ре­мен­ная ев­ро­пей­ская арис­ток­ра­тия. Ба­ро­ны отп­рав­ля­ли во­ен­ную служ­бу, за­щи­щая от внеш­них вра­гов свои свя­щен­ные пра­ва собст­вен­нос­ти. Они по­лу­ча­ли зва­ние ры­ца­ря (Rit­ter), и хо­тя бы­ли не­ве­жест­вен­ны, гру­бы, жес­то­ки и прес­туп­ны, но по не­по­нят­ным при­чи­нам тре­бо­ва­ли ува­же­ния к се­бе. Впро­чем, это­го тре­бо­ва­ли и мо­на­хи так­же.

    После кре­ще­ния фран­ков хрис­ти­анст­во про­ник­ло и к анг­ло­сак­сам. Римс­кий па­па Гри­го­рий I, тот са­мый, ко­то­рый не­ча­ян­но ут­вер­дил меж­ду ис­панс­ки­ми вест­го­та­ми пра­вос­ла­вие, пос­лал для про­по­ве­ди Ав­гус­ти­на. Про­по­ведь име­ла ус­пех. Из бри­танс­ких и ир­ландс­ких мо­нас­ты­рей впос­ледст­вии выш­ли не только бо­га­тые и сы­тые мо­на­хи, но и мно­гие рев­ни­те­ли хрис­ти­анст­ва.

    В то вре­мя как За­пад­ная Римс­кая им­пе­рия бы­ла без­возв­рат­но «разъясне­на», Ви­зан­тий­ская, или Гре­чес­кая, про­дол­жа­ла су­щест­во­вать еще доб­рую ты­ся­чу лет. Про­дол­жи­тельное су­щест­во­ва­ние Ви­зан­тии ве­ли­кий ис­то­рик Ило­вай­ский объясня­ет тем, что «ре­ли­ги­оз­ность слу­жи­ла креп­кой ду­хов­ной связью для жи­те­лей раз­лич­ных час­тей им­пе­рии». Но он тут же при­бав­ля­ет, что сто­ли­ца Ви­зан­тии — Конс­тан­ти­но­поль — бы­ла пре­вос­ход­но ук­реп­ле­на и поч­ти не­дос­туп­на для вар­варс­ких на­шест­вий. Впро­чем, да­же двой­ной и трой­ной ряд стен лю­бой кре­пос­ти, от­ра­жая на­шест­вия вар­ва­ров, не в сос­то­янии ус­то­ять про­тив ли­хо­имст­ва и взя­точ­ни­чест­ва чи­нов­ни­ков, — и Ви­зан­тия от­час­ти при­мер то­му.

    Царствование Юс­ти­ни­ана Ве­ли­ко­го бы­ло весьма при­ме­ча­тельно и тре­вож­но. Два уч­реж­де­ния при­но­си­ли ему осо­бен­ные за­бо­ты: цер­ковь и цирк. При нем ук­ре­пи­лась ересь мо­но­фи­зи­тов. Но с этой ересью бо­лее или ме­нее спра­ви­лись. Го­раз­до труд­нее бы­ло спра­виться с цир­ком, где бо­ро­лись ка­кие-то две пар­тии: зе­ле­ные и го­лу­бые. Та­инст­вен­ная борьба зах­ва­ти­ла це­лые слои об­щест­ва, соз­дав тре­вож­ную ат­мос­фе­ру нап­ря­же­ния; лег­ко по­нять, что в этой обс­та­нов­ке ху­же все­го при­хо­ди­лось дальто­нис­там. Впос­ледст­вии, во вре­мя вой­ны Бе­лой и Алой ро­зы, дальто­нис­ты еще раз ис­пы­та­ли всё не­удобст­во де­ле­ния по­ли­ти­чес­ких пар­тий по цве­ту.

    При Юс­ти­ни­ане из­дан все­мир­но зна­ме­ни­тый сбор­ник римс­ких за­ко­нов — «Свод граж­данс­ко­го пра­ва». Ра­бо­ты по из­да­нию это­го сво­да бы­ли ис­пол­не­ны нес­кольки­ми ко­мис­си­ями пра­во­ве­дов под глав­ным ру­ко­водст­вом ми­нист­ра и лю­бим­ца Юс­ти­ни­ана — Три­бо­ни­ана. При­ме­ча­тельно то, что раньше, чем этот «Свод пра­ва» был об­на­ро­до­ван, он уже был на­ру­шен, так ска­зать, в ут­ро­бе ма­те­ри са­мим Три­бо­ни­аном, ко­то­рый оп­рав­ды­вал­ся тем, что-де ис­пы­ты­вал кре­пость но­вых за­ко­нов.

    Далее дей­ст­вия Юс­ти­ни­ана при­ни­ма­ют рез­ко ути­ли­тар­ный ха­рак­тер: он зак­рыл зна­ме­ни­тую Афинс­кую ака­де­мию и за­ме­нил ее шел­ко­водст­вом; за­то­чил не ме­нее зна­ме­ни­то­го пол­ко­вод­ца Ве­ли­за­рия в тюрьму и вмес­то не­го дал на­ро­ду во­доп­ро­вод. Эти ме­ры в зна­чи­тельной сте­пе­ни ук­ре­пи­ли го­су­дарст­вен­ное зна­че­ние Ви­зан­тий­ской им­пе­рии.

    На ви­зан­тий­ском тро­не вско­ре очу­тил­ся Ва­си­лий Ма­ке­до­ня­нин. Лю­бо­пыт­но прос­ле­дить его по­ли­ти­чес­кую карьеру: сна­ча­ла он по­бе­дил ка­ко­го-то ат­ле­та, по­том ук­ро­тил ко­ня Ми­ха­ила III, по­том убил са­мо­го Ми­ха­ила. За­няв прес­тол, убий­ца тот­час же стал за­бо­титься о пра­во­су­дии. Во вре­мя ма­ке­донс­кой ди­нас­тии про­изош­ло зна­ме­на­тельней­шее со­бы­тие — раз­де­ле­ние церк­вей: гре­чес­кой и ла­тинс­кой. Эти две церк­ви уже дав­но жи­ли в «доб­рой ссо­ре», и сто­ило ла­тинс­кой церк­ви ска­зать «да», что­бы гре­чес­кая тот­час же про­из­нес­ла «нет». И на­обо­рот. На­ко­нец в 1054 го­ду папс­кие ле­га­ты, при­быв в Конс­тан­ти­но­поль, скром­но и веж­ли­во за­яви­ли, что па­па прок­ли­на­ет гре­чес­кую цер­ковь и весь Вос­ток. В до­ка­за­тельство сво­их слов они предс­та­ви­ли осо­бую бу­ма­гу, в ко­то­рой очень кра­си­вым по­чер­ком бы­ло на­пи­са­но это прок­ля­тие. Гре­чес­кое ду­хо­венст­во не­мед­лен­но сло­жи­ло кос­тер и сожг­ло бу­ма­гу, прок­ляв в свою оче­редь Рим и За­пад.

    В это же вре­мя в зной­ной Ара­вии уже го­то­ви­лась по­явиться ма­го­ме­танс­кая ре­ли­гия. Са­мым зна­чи­тельным пле­ме­нем в Ара­вии бы­ли ко­рей­ши­ты, и их имен­но изб­рал Ма­го­мет для сво­его рож­де­ния. За­ду­мав ос­но­вать но­вую ре­ли­гию, он ра­но ли­шил­ся от­ца и ма­те­ри. Что­бы раз­вить в се­бе пыл­кое во­об­ра­же­ние и лю­бовь к по­эзии, не­об­хо­ди­мые каж­до­му мо­ло­до­му че­ло­ве­ку, же­ла­юще­му ос­но­вать но­вую ре­ли­гию, он мальчи­ком соп­ро­вож­дал ка­ра­ва­ны сво­его дя­ди. Кро­ме то­го, он об­ла­дал кра­си­вой на­руж­ностью и уп­рав­лял тор­го­вы­ми де­ла­ми од­ной бо­га­той вдо­вы по име­ни Ха­дид­жи. Уп­ра­вив­шись с де­ла­ми, он же­нил­ся на ней, за­явив же­не, что он пос­лан Бо­гом. Та без вся­ко­го ко­ле­ба­ния по­ве­ри­ла ему, но жи­те­ли Мек­ки бы­ли не сог­лас­ны с бо­га­той вдо­вой, и Ма­го­ме­ту, спа­сая свою жизнь, приш­лось бе­жать в Ме­ди­ну. С это­го го­да — 622-го, то есть с го­да раз­ног­ла­сия жи­те­лей Мек­ки с мне­ни­ем вы­ше­упо­мя­ну­той вдо­вы, — ма­го­ме­тя­не и на­чи­на­ют свое ле­тос­чис­ле­ние. Здесь же, меж­ду про­чим, впер­вые бы­ло ус­та­нов­ле­но, что нет про­ро­ка в сво­ем оте­чест­ве.

Бегство Магомета из Мекки в Медину.

    В Ме­ди­не Ма­го­мет на­шел пос­ле­до­ва­те­лей, и в ско­ром вре­ме­ни но­вая ре­ли­гия без вся­кой рек­ла­мы по­лу­чи­ла ши­ро­кое расп­рост­ра­не­ние. Ма­го­мет оп­ре­де­лен­но обе­щал всем пра­во­вер­ным, пав­шим в бою, са­мый за­ман­чи­вый рай, и это мно­гих прив­ле­ка­ло на его сто­ро­ну.

    Преемники Ма­го­ме­та на­зы­ва­лись «ха­ли­фа­ми». Они бы­ва­ли и на час, и на бо­лее про­дол­жи­тельный срок. При пер­вых ха­ли­фах ара­бы, до­би­ва­ясь обе­щан­но­го рая, сра­жа­лись с не­обык­но­вен­ным во­оду­шев­ле­ни­ем и с ус­пе­хом про­дол­жа­ли за­во­ева­ния, на­ча­тые Ма­го­ме­том. Но в царст­во­ва­ние ди­нас­тии Аб­ба­си­дов ма­го­ме­танс­кий фа­на­тизм ма­ло-по­ма­лу ос­ла­бел. На­ча­ли проц­ве­тать зем­ле­де­лие, тор­гов­ля, на­уки и ис­кус­ства — это вмес­то те­нис­тых са­дов обе­щан­но­го Ма­го­ме­то­ва рая.

    Самым зна­ме­ни­тым ха­ли­фом из этой фа­ми­лии яв­ля­ет­ся Га­рун-аль-Ра­шид, ко­то­ро­го наш ве­ли­кий сов­ре­мен­ный Шер­лок Холмс не без ос­но­ва­ния счи­та­ет сво­им пред­ком и в не­ко­то­рой сте­пе­ни и учи­те­лем. Впро­чем, та­инст­вен­ные по­хож­де­ния Га­рун-аль-Ра­ши­да еще не пе­ре­де­ла­ны в пьесу.

    Пипин Ко­рот­кий пе­ред смертью раз­де­лил свое го­су­дарст­во меж­ду сы­новьями Кар­лом и Кар­ло­ма­ном. Но Кар­ло­ман, чувст­вуя, что нас­ту­па­ет вре­мя еди­но­дер­жа­вия, умер.

    Карл Ве­ли­кий — од­на из ин­те­рес­ней­ших фи­гур сред­ней ис­то­рии. Хо­тя отец его был низ­ко­го рос­та — со­от­ветст­вен­но наз­ва­нию Ко­рот­кий, — Карл об­ла­дал вы­со­кой стат­ной фи­гу­рой, не­обык­но­вен­ной си­лой и лов­костью. Он но­сил фу­фай­ку, что­бы до­ка­зать, что и ге­рою не чуж­ды зем­ные сла­бос­ти. Карл был лю­боз­на­те­лен до то­го, что на ночь пос­то­ян­но клал под по­душ­ку кни­гу. Впро­чем, чи­тал он пло­хо, а пи­сал с ве­ли­ким тру­дом. До кон­ца дней сво­их, а умер он се­ми­де­ся­ти двух лет от ро­ду, он меч­тал о том, что в сво­бод­ное вре­мя на­учит­ся пи­сать. В ожи­да­нии это­го сво­бод­но­го вре­ме­ни он ос­но­вал до­маш­нюю ака­де­мию на­ук, наз­вав се­бя Да­ви­дом. Час­то мож­но бы­ло ви­деть, как бед­ный Да­вид встав ночью, сми­рен­но при­ни­мал­ся за гри­фель и вы­во­дил ка­кие-то ка­ра­ку­ли. Об­раз ко­ро­ля-по­лу­ноч­ни­ка, в по­те ли­ца сво­его изу­ча­юще­го аз­бу­ку, до сих пор жив в па­мя­ти на­род­ной и ок­ру­жен чувст­вом тро­га­тельной неж­нос­ти и люб­ви.

    Из внеш­них дел Кар­ла са­мым за­ме­ча­тельны­ми бы­ли: за­во­ева­ние Лан­го­бардс­ко­го ко­ро­левст­ва и борьба с сак­са­ми.

Карл Великий заточает Дезидерию в монастырь.

    Как и всю­ду, в де­ле за­во­ева­ния лан­го­бар­дов за­ме­ша­на жен­щи­на. Карл был же­нат на до­че­ри лан­го­бардс­ко­го ко­ро­ля Де­зи­де­рия, но, хо­ро­шенько по­ду­мав, он отос­лал же­ну об­рат­но. Рас­счи­ты­вать на то, что она вто­рич­но вый­дет за­муж за ка­ко­го-ни­будь ко­ро­ля, бы­ло труд­но, и Де­зи­де­рий спра­вед­ли­во по­ла­гал, что дочь ос­та­нет­ся в ста­рых раз­вод­ках. Он рас­сер­дил­ся на Кар­ла, но тот еще больше был обоз­лен на Де­зи­де­рия за то, что оби­дел его. Нес­мот­ря на лю­тую зи­му, Карл, пе­рей­дя Альпы, не­ожи­дан­но явил­ся в Лом­бар­дию, за­то­чил Де­зи­де­рия в мо­нас­тырь и зав­ла­дел Лом­бар­ди­ей. Че­ло­век всег­да про­яв­ля­ет не­обыч­ную энер­гию там, где рас­счи­ты­ва­ет при­нес­ти зло то­му, ко­го он оби­дел.

    Саксы в то вре­мя бы­ли в Гер­ма­нии сильным на­ро­дом и с большим удо­вольстви­ем на­па­да­ли на пог­ра­нич­ные франкс­кие об­лас­ти. Карл ре­шил их ук­ро­тить, расп­рост­ра­нив меж­ду ни­ми хрис­ти­анст­во. Нес­колько раз Кар­лу уда­лось по­ко­рить неп­ри­яте­лей, но ког­да он ухо­дил, они опять вос­ста­ва­ли. Собст­вен­но го­во­ря, сак­сы бы­ли не столько про­тив хрис­ти­анст­ва, сколько про­тив на­ло­га на хрис­ти­анст­во: де­ся­тую часть до­хо­дов по­ла­га­лось да­вать хрис­ти­анс­ко­му ду­хо­венст­ву. Для то­го что­бы наг­ляд­но до­ка­зать спра­вед­ли­вость по­доб­но­го тре­бо­ва­ния, Карл Ве­ли­кий ве­лел пре­дать каз­ни 4500 плен­ных сак­сов. Ко­неч­но, для сов­ре­мен­ни­ка, чи­та­юще­го га­зе­ты XX ве­ка, эта циф­ра не мо­жет по­ка­заться зна­чи­тельной, но в то вре­мя, во-пер­вых, на­се­ле­ние бы­ло го­раз­до меньше, а во-вто­рых, вов­се не бы­ло га­зет.

    Карл был очень утом­лен про­дол­жи­тельной вой­ной с сак­са­ми и с большим нас­лаж­де­ни­ем от­дох­нул бы. Но впе­ре­ди предс­то­яла гран­ди­оз­ная за­да­ча: под­го­то­вить поч­ву для соз­да­ния зна­ме­ни­той «Пес­ни о Ро­лан­де». По­том­ки — осо­бен­но при­ват-до­цен­ты уни­вер­си­те­тов — ни за что не прос­ти­ли бы ему, ес­ли бы он ук­ло­нил­ся от сво­ей мис­сии. Приш­лось на­чать вой­ну с мав­ра­ми, от­нять у них зем­ли меж­ду Пи­ре­не­ями и про­ч., и про­ч. Ко­неч­но, Карл прек­рас­но по­ни­мал, что эти зем­ли и по­хо­ды нуж­ны не столько ему, сколько бу­ду­щим при­ват-до­цен­там. Но он сми­рен­но прек­ло­нил­ся пе­ред ве­ле­ни­ем ро­ка, и «Песнь о Ро­лан­де» бы­ла соз­да­на.

    Для то­го что­бы по­нять, ка­ким об­ра­зом Карл Ве­ли­кий бла­го­да­ря па­пе Льву III прев­ра­тил­ся из ко­ро­ля в им­пе­ра­то­ра, не­об­хо­ди­мо пред­ва­ри­тельно рас­ска­зать не­большой, но по­учи­тельный анек­дот.

    Гуляли два при­яте­ля и встре­ти­ли мо­ло­дую де­вуш­ку.

    — Она очень кра­си­ва, — ска­зал пер­вый, — хо­ро­шо бы с ней поз­на­ко­миться. Ты ее зна­ешь?

    — Нет, — от­ве­тил дру­гой, — но это ни­че­го не зна­чит.

    Он по­до­шел к де­вуш­ке и, веж­ли­во при­под­няв шля­пу, ска­зал:

    — Сударыня, поз­вольте предс­та­вить вам мо­его луч­ше­го дру­га, гос­по­ди­на Н.

    Девушка удив­лен­но пос­мот­ре­ла на не­го:

    — Но я вас вов­се не знаю, — от­ве­ти­ла она.

    — А вот гос­по­дин Н. те­перь ме­ня поз­на­ко­мит. Предс­тавь ме­ня, — об­ра­тил­ся он к дру­гу.

    И они про­дол­жа­ли про­гул­ку уже втро­ем. То же про­изош­ло с Кар­лом и Львом III.

    — Вы провозг­ла­си­те ме­ня им­пе­ра­то­ром и воз­ло­жи­те на мою го­ло­ву зо­ло­тую ко­ро­ну, — ска­зал Карл Льву III.

    — С удо­вольстви­ем, — от­ве­тил па­па, — но ме­ня са­мо­го хо­тят сверг­нуть с папс­ко­го прес­то­ла.

    — Это ни­че­го не зна­чит. Я как им­пе­ра­тор под­дер­жу вас.

    И дей­ст­ви­тельно, Карл ут­вер­дил Льва, а Лев ут­вер­дил Кар­ла. И свою про­гул­ку по стра­ни­цам ис­то­рии они про­дол­жа­ли уже втро­ем: па­па, им­пе­ра­тор и ко­ро­на.

    Подобные слу­чаи впос­ледст­вии не раз пов­то­ря­лись в хо­де ис­то­рии, и всег­да с не­из­мен­но счаст­ли­вым ус­пе­хом.

    Когда Карл умер, его труп в им­пе­ра­торс­кой одеж­де был по­са­жен в мра­мор­ное крес­ло и опу­щен в склеп Ахенс­ко­го со­бо­ра. Это бы­ло несп­ра­вед­ли­во: при жиз­ни он стра­дал бес­сон­ни­цей, а пос­ле смер­ти его зас­тав­ля­ли си­деть. Впос­ледст­вии эта не­зас­лу­жен­ная жес­то­кость бы­ла от­ме­не­на, и его, не мудрст­вуя лу­ка­во, по­ло­жи­ли в ве­ли­ко­леп­ную гроб­ни­цу.

    Вместе с уди­ви­тельным пра­ви­те­лем умер­ла его мо­нар­хия: она рас­па­лась на свои сос­тав­ные час­ти — Гер­ма­нию, Фран­цию и Ита­лию. И здесь на скри­жа­лях ис­то­рии по­яви­лось имя, ко­то­рое бо­лее под­хо­ди­ло бы ка­ко­му-ни­будь объявле­нию для ра­ще­ния во­лос: Карл Лы­сый. А меж­ду тем он уп­рав­лял Фран­ци­ей!

    В Гер­ма­нии ди­нас­тия Ка­ро­лин­гов прек­ра­ти­лась со смертью Лю­до­ви­га Ди­тя­ти. Ис­то­ри­ки по­вест­ву­ют, что «Лю­до­вик Ди­тя не ос­та­вил пос­ле се­бя по­том­ков мужс­ко­го по­ла», но мож­но с уве­рен­ностью ска­зать, что он не ос­та­вил так­же и по­том­ков женс­ко­го по­ла, так как умер ре­бен­ком, а пьеса «Про­буж­де­ние вес­ны» по­яви­лась го­раз­до позд­нее.

    Во Фран­ции Ка­ро­лин­гам с са­мо­го на­ча­ла не по­вез­ло. На­род взгля­нул на них как на Бо­гом нис­пос­лан­ный объект для ост­ро­умия. Они по­лу­чи­ли це­лый ряд курьезней­ших на­име­но­ва­ний, как-то: Кос­но­языч­ный, Толс­тый, Прос­то­ва­тый, Ле­ни­вый… Лю­до­вик Ле­ни­вый был нас­только ле­нив, что умер без­дет­ным. Гер­цог па­рижс­кий Гу­го Ка­пет вос­пользо­вал­ся этой сто­ро­ной его ха­рак­те­ра и про­возг­ла­сил се­бя ко­ро­лем. Та­ким об­ра­зом на­ча­лась но­вая ди­нас­тия — Ка­пе­тин­гов.

    В пер­вой по­ло­ви­не IX ве­ка семь анг­ло­сак­сонс­ких вла­де­ний в Бри­та­нии бы­ли со­еди­не­ны не­ким Эг­бер­том в од­но го­су­дарст­во. Этот Эг­берт был очень скром­ный ма­лый, так как до сих пор не­из­вест­но: на­зы­вал он се­бя ко­ро­лем Анг­лии или не на­зы­вал? Око­ло то­го же вре­ме­ни на­ча­лись опус­то­ши­тельные на­бе­ги нор­ман­нов на этот ост­ров.

    Норманнами на­зы­ва­лись гер­ман­цы, по­се­лив­ши­еся на по­лу­ост­ро­вах Скан­ди­на­вии и Ют­лан­дии. Обы­чай был та­ков, что стар­шие сы­новья кня­зей нас­ле­до­ва­ли от­цовс­кие вла­де­ния, а млад­шие на­би­ра­ли дру­жи­ны удальцов и на лег­ких су­дах отп­рав­ля­лись в дру­гие стра­ны ис­кать до­бы­чи. По­доб­ные предп­ри­ятия раз­ви­ва­ли в на­ро­де во­инст­вен­ность, так что ду­хо­венст­во в не­ко­то­рых мест­нос­тях нас­та­ива­ло на том, что­бы в семьях рож­да­лись иск­лю­чи­тельно млад­шие братья. В За­пад­ной Ев­ро­пе нас­только не лю­би­ли этих пи­ра­тов, что бы­ла соз­да­на мо­лит­ва: «Гос­по­ди, из­ба­ви нас от нор­ман­нов».

    При скром­ном ма­лом, ко­ро­ле Эг­бер­те с воп­ро­си­тельным зна­ком, поч­ти вся Анг­лия под­па­ла под власть дат­чан. Альфред, ве­ли­кий внук Эг­бер­та, ос­во­бо­дил Анг­лию.

    Альфред был уди­ви­те­лен уже тем, что лю­бил книж­ные за­ня­тия и чрез­вы­чай­но за­бо­тил­ся о пра­во­су­дии. Ле­то­пис­цы ут­верж­да­ют, что в его вре­мя пут­ник, по­те­ряв­ший на до­ро­ге ко­ше­лек с зо­ло­том, мог быть со­вер­шен­но уве­рен, что ник­то не при­кос­нет­ся к не­му. К со­жа­ле­нию, та­кие слу­чаи бы­ва­ли очень ред­ко, по­то­му что у пут­ни­ков не бы­ва­ло лиш­них ко­шельков с зо­ло­том, ибо стра­на бы­ла дос­та­точ­но ра­зо­ре­на на­бе­га­ми дат­чан.

    При нас­лед­ни­ках Альфре­да дат­ча­не во­зоб­но­ви­ли свои на­бе­ги. Ко­роль датс­кий Ка­нут Ве­ли­кий со­еди­нил под сво­ей властью Да­нию, Анг­лию и Нор­ве­гию. От при­ро­ды это был очень жес­то­кий че­ло­век, но как только по­чувст­во­вал, что его трон кре­пок, сде­лал­ся на­бо­жен и край­не спра­вед­лив. Серд­це че­ло­ве­чес­кое — за­гад­ка, а ко­ро­левс­кое — вдвой­не!..

    В XI ве­ке вся Анг­лия пос­ле Гас­тингс­кой бит­вы по­па­ла в ру­ки Вильгельма За­во­ева­те­ля. Он не от­ли­чал­ся скром­ностью, а всту­пив в Лон­дон, тор­жест­вен­но вен­чал­ся зо­ло­той ко­ро­ной. По его при­ка­зу бы­ла про­из­ве­де­на пе­ре­пись на­се­ле­ния: ока­за­лось, что во всей Анг­лии все­го-нав­се­го наш­лось два мил­ли­она душ! И этим-то нес­част­ным двум мил­ли­онам, ко­то­рые мог­ли бы раз­мес­титься в лю­бой сов­ре­мен­ной сто­ли­це, бы­ло тес­но на всем прост­ранст­ве Бри­та­нии!..

    Поистине волчьи ап­пе­ти­ты бы­ли у на­ших пред­ков, царст­вие им не­бес­ное!

    Из сме­ше­ния фран­цузс­ко­го язы­ка с гер­манс­ким впос­ледст­вии про­изо­шел анг­лий­ский — тот са­мый язык, ко­то­рый зна­чи­тельно позд­нее при­вел в ужас эс­те­ти­чес­кое ухо Ген­ри­ха Гей­не.

Борьба пап с королями.

    По смер­ти Лю­до­ви­ка Ди­тя­ти ко­ро­лем в Гер­ма­нии был изб­ран гер­цог фран­конс­кий Кон­рад. На­до ду­мать, что князья выб­ра­ли его спе­ци­ально для то­го, что­бы не слу­шаться. В этом смыс­ле их вы­бор был очень уда­чен: ко­ро­ля ник­то не слу­шал­ся. У Кон­ра­да был зак­ля­тый враг Ген­рих Сак­сонс­кий, Ле­жа на смерт­ном од­ре и же­лая как мож­но сильнее до­са­дить Ген­ри­ху, бед­ный Кон­рад по­со­ве­то­вал не­мец­ким князья выб­рать пос­лед­не­го ко­ро­лем. Прос­то­душ­ные князья, взгля­нув на эту предс­мерт­ную во­лю как на акт ве­ли­ко­ду­шия, так и пос­ту­пи­ли. Ген­рих, не ожи­дая по­доб­но­го ко­варст­ва со сто­ро­ны Кон­ра­да, спо­кой­но пре­да­вал­ся сво­ему лю­би­мо­му за­ня­тию: ло­вил си­ниц и чи­жи­ков. Пос­лы гер­манс­ких кня­зей зас­та­ли его в ле­су, ок­ру­жен­но­го клет­ка­ми, кап­ка­на­ми и за­пад­ня­ми; он был по­хож на учи­те­ля из рас­ска­за Че­хо­ва «В Моск­ве на Труб­ной пло­ща­ди», ко­то­ро­го тор­гов­цы на­зы­ва­ли «ва­ше мес­то­име­ние». Ис­то­рия уве­ко­ве­чи­ла эту сво­е­об­раз­ную фи­гу­ру под име­нем Ген­ри­ха Пти­це­ло­ва.

Генрих Птицелов.

    Коварство Кон­ра­да не оп­рав­да­лось: «его мес­то­име­ние» Ген­рих зас­та­вил сми­риться не­по­кор­ных гер­цо­гов и кня­зей, при­чем пти­чек, ра­зу­ме­ет­ся, приш­лось бро­сить. Это был ги­гантс­кий под­виг, и пе­ред ним, ко­неч­но, блед­не­ют по­бе­ды над венг­ра­ми и сла­вя­на­ми. Венг­ры по сво­ей сквер­ной при­выч­ке сильно тре­во­жи­ли Гер­ма­нию. Ген­ри­ху Пти­це­ло­ву уда­лось вы­го­во­рить де­вя­ти­лет­нее пе­ре­ми­рие, в те­че­ние ко­то­ро­го он исп­рав­но пла­тил венг­рам дань. К кон­цу де­вя­то­го го­да Ген­ри­ху по­че­му-то по­ка­за­лось, что венг­рам бу­дет при­ят­но по­лу­чить от не­го вмес­то обыч­ной да­ни со­ба­ку без хвос­та, с вы­ко­ло­ты­ми гла­за­ми и на двух но­гах. Но венг­ры ин­те­ре­со­ва­лись фа­уной го­раз­до ме­нее Ген­ри­ха. Этот спо­соб пла­тить дань им не пон­ра­вил­ся. Они на­па­ли на Ген­ри­ха, но пос­ле бит­вы при­нуж­де­ны бы­ли об­ра­титься в бегст­во. Гер­ма­ния пе­рес­та­ла пла­тить дань, и здесь бы­ла за­ры­та со­ба­ка.

    Сын Ген­ри­ха Пти­це­ло­ва, От­тон I Ве­ли­кий, окон­ча­тельно по­бе­дил венг­ров. Что­бы как-ни­будь оп­рав­дать эпи­тет «Ве­ли­кий», он при­со­еди­нил к сво­им вла­де­ни­ям се­вер­ную Ита­лию и при­нял им­пе­ра­торс­кую ко­ро­ну. В Ри­ме тог­да папст­во­вал очень неп­ри­ят­ный па­па Ио­анн XII. Он да­же тол­ком ко­ро­ны не мог дер­жать. От­тон уво­лил его без про­ше­ния, и его пре­ем­ник воз­ло­жил на От­то­на ко­ро­ну Свя­щен­ной Римс­кой им­пе­рии. Та­ким об­ра­зом бук­вально пов­то­ри­лась ис­то­рия с ко­ро­но­ва­ни­ем Кар­ла Ве­ли­ко­го.

    С прек­ра­ще­ни­ем Сак­сонс­кой ди­нас­тии бы­ла изб­ра­на та­кая, ка­кая мог­ла жить на све­те ров­но сто лет. (Извест­но, что в то вре­мя бы­ли склон­ны к мис­ти­ке.) Та­кой ди­нас­ти­ей ока­за­лась Фран­конс­кая. При пер­вых предс­та­ви­те­лях это­го до­ма расп­рост­ра­нил­ся стран­ный при­каз: не драться по пят­ни­цам, суб­бо­там и воск­ре­сеньям, в ос­тальные дни — сколько угод­но. Это на­зы­ва­лось «Бо­жий мир». Впро­чем, у иных бы­ва­ло семь пят­ниц на не­де­ле.

    Царствование Ген­ри­ха IV оз­на­ме­но­ва­лось борьбой им­пе­ра­то­ра с па­пою, что весьма по­учи­тельно.

    С дав­них вре­мен па­пы стре­ми­лись зах­ва­тить в свои ру­ки светс­кую власть. Для подк­реп­ле­ния этих при­тя­за­ний в IX ве­ке был соз­дан спе­ци­альный сбор­ник под­лож­ных цер­ков­ных пос­та­нов­ле­ний, или дек­ре­та­лий. Все зна­ли, что этот сбор­ник под­лож­ный, и да­же отк­ро­вен­но на­зы­ва­ли его «лже­иси­до­ро­вым», но все ему ве­ри­ли. Это так­же под­ня­ло зна­че­ние пап. Од­на­ко на­до соз­наться, что в Х и XI ве­ках де­ла пап бы­ли из рук вон пло­хи. Не­дос­та­ток в хо­ро­ших па­пах был так ве­лик, что на папс­ком прес­то­ле очу­ти­лась жен­щи­на — Ио­ан­на из Май­нца. Пос­лед­нее обс­то­ятельство име­ло и свои хо­ро­шие пос­ледст­вия. Ла­тинс­кое ду­хо­венст­во, спра­вед­ли­во опа­са­ясь, что долж­нос­ти пап, епис­ко­пов, нас­то­яте­лей и т. п. ма­ло-по­ма­лу бу­дут за­ме­ще­ны жен­щи­на­ми, энер­гич­но взя­лось за ре­фор­мы. Од­ним из яр­ких ре­фор­ма­то­ров и убеж­ден­ней­ших же­но­не­на­вист­ни­ков был Гильдеб­рант, он же Гри­го­рий VII.

    Гильдебрант был сы­ном прос­то­го зем­ле­дельца, но, как вы­ра­жа­ет­ся Ило­вай­ский, «с детст­ва ус­во­ил се­бе не­обык­но­вен­ную твер­дость во­ли». Ус­во­ив ее, он не­мед­лен­но сде­лал­ся па­пой. Что­бы раз нав­сег­да ос­ла­бить вме­ша­тельство им­пе­ра­то­ров в изб­ра­ние пап, он по­со­ве­то­вал кар­ди­на­лам но­сить крас­ные шля­пы. При этом кар­ди­нал ни в ко­ем слу­чае не дол­жен быть жен­щи­ной.

    Продолжая вду­мы­ваться в сущ­ность ве­щей, Гри­го­рий VII очень ско­ро ра­зоб­рал, что «все зло от жен­щин». По­это­му он ка­те­го­ри­чес­ки зап­ре­тил ду­хо­венст­ву всту­пать в ка­кие бы то ни бы­ло бра­ки. С той по­ры ка­то­ли­чес­кое ду­хо­венст­во со­вер­шен­но чуж­да­ет­ся жен­щин, и по­то­му все, что пи­шет­ся и рас­ска­зы­ва­ет­ся пи­кант­но­го о свя­щен­ни­ках, на­до счи­тать аб­со­лют­ным вздо­ром.

С тех пор католическое духовенство совершенно чурается женщин.

    Гроз­ным средст­вом воз­дей­ст­вия на светс­ких кня­зей Гри­го­рий VII изб­рал ин­тер­дикт, то есть от­лу­че­ние от церк­ви. От­лу­чен­ный чувст­во­вал се­бя очень сквер­но: ес­ли он хо­тел ро­диться, его не крес­ти­ли, ес­ли уми­рал — не хо­ро­ни­ли, ес­ли был хо­лост — не же­ни­ли, а же­на­то­го не раз­во­ди­ли. Од­ним сло­вом, он как бы зас­ты­вал в сво­ем бы­тии на мес­те и ни­ку­да не мог дви­нуться.

    Саксонские князья, оби­жен­ные Ген­ри­хом IV, по­жа­ло­ва­лись на сво­его ко­ро­ля па­пе. Па­па и сам имел зуб про­тив Ген­ри­ха. Он поз­вал его в свой ка­би­нет для объясне­ний, но Ген­рих не по­шел. Тог­да па­па от­лу­чил Ген­ри­ха, а Ген­рих па­пу. Но ока­за­лось, что па­па сильнее от­лу­чил ко­ро­ля, чем ко­роль па­пу, и Ген­рих дол­жен был сми­риться. Не­мец­кие князья объяви­ли ко­ро­лю, что ес­ли до та­ко­го-то и та­ко­го-то сро­ка па­па его не прос­тит, то они вы­бе­рут дру­го­го ко­ро­ля — у них-де за­пас большой.

    Генрих отп­ра­вил­ся в ка­би­нет па­пы и, что­бы до­ка­зать свое рас­ка­яние и сми­ре­ние, зах­ва­тил с со­бой же­ну Бер­ту, ко­то­рую в обык­но­вен­ное вре­мя тер­петь не мог. В лю­тую зи­му, в вьюгу и хо­лод приш­лось пе­реп­рав­ляться че­рез Альпы, по­то­му что ка­би­нет па­пы на­хо­дил­ся по ту сто­ро­ну Альп. Рас­ка­ива­ющий­ся ко­роль ска­ты­вал­ся на спи­не, хо­дил на ру­ках, пол­зал на чет­ве­реньках. Мож­но во­об­ра­зить, ка­ки­ми ми­лы­ми сло­веч­ка­ми при этом ве­ли­чал­ся па­па! Ве­ро­ят­но, па­пе дос­та­лось еще больше, не­же­ли не­лю­би­мой же­не, ко­то­рая все вре­мя тор­ча­ла тут же.

Генрих IV в Каноссе.

    Наконец, Ген­рих с же­ной и ре­бен­ком, ко­то­рый пу­те­шест­во­вал по детс­ко­му би­ле­ту, ска­тил­ся в верх­нюю Ита­лию. По не­по­нят­ным при­чи­нам па­па в это вре­мя гос­тил в зам­ке Ка­нос­са, ко­то­рый при­над­ле­жал тос­канс­кой маркг­ра­фи­не Ма­тильде. Что де­лал у Ма­тильды па­па, этот же­но­не­на­вист­ник, до сих пор ис­то­ри­ей не вы­яс­не­но. Ген­рих пред­по­ла­гал от­дох­нуть пос­ле пу­те­шест­вия, но па­па зас­та­вил его три дня прос­то­ять на дво­ре в ру­баш­ке, без шля­пы и бо­си­ком. Меж­ду тем мос­то­вые в те вре­ме­на вов­се не рас­по­ла­га­ли к то­му, что­бы ко­ро­ли шли бо­си­ком. Тут опять всту­пи­ла на сце­ну та­инст­вен­ная гра­фи­ня Ма­тильда — да­ма под ву­алью: она уп­ро­си­ла па­пу при­нять Ген­ри­ха. Па­па снял от­лу­че­ние, пред­ло­жив Ген­ри­ху за­ку­сить вмес­те с ним. Но тот от­ка­зал­ся. Мир был зак­лю­чен.

    Генрих вер­нул­ся в Гер­ма­нию и здесь уз­нал, что не­ве­се­лое и уни­зи­тельное пу­те­шест­вие к па­пе че­рез Альпы бы­ло со­вер­ше­но из­лиш­не: князья от­ло­жи­лись от не­го. Ген­рих при­шел в спра­вед­ли­вое не­го­до­ва­ние, но он ах­нуть не ус­пел, как па­па опять от­лу­чил его от церк­ви. Это бы­ло уже слиш­ком. Доб­рая друж­ба, ус­та­нов­лен­ная в Ка­нос­се, бы­ла пор­ва­на. Ген­рих по­шел на Рим вой­ной, на этот раз уже в са­по­гах, и па­па дол­жен был бе­жать в Са­лер­но, где ско­ро и умер. Что слу­чи­лось с та­инст­вен­ной гра­фи­ней под ву­алью — не­из­вест­но.

    С тех пор па­пы пе­рес­та­ли дер­жать ко­ро­лей по три дня на солн­це с не­пок­ры­той го­ло­вой. Они прок­ли­на­ли их из­да­ли — мед­лен­но, но вер­но.

    В не­обык­но­вен­но тро­га­тельных, хва­та­ющих за серд­це вы­ра­же­ни­ях Ило­вай­ский рас­ска­зы­ва­ет о дальней­шей судьбе зло­по­луч­но­го Ген­ри­ха. «Смерть окон­чи­ла его бур­ную жизнь, ис­пол­нен­ную прев­рат­нос­тей.* Нес­час­тие прес­ле­до­ва­ло его и пос­ле смер­ти: как от­лу­чен­ный от церк­ви, он был ли­шен пог­ре­бе­ния».

    Только че­рез шесть лет «счастье» осе­ни­ло Ген­ри­ха IV: его по­хо­ро­ни­ли в Шпей­ес­ком со­бо­ре. Что он де­лал эти шесть лет — ник­то не зна­ет.

    Нечто вро­де ху­до­го ми­ра с па­пой вмес­то доб­рой ссо­ры бы­ло зак­лю­че­но уже сы­ном по­кой­но­го, Ген­ри­хом V, в Ворм­се. Это на­зы­ва­ет­ся Вормс­ким кон­кор­да­том (1122 г.), и на нем в те­че­ние XIX и на­ча­ле XX ве­ка сре­за­лось не­ма­ло гим­на­зис­тов.

    На гер­манс­кий прес­тол бы­ла воз­ве­де­на фа­ми­лия швабс­ких гер­цо­гов Го­генш­та­уфе­нов. Это на­зы­ва­ет­ся: не бы­ло пе­ча­ли, так чер­ти на­ка­ча­ли. Не­мед­лен­но же на­ча­лись меж­до­усоб­ные вой­ны. Поч­ти вся Гер­ма­ния раз­де­ли­лась на две пар­тии: ба­варс­кую и швабс­кую, или гвельфы и ги­бел­ли­ны.* Па­пы дол­го раз­ду­мы­ва­ли, кем им быть: гвельфа­ми или ги­бел­ли­на­ми — и ос­та­но­ви­лись на гвельфах, так как это наз­ва­ние го­раз­до лег­че за­по­ми­на­лось.

    Выдающимся пра­ви­те­лем из до­ма Го­генш­та­уфе­нов был Фрид­рих I Бар­ба­рос­са. Бар­ба­рос­са — зна­чит ры­жая бо­ро­да. Пред­по­ла­га­ют, что он ее кра­сил, так как на­род ее по­лю­бил. Из тех же при­чин он ни­ког­да не брил­ся и не стриг­ся. В Бер­ли­не по­ла­га­ют, что Фрид­рих Бар­ба­рос­са не умер. Он си­дит, об­ло­ко­тив­шись о ка­мен­ный стол, в од­ном из тю­рин­гий­ских зам­ков и спит, и его длин­ная бо­ро­да об­ви­лась вок­руг сто­ла. Каж­дый раз, ког­да им­пе­ра­тор Вильгельм II отк­ры­ва­ет рот и на­чи­на­ет дер­жать речь, спя­щий Бар­ба­рос­са тя­же­ло взды­ха­ет и сон ов­ла­де­ва­ет им сильнее. Оп­ти­мис­ти­чес­ки наст­ро­ен­ный на­род все же ве­рит, что спя­щий им­пе­ра­тор прос­нет­ся. Но дип­ло­ма­ты по­ла­га­ют, что пос­ле ре­чей Тэд­ди Руз­вельта, про­из­не­сен­ных в Бер­ли­не, Фрид­рих Бар­ба­рос­са уже ни­ког­да не смо­жет прос­нуться.

    Последним им­пе­ра­то­ром из до­ма Го­генш­та­уфе­нов был Кон­рад V, лич­ность ма­ло­оп­ре­де­лен­ная. Его сын Кон­ра­дин был каз­нен в Не­апо­ле Кар­лом Ан­жуй­ским. Ис­то­рик на­зы­ва­ет этот вар­варс­кий пос­ту­пок Кар­ла «дур­ным по­ве­де­ни­ем». С этим мет­ким оп­ре­де­ле­ни­ем нельзя не сог­ла­ситься.

    Славяне жи­ли на ог­ром­ной рав­ни­не от ре­ки Эльбы до Вол­ги и До­на и от Бал­тий­ско­го мо­ря до Ад­ри­ати­чес­ко­го за­ли­ва и ар­хи­пе­ла­га. У них бы­ло мно­го псев­до­ни­мов: сар­ма­ты, вен­ды и да­же ан­ты. Под псев­до­ни­мом «гун­ны» они во вре­ме­на Ат­ти­лы наб­ро­си­лись на Ев­ро­пу. Ис­то­ри­ки да­ют сле­ду­ющую мет­кую ха­рак­те­рис­ти­ку сла­вян: они бы­ли мно­го­чис­лен­ны, ру­мя­ны, жи­ли друг от дру­га на большом рас­сто­янии, по­чи­та­ли ста­ри­ков и име­ли де­ре­вян­ные щи­ты. Та­ко­вы бы­ли их дос­то­инст­ва. А не­дос­тат­ки зак­лю­ча­лись в сле­ду­ющем: из­лиш­няя впе­чат­ли­тельность, от­сутст­вие еди­но­ду­шия и от­сутст­вие кон­ни­цы. Впро­чем, не­ко­то­рые ис­то­ри­ки нес­колько рас­хо­дят­ся в сво­их по­ка­за­ни­ях, пу­тая не­дос­тат­ки с дос­то­инст­ва­ми. Сле­ды этой не­оп­ре­де­лен­нос­ти и не­ус­той­чи­вос­ти в ха­рак­те­ри­за­ции сла­вянс­кой ду­ши мы на­хо­дим еще и те­перь в зна­чи­тельной фра­зе: осо­бых при­мет нет.

    Славяне пок­ло­ня­лись бо­жест­вам раз­ных ран­гов. Вер­хов­ное су­щест­во на­зы­ва­лось раз­лич­но: Пе­рун, Сва­рог, Свя­то­вит и т. п. В на­ше вре­мя сла­вян на­зы­ва­ли бы де­ка­ден­та­ми, а тог­да на­зы­ва­ли языч­ни­ка­ми. Все за­ви­сит от мо­ды!

    Своим бо­гам сла­вя­не при­но­си­ли в жерт­ву пло­ды и жи­вот­ных «У не­ко­то­рых пле­мен, — со­об­ща­ет ис­то­рик, — встре­ча­ют­ся и че­ло­ве­чес­кие жерт­вы, нап­ри­мер в Ки­еве Пе­ру­ну». Эти сло­ва на­до по­ни­мать бук­вально.

    Нра­вы сла­вян до­пус­ка­ли мно­го­женст­во, и ког­да муж уми­рал, од­на из жен — осо­бен­но лю­би­мая — долж­на бы­ла сжечь се­бя на кост­ре вмес­те с тру­пом. Это и бы­ла та «вер­ность до гро­ба», о ко­то­рой так мно­го пи­шут по­эты. В позд­ней­ших ве­ках ис­то­рии она во­об­ще не встре­ча­ет­ся.

    Славяне де­ли­лись на нес­колько групп, и каж­дая груп­па с ред­кой нас­той­чи­востью отс­та­ива­ла свою са­мо­быт­ность. Чем бо­лее по­хо­ди­ли од­на на дру­гую две со­сед­ние груп­пы, тем сильнее бы­ла их враж­да. Обоз­ре­вая бес­чис­лен­ные вой­ны про­шед­ших ве­ков, нет­руд­но вы­вес­ти та­кое ис­то­ри­чес­кое пра­ви­ло: «Си­ла, с ка­кой от­тал­ки­ва­ют­ся два со­сед­них на­ро­да, пря­мо про­пор­ци­ональна квад­ра­ту их родст­вен­нос­ти».

    В Бо­ге­мии жи­ли че­хо-мо­ра­вы.

    В ди­нас­тии Пше­мыс­ле­ви­чей, ут­вер­див­шей­ся в Че­хии, мелька­ют ря­ды имен. Все они отс­та­ива­ли свою не­за­ви­си­мость от нем­цев и в пы­лу отс­та­ива­ния не за­ме­ча­ли, что все бо­лее и бо­лее на­чи­на­ют по­хо­дить имен­но на нем­цев. Умест­но по­мя­нуть доб­рым сло­вом Ото­ка­ра II, па­мять ко­то­ро­го долж­на быть осо­бен­но поч­те­на пе­тер­бургс­ки­ми дач­ни­ка­ми: он пер­вый до­ду­мал­ся до то­го, что­бы про­да­вать (в рас­сроч­ку) по­зе­мельные участ­ки — как то де­ла­ет­ся те­перь на стан­ции Вы­ри­ца и по Фин­ляндс­кой же­лез­ной до­ро­ге. Участ­ки эти он про­да­вал не­мец­ким ко­ло­нис­там, ра­зу­ме­ет­ся, про­дол­жая «отста­ивать са­мо­быт­ность».

    Из сла­вян, оби­тав­ших в бас­сей­не рек Вис­лы и Оде­ра, сос­та­ви­лось Польское го­су­дарст­во. Блис­та­тельный пе­ри­од польской ис­то­рии сос­тав­ля­ет царст­во­ва­ние Бо­лес­ла­ва Храб­ро­го. Он пы­тал­ся зав­ла­деть Че­хи­ей и соз­дать ве­ли­кое за­пад­но-сла­вянс­кое го­су­дарст­во. Но это ос­та­лось прек­рас­ной меч­той о нес­бы­точ­ном. Ило­вай­ский впол­не серьезно по­ла­га­ет, что ес­ли бы по­ля­ки и во­об­ще за­пад­ные сла­вя­не ос­та­лись пра­вос­лав­ны­ми, им жи­лось бы прек­рас­но. А те­перь они са­ми ви­но­ва­ты в сво­ей судьбе, по­ла­га­ет он.

    Полабские и бал­тий­ские сла­вя­не не сос­та­ви­ли ни од­но­го зна­чи­тельно­го го­су­дарст­ва. Они только и зна­ли, что де­литься на мел­кие кня­жест­ва и об­щи­ны. За это бы­ли ос­тав­ле­ны на вто­рой год по клас­су по­ли­ти­чес­ко­го пре­ус­пе­яния.

    Метрическое сви­де­тельство ду­най­ских бол­гар не­яс­но. В нем не то под­чист­ки, не то про­бе­лы. Ис­то­ри­ки, од­на­ко, нас­та­ива­ют на их сла­вянс­ком про­ис­хож­де­нии; до­ка­за­тельство это­му ви­дят в том, что бол­га­ры но­си­ли усы. Во вре­ме­на ца­ря Си­ме­она Бол­га­рия счи­та­ла се­бя счаст­ли­вой. На­род во­евал с венг­ра­ми, а в сво­бод­ное вре­мя за­ни­мал­ся пе­ре­во­да­ми книг. На­до ду­мать, что в то вре­мя пе­ре­во­ды оп­ла­чи­ва­лись зна­чи­тельно луч­ше, чем в XX ве­ке, у нас.

    С бол­га­ра­ми во­ева­ли сер­бы, ко­то­рые так­же но­си­ли усы. Ос­но­ва­тель ди­нас­тии Не­ма­ней, ве­ли­кий жу­пан Сте­фан, был очень не­дур­ным дип­ло­ма­том и пар­тер­ным ак­ро­ба­том; по­беж­ден­ный ви­зан­тий­ским им­пе­ра­то­ром Ма­ну­илом Ком­пе­ном, он явил­ся к не­му и, «рас­тя­нув­шись во всю дли­ну сво­его ог­ром­но­го рос­та», вы­мо­лил се­бе по­ща­ду. Ило­вай­ский муд­ро на­зы­ва­ет та­кой об­раз дей­ст­вий «уме­ни­ем под­чи­няться обс­то­ятельствам».*

    Крестовые по­хо­ды — сво­е­об­раз­ней­шая по­ло­са в ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва. Мож­но с уве­рен­ностью ска­зать, что ес­ли Лу­на име­ет или име­ла свою ис­то­рию, то Ка­та­ла­унс­кая бит­ва мог­ла быть, и гвельфы и ги­бел­ли­ны — так­же, и «его мес­то­име­ние» Ген­рих Пти­це­лов — так­же, но крес­то­вые по­хо­ды — ни­ког­да.

    Прежде все­го от­ку­да на Лу­не взяться ев­ре­ям? А для то­го что­бы осу­щест­вить нас­то­ящий свя­щен­ный крес­то­вый по­ход — не­об­хо­ди­мо уби­вать ев­ре­ев. Это во-пер­вых. Во-вто­рых… Впро­чем, по по­ряд­ку.

    Начать с то­го, что цель крес­то­вых по­хо­дов бы­ла вов­се не в том, что­бы уби­вать встреч­ных ев­ре­ев, а в том, что­бы ос­во­бо­дить гроб Гос­по­день из рук ма­го­ме­тан. Ев­реи же прос­то по­па­да­лись по до­ро­гам, и их убий­ст­во нис­колько не утом­ля­ло бла­го­род­ных ры­ца­рей, име­ющих на одеж­де изоб­ра­же­ние крас­но­го крес­та. В кон­це кон­цов это бы­ла обыч­ная ев­рей­ская за­маш­ка: на­до­едать сво­им при­сутст­ви­ем гос­по­дам и бес­по­ко­ить за­ня­тых лю­дей, ко­то­рые их и знать не хо­тят.

    О пер­вом крес­то­вом по­хо­де рас­ска­зы­ва­ют так: пус­тын­ник Петр Амьенский, вер­нув­шись из Иеру­са­ли­ма, бо­си­ком обо­шел Ита­лию и юж­ную Фран­цию, всю­ду рас­ска­зы­вая об из­де­ва­тельствах ту­рок над гро­бом Гос­под­ним и подст­ре­кая к по­хо­ду. На са­мом же де­ле это был не Петр, а Ур­бан, и не пус­тын­ник, а па­па, и не бо­си­ком, а в туф­лях, и не об­хо­дил ры­ца­рей и ду­хо­венст­во, а поз­вал их к се­бе в Клер­мон. Па­па, под­го­тов­ля­ясь в те­че­ние ме­ся­ца, эксп­ром­том про­из­нес за­ме­ча­тельную речь и аван­сом вы­дал всем участ­ву­ющим про­ще­ние в тех гре­хах, ка­кие они не­сом­нен­но со­вер­шат на пу­ти в Иеру­са­лим.

    Сначала выс­ту­пи­ли в по­ход тол­пы прос­то­го на­ро­да под пред­во­ди­тельством Пет­ра Амьенско­го (уже нас­то­яще­го) и ры­ца­ря Вальте­ра, у ко­то­ро­го за ду­шой не бы­ло ни гро­ша и ко­то­ро­го не то нас­меш­ли­во, не то доб­ро­душ­но на­зы­ва­ли Вальтер Го­ляк. Ког­да вда­ли по­ка­зы­вал­ся ка­кой-ни­будь го­род, крес­то­нос­цы спра­ши­ва­ли:

    — Послушайте, это Иеру­са­лим?

    — Нет.

    — Нет? А ев­реи в нем есть?

    — Есть.

    — А мож­но их пе­ре­бить?

    — Да сде­лай­те ва­ше одол­же­ние.

    И шли дальше, ста­ра­ясь как мож­но обс­то­ятельнее ис­пользо­вать вы­со­кое до­ве­рие па­пы, за­ра­нее дав­ше­го от­пу­ще­ние гре­хов. Поч­ти все они бы­ли пе­ре­би­ты венг­ра­ми и по­гиб­ли от бо­лез­ней.

Крестовые походы.

Но это бы­ла, так ска­зать, только ге­не­ральная ре­пе­ти­ция. Нас­то­ящее крес­то­вое опол­че­ние под­ня­лось нес­колько ме­ся­цев спус­тя. Здесь, меж­ду про­чи­ми ры­ца­ря­ми, был и Готф­рид Бульонский — имя, ко­то­рое по не­из­вест­ной мне­мо­ни­чес­кой при­чи­не ос­та­ет­ся в па­мя­ти рус­ско­го ин­тел­ли­ген­та да­же тог­да, ког­да все про­чие име­на и циф­ры древ­ней, сред­ней и но­вой ис­то­рии им дав­но за­бы­ты. Собст­вен­но го­во­ря, од­ним этим и за­ме­ча­те­лен бла­го­чес­ти­вый гер­цог. Но по­пу­ляр­ность его в сре­де рус­ской ин­тел­ли­ген­ции ог­ром­на.

    Крестоносцы по до­ро­ге за­во­евы­ва­ли го­ро­да. А до­ро­га бы­ла длин­ная — три го­да прош­ло, преж­де не­же­ли вой­ско дос­тиг­ло Иеру­са­ли­ма. Важ­ней­шим из за­во­еван­ных го­ро­дов бы­ла Ан­ти­охия, преж­няя сто­ли­ца Си­рии. Здесь, меж­ду про­чим, наш­ли копье, ко­то­рым бы­ло про­бо­де­но реб­ро Спа­си­те­ля. Под­лин­ность копья бы­ла под большим сом­не­ни­ем. Свя­щен­ник Петр, на­шед­ший его, пред­ло­жил под­верг­нуть се­бя су­ду Божьему — че­рез ис­пы­та­ние ог­нем. Сло­жи­ли два ог­ром­ных кост­ра, ос­та­вив меж­ду ни­ми про­ме­жу­ток в фут ши­ри­ною. Петр с копьем в ру­ке мед­лен­но про­шел меж­ду пы­ла­ющи­ми кост­ра­ми. Тол­па приш­ла в вос­торг и, на­ки­нув­шись на не­го, ста­ла рвать в клочья его одеж­ду — на па­мять. Бо­лее глу­бо­кие по­чи­та­те­ли в ка­чест­ве су­ве­ни­ра от­ры­ва­ли от нес­част­но­го Пет­ра кус­ки мя­са. Че­рез нес­колько дней Петр, не вы­дер­жав по­доб­ной люб­ви, умер. Тог­да бы­ло ре­ше­но, что копье, ко­неч­но, под­лин­ное, но он сам был под­лож­ный.

    Наконец по­дош­ли к Иеру­са­ли­му. Пос­ле упор­но­го соп­ро­тив­ле­ния го­род был взят, при­чем крес­то­нос­цы, пы­лая не­ук­ро­ти­мым же­ла­ни­ем по­пасть в рай, без по­ща­ды из­би­ва­ли ма­го­ме­тан и ев­ре­ев; ко­ни ры­ца­рей хо­ди­ли по ко­ле­на в кро­ви — так об­ла­го­ро­ди­ло крес­то­нос­цев ве­ли­чие вы­со­кой идеи. На тре­тий день вой­ско, соб­рав­шись у гро­ба Гос­под­ня, пла­ка­ло от уми­ле­ния: это бы­ли чувст­ви­тельные мяг­кие серд­ца.

    Из за­во­еван­ных зе­мель бы­ло сос­тав­ле­но осо­бое Иеру­са­лимс­кое ко­ро­левст­во; оно су­щест­во­ва­ло око­ло двух­сот лет. Увы! Там все бы­ло как и до­ма: ко­ро­ля не слу­ша­лись, ры­ца­ри ссо­ри­лись, ду­хо­венст­во бы­ло не­ве­жест­вен­но, за­ко­ны несп­ра­вед­ли­вы, и на­род на­хо­дил­ся в уг­не­те­нии. Ста­рая сказ­ка про бе­ло­го быч­ка рас­ска­зы­ва­лась сна­ча­ла. На по­мощь го­су­дарст­ву бы­ли об­ра­зо­ва­ны ры­царс­кие ор­де­на: ио­ан­ни­ты, тамп­ли­еры и тев­то­ны, ко­то­рые усерд­но сра­жа­лись с не­вер­ны­ми. Но от их усер­дия ма­ло бы­ло про­ку.

    Второй крес­то­вый по­ход был очень нес­част­лив: вой­ско из­не­мо­га­ло от бо­лез­ней и го­ло­да; из­ред­ка только уда­ва­лось пой­мать ка­ко­го-ни­будь ев­рей­чи­ка и за­ре­зать. О кро­ви не­вер­ных, до­хо­дя­щей до ко­лен ло­ша­дей, не­че­го бы­ло и меч­тать. Ми­но­ва­ли счаст­ли­вые дни Аран­жу­эца! Уны­ние ох­ва­ти­ло бла­го­чес­ти­вых ры­ца­рей, и они, не­уте­шен­ные, об­ма­ну­тые в сво­их ожи­да­ни­ях, уми­ра­ли в неп­ро­хо­ди­мых го­рах.

    Через со­рок лет ста­ло из­вест­но, что Иеру­са­лим на­хо­дит­ся в чу­жих ру­ках. Сул­тан Са­ла­дин, взяв го­род, по­ща­дил хрис­ти­анс­ких жи­те­лей, без нуж­ды ни­ко­го не уби­вал, а иеру­са­лимс­ко­му ко­ро­лю Гви­до возв­ра­тил сво­бо­ду. По этим-то пос­туп­кам хрис­ти­анс­кая Ев­ро­па и уз­на­ла, что свя­тым го­ро­дом ов­ла­де­ли нек­то иные, как не­вер­ные. Па­па, ис­пу­ган­ный за судьбу го­ро­да, ве­лел про­по­ве­до­вать тре­тий крес­то­вый по­ход. Пер­вым под­нял­ся Фрид­рих Бар­ба­рос­са, но уто­нул в Ма­лой Азии; вслед за ним отп­ра­вил­ся фран­цузс­кий ко­роль Фи­липп-Август и анг­лий­ский ко­роль Ри­чард Льви­ное Серд­це. У Ри­чар­да, кро­ме ог­ром­ной фи­зи­чес­кой си­лы, не бы­ло ни­ка­ких да­ро­ва­ний. Он только умел драться, ры­чать и сер­диться. В на­ше вре­мя его не пус­ти­ли бы в по­ря­доч­ный чем­пи­онат бор­цов. Вер­нуть Иеру­са­лим Ри­чар­ду Льви­но­му Серд­цу, ра­зу­ме­ет­ся, не уда­лось, но за­то он на­вел страх на де­тей всей ок­ру­ги.

    Стали го­то­виться к чет­вер­то­му крес­то­во­му по­хо­ду, но он окон­чил­ся ско­рее ко­ми­чес­ки, не­же­ли тра­ги­чес­ки. Крес­то­нос­цы соб­ра­лись в Ве­не­ции, что­бы на ве­не­ци­анс­ких ко­раб­лях пе­реп­ра­виться в Па­лес­ти­ну. Во гла­ве опол­че­ния стал ста­ренький ста­ри­чок дож Дан­до­ло. Так как ста­ри­чок этот был со­вер­шен­но слеп, а от­час­ти так­же глух, он го­род За­ру (в Дал­ма­ции) при­нял за Па­лес­ти­ну. Крес­то­нос­цы оса­ди­ли го­род и, только взяв его, убе­ди­лись в сво­ей ошиб­ке. Скон­фу­жен­ные, они пош­ли дальше и, уви­дев Иеру­са­лим, бро­си­лись на не­го, ста­ли гра­бить и жечь.

    — Где тут гроб Гос­по­день? — спро­си­ли они пос­ле тщет­ных по­ис­ков.

    — Опять не по­па­ли! — от­ве­ти­ли им. — Это вов­се не Иеру­са­лим, а Конс­тан­ти­но­поль.

    Вторичная ошиб­ка сильно ох­ла­ди­ла ры­ца­рей. Они ре­ши­ли не гнаться за этим не­уло­ви­мым Иеру­са­ли­мом, а по­ка что ос­но­вать здесь же, на мес­те, Ла­тинс­кую им­пе­рию. Впро­чем, эта но­во­ис­пе­чен­ная им­пе­рия про­су­щест­во­ва­ла все­го не­де­лю.

    После этих не­удач мно­гие ре­ши­ли, что Иеру­са­лим во­об­ще ку­да-то за­те­рял­ся и най­ти его не­мыс­ли­мо. Бы­ло предп­ри­ня­то еще нес­колько по­хо­дов, но не­удач­но. Дош­ли до то­го, что в су­щест­во­ва­ние Иеру­са­ли­ма ста­ли ве­рить только де­ти (по­ход де­тей)… Да бы­ло уж и не до то­го: с вос­то­ка яви­лось со­вер­шен­но но­вое пле­мя — мон­го­лы — и дви­га­лось на Ев­ро­пу. На­до бы­ло шку­ру спа­сать, а не ув­ле­каться фан­та­зи­ями. Од­на­ко на ко­рот­кое вре­мя Иеру­са­ли­му по­вез­ло: во Фран­ции за­бо­лел Лю­до­вик IX Свя­той. Он при­ни­мал раз­лич­ные ле­карст­ва: ел мел, пил нас­той из трав и ма­зал се­бя ме­дом с солью. Но средст­ва эти не по­мо­га­ли. Ос­та­лось пос­лед­нее, сильней­шее средст­во — крес­то­вый по­ход. Лю­до­вик дал обед предп­ри­нять по­ход, и, дей­ст­ви­тельно, ему на дру­гой же день по­лег­ча­ло. Но из это­го по­хо­да, дваж­ды пов­то­рив­ше­го­ся, ре­ши­тельно ни­че­го не выш­ло: ко­роль умер, а свя­тая зем­ля очу­ти­лась в ру­ках у Ма­ме­лю­ков; ме­ди­ци­на же раз нав­сег­да от­верг­ла крес­то­вые по­хо­ды как средст­во от ко­ро­левс­ких бо­лез­ней.

    В на­ше вре­мя да­же са­мые наг­лые шар­ла­та­ны-док­то­ра не ре­ша­ют­ся ни­ко­му пред­ло­жить это ле­карст­во.

    В кон­це Х ве­ка фран­цузс­кий прес­тол за­ня­ла ли­ния Ка­пе­тин­гов. Не­лег­ко бы­ло этой ди­нас­тии про­биться в лю­ди; в те вре­ме­на мож­но бы­ло быть ко­ро­лем, но не быть при­ня­тым в об­щест­ве. Ка­пе­тин­ги ре­ши­ли рас­ши­рить свое де­ло. Они не сты­ди­лись сво­его ко­ро­левс­ко­го дос­то­инст­ва, но не брез­го­ва­ли и дру­ги­ми за­ня­ти­ями: по­ку­па­ли зем­ли, во­ева­ли, стро­или, за­ни­ма­лись су­деб­ны­ми и об­щест­вен­ны­ми де­ла­ми. Сво­их бед­ных родст­вен­ни­ков вы­год­но же­ни­ли и вы­да­ва­ли за­муж и в кон­це кон­цов ста­ли на но­ги. Над­мен­ные ба­ро­ны, ра­зу­ме­ет­ся, свы­со­ка смот­ре­ли на это сбо­ри­ще ко­ро­лей и, где мог­ли, оби­жа­ли их.

    Хитрая ди­нас­тия ста­ла иг­рать в со­ци­ал-де­мок­ра­тизм и этим рас­по­ло­жи­ла к се­бе фран­цузс­кий на­род. Ра­зу­ме­ет­ся, по­ли­ция ста­ла ко­ситься на ди­нас­тию, но на сто­ро­не ко­ро­лей по счаст­ли­вой слу­чай­нос­ти бы­ло ду­хо­венст­во. По­ли­ции приш­лось сми­риться.

    Известен Лю­до­вик VI по не­де­ли­кат­но­му проз­ва­нию «Толс­тый». Ему док­то­ра про­пи­са­ли уси­лен­ный мо­ци­он, и по­то­му он без ус­та­ли сра­жал­ся со сво­ими же ба­ро­на­ми. К кон­цу сво­ей жиз­ни он нас­только по­ху­дел, что умер.

    Его сын Лю­до­вик VII так­же был мо­нар­хис­том. Он всту­пил в брак с прин­цес­сою Эле­оно­рою, но ско­ро раз­вел­ся с ней. Эле­оно­ра бы­ла нас­лед­ни­цей об­шир­ных вла­де­ний в юго-за­пад­ной Фран­ции. Она вто­рич­но выш­ла за­муж, на этот раз за Ген­ри­ха План­та­ге­не­та, гра­фа Ан­жуй­ско­го. Ген­ри­ху по­вез­ло: он нас­ле­до­вал анг­лий­скую ко­ро­ну. И выш­ло, что анг­лий­ский ко­роль, вла­дея фран­цузс­ки­ми зем­ля­ми, счи­тал­ся вас­са­лом пер­во­го му­жа сво­ей же­ны. Что­бы рас­пу­тать этот по­ли­ти­ко-мат­ри­мо­ни­альный узел, на­ча­лась вой­на, ко­то­рая окон­чи­лась только че­рез сто лет, то есть тог­да, ког­да кос­ти пер­во­го му­жа и вто­ро­го му­жа и пер­вой же­ны и их де­тей и вну­ков дав­ным дав­но ист­ле­ли в мо­ги­ле.

    Из Ка­пе­тин­гов за­ме­ча­те­лен Лю­до­вик IX, он же Свя­той. Лю­до­вик прос­ла­вил­ся тем, что лю­бил си­деть под ду­бом. Дру­гие де­ревья он ме­нее лю­бил. Он ре­фор­ми­ро­вал су­доп­ро­из­водст­во и был так спра­вед­лив, что од­но­го бед­но­го ба­ро­на, по­ве­сив­ше­го трех че­ло­век, при­го­во­рил к штра­фу. Эта стро­гая ме­ра по­верг­ла в ужас фран­цузс­ких ба­ро­нов, и с тех пор жизнь че­ло­ве­чес­кая вздо­ро­жа­ла.

    Внук Лю­до­ви­ка IX Фи­липп IV Кра­си­вый всту­пил в борьбу с па­пой Бо­ни­фа­ци­ем VI­II. В Ев­ро­пе очень ин­те­ре­со­ва­лись воп­ро­сом: кто из них ко­го пе­ре­от­лу­чит? Ока­за­лось, что по­бе­дил Фи­липп; бы­ли этим осо­бен­но до­вольны жен­щи­ны, так как Фи­липп был кра­сив, а Бо­ни­фа­цию шел во­семьде­сят шес­той год. Па­па вско­ре умер — как по­ка­за­ло ме­ди­цинс­кое вскры­тие — «от сты­да и по­зо­ра» (Ило­вай­ский).

    Филипп воз­вел на папс­кий прес­тол Кли­мен­та V, очень пок­ла­дис­то­го и пос­луш­но­го на­мест­ни­ка Пет­ра на зем­ле. Фи­липп уго­во­рил па­пу, что для его здо­ровья по­лез­нее жить в Авиньоне, чем в Ри­ме. Семьде­сят лет под­ряд па­пы, поп­рав­ляя здо­ровье Кли­мен­та V (впро­чем, дав­но умер­ше­го), про­жи­ли в Авиньоне, и это на­зы­ва­ет­ся по­че­му-то «ва­ви­лонс­ким пле­не­ни­ем пап».

    Во вре­мя сво­его спо­ра с Бо­ни­фа­ци­ем Фи­липп соз­вал «го­су­дарст­вен­ные чи­ны» (etats ge­ne­ra­ux). Здесь впер­вые в со­ве­те ко­ро­ля яви­лись го­ро­жа­не — «третье сос­ло­вие». Это бы­ли пред­ки той са­мой фран­цузс­кой ин­тел­ли­ген­ции, ко­то­рой впос­ледст­вии из­вест­ный рус­ский пи­са­тель Мак­сим Горький плю­нул в ли­цо.

    При нас­лед­ни­ке Фи­лип­па IV Фи­лип­пе Ва­луа на­ча­лась зна­ме­ни­тая Сто­лет­няя вой­на с Анг­ли­ей, ко­то­рая, в от­ли­чие от Трид­ца­ти­лет­ней, про­дол­жа­лась ров­но сто лет.

    Генрих II План­та­ге­нет с большим умом уп­рав­лял Анг­ли­ей. Так, по край­ней ме­ре, ут­верж­да­ют. Не­ма­ло огор­че­ний при­но­си­ло ему ду­хо­венст­во. В Анг­лии ду­хо­венст­во, меж­ду дру­ги­ми при­ви­ле­ги­ями, пользо­ва­лось так­же пра­вом не под­ле­жать светс­ко­му су­ду, а так­же не са­диться под ду­бом или дру­гим ка­ким де­ре­вом, как то бы­ло во Фран­ции при Лю­до­ви­ке Свя­том. Бла­го­чес­ти­вые мо­на­хи, убив крестьяни­на, или ог­ра­бив дво­ря­ни­на, или обес­чес­тив жен­щи­ну, или обок­рав го­ро­жа­ни­на, ос­та­ва­лись поч­ти без­на­ка­зан­ны­ми. От­сю­да на­род стал вы­во­дить зак­лю­че­ние, что жиз­нен­ное наз­на­че­ние ду­хо­венст­ва — это уби­вать, гра­бить и во­ро­вать, а не мо­литься. Что­бы ис­ко­ре­нить по­доб­ное, во вся­ком слу­чае пре­уве­ли­чен­ное, мне­ние, Ген­рих II стал вме­ши­ваться в цер­ков­ные де­ла. Но встре­тил опас­но­го про­тив­ни­ка в ли­це сво­его преж­не­го дру­га, кен­тер­бе­рий­ско­го ар­хи­епис­ко­па Фо­мы Бе­ке­та. Этот Фо­ма преж­де, чем сде­латься ар­хи­епис­ко­пом, мно­го ел и пил, но ког­да им сде­лал­ся — ма­ло ел и ма­ло пил.

    После его смер­ти, в ко­то­рой был по­ви­нен Ген­рих II (и что он, меж­ду про­чим, клят­вен­но от­ри­цал), око­ло гро­ба ста­ли со­вер­шаться чу­де­са.

    Оба сы­на Ген­ри­ха прос­ла­ви­лись, каж­дый по-сво­ему. Пер­во­го на­зы­ва­ли Льви­ное Серд­це, а вто­ро­го — Ио­анн Без­зе­мельный. У Ри­чар­да бы­ло хоть льви­ное серд­це, а у Ио­ан­на — ни­ка­ко­го. Кро­ме то­го, у не­го от­ня­ли все зем­ли, и он, та­ким об­ра­зом, очень по­хо­дил на шах­мат­но­го ко­ро­ля. Анг­лий­ские ба­ро­ны и го­ро­жа­не вско­ре объяви­ли ему шах и мат, зас­та­вив под­пи­сать «Ве­ли­кую хар­тию вольнос­тей» (1275 г.). В этой хар­тии, меж­ду про­чим, бы­ли та­кие па­раг­ра­фы:

    §1. Не мо­гут быть на­ла­га­емы но­вые по­да­ти без сог­ла­сия предс­та­ви­те­лей ду­хо­венст­ва и вельмож.

    П р и м е ч а н и е. До­пус­ка­ют­ся иск­лю­че­ния.

    §2. Ни­ка­кой сво­бод­ный че­ло­век не мо­жет быть по­са­жен в тюрьму ина­че как по при­го­во­ру су­да.

    П р и м е ч а н и е. До­пус­ка­ют­ся иск­лю­че­ния.

    §3. Под­дан­ные по­лу­ча­ют пра­во си­лою восп­ро­ти­виться на­ру­ше­нию за­ко­нов.

    П р и м е ч а н и е. Но за это их на­ка­зы­ва­ют по при­ме­ча­нию §2.

    При Ио­ан­не Без­зе­мельном еще, сла­ва Бо­гу, не бы­ло пар­ла­мен­та, но при пре­ем­ни­ках его уже, сла­ва Бо­гу, бы­ли и конс­ти­ту­ция и пар­ла­мент. Анг­лий­ский пар­ла­мент сос­тав­лен по об­раз­цу бип­ла­на Рай­та: он сос­то­ял из двух па­лат — верх­ней и ниж­ней. Зна­че­ние анг­лий­ско­го пар­ла­мен­та так ве­ли­ко, что до сих пор рус­ские про­ку­ро­ры разъясня­ют его мно­гим об­щест­вен­ным де­яте­лям, пред­ла­гая по­раз­мыс­лить о нем в оди­но­чест­ве и на до­су­ге.

    «Таким об­ра­зом, — рас­ска­зы­ва­ет Ило­вай­ский, — в Анг­лии и во Фран­ции ис­то­рия ко­ро­левс­кой влас­ти при­ня­ла два про­ти­во­по­лож­ных нап­рав­ле­ния. Во Фран­ции ко­ро­ли, со­еди­нив­шись с го­ро­жа­на­ми, уси­ли­ли свою власть и по­те­ря­ли дво­рянст­во, в Анг­лии го­ро­жа­не со­еди­ни­лись с дво­рянст­вом и ос­ла­би­ли зна­че­ние ко­ро­ля». Это сов­сем как в сказ­ке: пой­дешь на­ле­во — дво­рянст­во по­те­ря­ешь, пой­дешь нап­ра­во — го­ро­жан по­те­ря­ешь. А ос­та­нешься на мес­те — Ило­вай­ский о те­бе нек­ро­лог на­пи­шет.

    В на­ча­ле Сто­лет­ней вой­ны фран­цу­зы хваст­ли­во го­во­ри­ли:

    — Англичане по­ро­ху не вы­ду­ма­ют.

    Но они вы­ду­ма­ли, и в сра­же­нии при Кре­си впер­вые со сто­ро­ны анг­ли­чан в де­ло пу­щен был по­рох. Фран­цу­зы, оша­ра­шен­ные не­ожи­дан­ностью, бе­жа­ли.

    Вообще вна­ча­ле фран­цу­зам не по­вез­ло. Их би­ли со всех сто­рон. Про­тив дво­рянст­ва под­ня­лось сельское на­се­ле­ние. Про­изош­ло страш­ное вос­ста­ние, из­вест­ное под име­нем Жа­ке­рии. Крестьяне жгли зам­ки и уби­ва­ли ба­ро­нов. Од­нов­ре­мен­но с этим в Па­ри­же под­ня­лось тор­го­вое и ре­мес­лен­ное сос­ло­вие. Вос­ста­ние бы­ло ско­ро по­дав­ле­но, и с тех пор во всех стра­нах стро­жай­ше зап­ре­ще­ны вся­кие бун­ты и вос­ста­ния, как в де­рев­нях, так и в го­ро­дах. Зап­ре­ще­ние это сох­ра­ня­ет си­лу по сей день. С Анг­ли­ей был зак­лю­чен мир, при­чем фран­цу­зам уда­лось пе­ре­хит­рить сво­их вра­гов.

    — Мы вам вер­нем ко­ро­ля, а вы нам уп­ла­ти­те столько-то и столько, — пред­ло­жи­ли анг­ли­ча­не.

    — Королей у нас дос­та­точ­но, а де­нег ма­ло, — от­ве­ти­ли фран­цу­зы. — Бе­ри­те се­бе ко­ро­ля на здо­ровье.

    И анг­ли­ча­не удер­жа­ли Ио­ан­на Доб­ро­го, ко­то­рый им аб­со­лют­но ни на что не был ну­жен. Но он был так добр, что ско­ро умер.

    При сы­не его Кар­ле Муд­ром де­ла фран­цу­зов улуч­ши­лись. Вы­год­но сбыв сво­его от­ца анг­ли­ча­нам, Карл этим поп­ра­вил го­су­дарст­вен­ный бюд­жет. Кро­ме то­го, под ру­кой слу­чил­ся ры­царь Берт­рэн Дю­гек­лен, ко­то­рый, по при­чи­не сво­его бе­зоб­ра­зия, был очень храбр и вер­нул Фран­ции поч­ти все юго-за­пад­ные про­вин­ции.

    Сын Муд­ро­го ока­зал­ся су­мас­шед­шим, од­на­ко не нас­только, что­бы не иметь де­тей. При его сы­не Кар­ле VII по­яви­лась уди­ви­тельная лич­ность, ко­то­рая до сих пор не пе­рес­та­ет про­во­ци­ро­вать акт­рис и да­же ак­те­ров (впро­чем, только рус­ских), подст­ре­кая их на под­виг; это — Жан­на д'Арк.

    Франция на­хо­ди­лась на краю ги­бе­ли, а Жан­на д'Арк си­де­ла под ду­бом. Но она там ни­ко­го не су­ди­ла, а только меч­та­ла. Го­род Ор­ле­ан был осаж­ден анг­ли­ча­на­ми, и по­кой­ная Бла­го­чес­ти­вая Ека­те­ри­на и Мар­га­ри­та, сле­див­шие за внеш­ней по­ли­ти­кой, че­ты­ре го­да под­ряд тол­ко­ва­ли Жан­не, что они по­мо­гут ей спас­ти Фран­цию — по два го­да на каж­дую по­кой­ни­цу. Но ро­ди­те­ли Жан­ны и слы­шать не хо­те­ли, что­бы дочь в по­доб­ном об­щест­ве пош­ла на Ор­ле­ан. Это бы­ли лю­ди не­ве­жест­вен­ные, не чи­тав­шие ис­то­рии и по­то­му не знав­шие, чем за­кон­чит­ся этот по­ход. На­ко­нец по­кой­ные бла­го­чес­ти­ви­цы так прис­та­ли к Жан­не, что она без спро­са уш­ла к па­рик­ма­хе­ру. Это был доб­рый че­ло­век и пат­ри­от. Он в долг от­ре­зал ей во­ло­сы и да­же дос­тал ей мужс­кое платье. Впро­чем, прек­рас­ные во­ло­сы Жан­ны он по­том с вы­го­дой про­дал од­ной не­мо­ло­дой да­ме, нуж­дав­шей­ся в нак­лад­ке.

    Жанна отп­ра­ви­лась в за­мок Ши­нон, где в то вре­мя на­хо­дил­ся ко­роль. Она про­си­ла вве­рить ей от­ряд. Но двор, вмес­то то­го что­бы не­мед­лен­но удов­лет­во­рить ее просьбу, стал до­ни­мать ее эк­за­ме­ном по бо­гос­ло­вию. Бед­ная де­вуш­ка, как вы­яс­ни­лось, больше все­го в жиз­ни тер­пе­ла от эк­за­ме­нов. Часть епис­ко­пов и бо­гос­ло­вов уже го­то­вы бы­ли наз­на­чить ей пе­ре­эк­за­ме­нов­ку на осень, но ко­роль сжа­лил­ся над Жан­ной и дал от­ряд во­инов.

    Жанна с бе­лым зна­ме­нем в ру­ках проб­ра­лась в Ор­ле­ан, во­оду­ше­ви­ла фран­цу­зов, и анг­ли­ча­не бы­ли от­би­ты. По это­му по­во­ду да­же на­пи­са­ны сти­хи, ко­то­рые все хва­лят и ник­то не чи­та­ет.

    Жан­на счи­та­ла свою мис­сию окон­чен­ной. Бо­ясь воз­мож­нос­ти пов­то­ре­ния эк­за­ме­нов, она хо­те­ла уда­литься в де­рев­ню. Но по нас­то­янию ко­ро­ля ос­та­лась в вой­ске. Это был очень не­ос­то­рож­ный шаг. На­ча­лись не­уда­чи. Она по­ве­ла вой­ско на Па­риж, но на­па­де­ние бы­ло не­удач­но, она бы­ла ра­не­на и по­па­лась в ру­ки анг­ли­чан. Здесь оп­рав­да­лись ее са­мые мрач­ные пред­чувст­вия: ее дей­ст­ви­тельно ста­ли эк­за­ме­но­вать!

    — Любит ли пра­вед­ная Мар­га­ри­та анг­ли­чан? А пра­вед­ная Ека­те­ри­на? А Гос­подь Бог?     Бед­ную Жан­ну д'Арк сре­за­ли! О пе­ре­эк­за­ме­нов­ке не мог­ло быть и ре­чи. Анг­ли­ча­не ре­ши­ли сжечь ее на пло­ща­ди. Но ее смерть пов­ре­ди­ла анг­ли­ча­нам больше, чем ее жизнь. Фран­цу­зы, и без то­го не­на­ви­дев­шие сво­их вра­гов, по­на­ту­жи­лись и ста­ли их еще больше не­на­ви­деть. Борьба про­дол­жа­лась до 1456 го­да и окон­чи­лась изг­на­ни­ем анг­ли­чан из Фран­ции.

    Карл VII, ге­рой, о судьбе ко­то­ро­го за­бо­ти­лись две дав­но умер­шие пра­вед­ни­цы — Ека­те­ри­на и Мар­га­ри­та, тот, ра­ди ко­то­ро­го Жан­на д'Арк по­жерт­во­ва­ла сво­ими во­ло­са­ми и жизнью, ока­зал­ся са­мым обык­но­вен­ным, за­уряд­ным, толс­тым, вя­лым и ле­ни­вым че­ло­ве­ком. Он ско­ро со­об­ра­зил, что ждать каж­дый раз по­мо­щи от пра­вед­ниц не сов­сем бла­го­ра­зум­но, а луч­ше за­вес­ти собст­вен­ное пос­то­ян­ное вой­ско. Увы, с пер­во­го же дня сво­его су­щест­во­ва­ния это ре­гу­ляр­ное вой­ско ста­ло на­зы­ваться «жан­дар­ма­ми»! Вот ка­кие не­ожи­дан­ные пос­ледст­вия имел ро­ман­ти­чес­кий под­виг прек­рас­ной Жан­ны д'Арк.

    Сын это­го пер­во­го ше­фа жан­дар­мов, Лю­до­вик XI, был большой ори­ги­нал. К фе­ода­лам он ис­пы­ты­вал неч­то вро­де иди­осинк­ра­зии, прес­ле­дуя их где и как мог. Смир­ней­ших из них он не под­пус­кал ко дво­ру. Его луч­ши­ми друзьями бы­ли ци­рюльник и па­лач. В пос­лед­ние го­ды сво­ей жиз­ни он прев­ра­тил­ся в маньяка. Жил сре­ди бо­лот и ле­сов в ук­реп­лен­ном зам­ке, за­ни­ма­ясь тем, что му­чил­ся уг­ры­зе­ни­ями со­вес­ти. Ему ме­ре­щи­лись за­го­во­ры и бун­ты. Он дер­жал це­лую ар­мию шпи­онов, и азе­фы то­го вре­ме­ни хо­ро­шо на­жи­ва­лись. Что­бы скрыть свое бо­лез­нен­ное сос­то­яние, он по­сы­лал по­ку­пать до­ро­гих со­бак, львов и ко­ней: пусть-де го­во­рят, что ко­роль ин­те­ре­су­ет­ся охо­той. При нем сос­то­яли ка­кие-то по­доз­ри­тельные аст­ро­ло­ги, спи­ри­ты, ма­ги… Од­на­ко при нем же впер­вые за­ве­лась пра­вильная поч­та, он за­бо­тил­ся о су­доп­ро­из­водст­ве и о шос­сей­ных до­ро­гах, по­че­му-то сбли­жая эти два по­ня­тия.

    Между тем в Анг­лии вспых­ну­ли жес­то­кие меж­до­усо­бия; при­чи­ной это­му бы­ло то, что у од­ной сто­ро­ны во­ю­ющих в гер­бе на­хо­ди­лась алая ро­за, а у дру­гой бе­лая. Вой­на Алой и Бе­лой ро­зы име­ла целью уменьшить чис­ло предс­та­ви­те­лей ко­ро­левс­ко­го до­ма и фе­одально­го дво­рянст­ва, а уце­лев­ших — ра­зо­рить. Цель эта, пос­ле дол­гих эво­лю­ций, бы­ла блес­тя­ще дос­тиг­ну­та. Осо­бен­но мно­го приш­лось по­во­зиться с доб­ро­душ­ным ко­ро­лем Ген­ри­хом VI. Его доб­ро­ду­шие и нез­ло­би­вость бы­ли так ве­ли­ки, что он не оби­жал­ся, ког­да его свер­га­ли с прес­то­ла. Он только от­ря­хи­вал­ся и опять уса­жи­вал­ся на трон. Ему ни­как не мог­ли втол­ко­вать, что в по­ря­доч­ной ис­то­рии так не пос­ту­па­ют, и его друг, граф Вар­вик, не­до­умен­но по­жи­мая пле­ча­ми, возв­ра­щал ему ко­ро­ну Анг­лии. Этот Вар­вик во­об­ще за­ни­мал­ся тем, что при­ис­ки­вал ко­ро­ны же­ла­ющим, за что его проз­ва­ли «де­ла­тель ко­ро­лей». Он да­же го­то­вил­ся за­ка­зать осо­бую вы­вес­ку, на ко­то­рой был изоб­ра­жен гос­по­дин в ко­ро­левс­ком оде­янии с дву­мя ро­за­ми в ру­ках — бе­лой и алой — и вни­зу под­пись: «Сих дел мас­тер. Вход ря­дом, че­рез аку­шер­ку».

    Но вы­вес­ка эта не уви­де­ла све­та, так как граф был убит, сра­жа­ясь за од­но­го из сво­их про­те­же.

    Борьба шот­ланд­цев с анг­ли­ча­на­ми за свою не­за­ви­си­мость про­ис­хо­ди­ла мел­ким шриф­том и име­ла не­пос­редст­вен­ной целью дать ма­те­ри­ал од­но­му анг­лий­ско­му дра­ма­тур­гу, ко­то­рый, по мне­нию та­ких ав­то­ри­те­тов, как Лев Толс­той и Бер­нард Шоу, ли­шен был вся­ко­го да­ро­ва­ния. Дра­ма­тург этот пи­сал сти­ха­ми, но не имел ни­ка­кой фан­та­зии, и по­это­му анг­лий­ские и шот­ландс­кие ко­ро­ли и пол­ко­вод­цы Ри­чард II, Ри­чард III, Мак­бет и дру­гие долж­ны бы­ли прий­ти ему на по­мощь. По­ла­га­ют, что это­го дра­ма­тур­га зва­ли Вильям Шекс­пир. В рус­ских про­вин­ци­альных те­ат­рах его поч­ти­тельно на­зы­ва­ют Ва­си­лий Ива­но­вич и в бе­не­фис за­ез­же­го тра­ги­ка лю­боз­на­тельная пуб­ли­ка его гром­ко вы­зы­ва­ет.

    Когда прек­ра­ти­лась ди­нас­тия Го­генш­та­уфе­нов, в Гер­ма­нии нас­та­ло вре­мя меж­ду­царст­вия. В эту смут­ную эпо­ху у кня­зей бы­ла тен­ден­ция вы­би­рать ко­ро­лей-гаст­ро­ле­ров. Та­ко­вы анг­лий­ский принц Ри­чард и кас­тильский ко­роль Альфонс X. Эти гаст­ро­ле­ры только но­си­ли ти­тул, а в Гер­ма­нию поч­ти не яв­ля­лись. Си­лой гнать их ту­да бы­ло не­лов­ко; и ес­ли взгля­нуть по-че­ло­ве­чес­ки, они по-сво­ему бы­ли пра­вы. В Гер­ма­нии жи­лось не­ве­се­ло. Ба­ро­ны и ры­ца­ри гра­би­ли по до­ро­гам ку­пе­чес­кие обо­зы, зах­ва­ты­ва­ли про­ез­жа­ющих и тре­бо­ва­ли вы­ку­па. Пра­во­су­дия ис­кать бы­ло не у ко­го; оно, как и ко­ро­ли, бы­ло в без­вест­ном от­сутст­вии. Его да­же не бы­ло под ду­бом. Воз­ник со­вер­шен­но сво­е­об­раз­ный вид су­доп­ро­из­водст­ва: тай­ные су­ди­ли­ща. Ры­ца­ри со­би­ра­лись вмес­те в ка­ком-ни­будь под­зе­мелье и с мас­ка­ми на ли­цах сос­тав­ля­ли при­го­во­ры — большей частью за­оч­ные.

    — Кто ты, прек­рас­ная мас­ка?

    — Прокурор. А ты, прек­рас­ная мас­ка?

    — Палач.

    — Палач? Я не уз­нал те­бя.

    Около трех­сот лет су­щест­во­ва­ли эти су­ды, да и те­перь еще, хо­тя мас­ки сня­ты, в не­ко­то­рых ди­ких стра­нах про­дол­жа­ют­ся по­доб­ные су­ды.

    Вначале это еще бы­ло очень ве­се­ло, по­ла­га­ет Ило­вай­ский, по­то­му что пи­шет: «Сму­ты меж­ду­царст­вия нас­ку­чи­ли князьям». По­ве­се­лив­шись вдо­воль, князья ре­ши­ли выб­рать из сво­ей сре­ды ка­ко­го-ни­будь за­ху­да­ло­го пра­ви­те­ля. Кан­ди­дат дол­жен был быть не очень умен, в ме­ру спра­вед­лив и в ме­ру на­бо­жен. Та­ко­вой на­шел­ся в ли­це Ру­дольфа Габс­бургс­ко­го. Од­на­ко, всту­пив на прес­тол, он стал бо­лее спра­вед­лив, чем это от не­го тре­бо­ва­лось: прес­ле­до­вал хищ­ных ры­ца­рей, на­ка­зы­вал за убий­ст­ва и гра­бе­жи, раз­ру­шал гнез­да раз­бой­ни­ков. Все это вы­зы­ва­ло впол­не по­нят­ное удив­ле­ние и ро­пот. Бо­гемс­кий ко­роль Ото­кар, счи­тая по­доб­ный об­раз дей­ст­вия не­сов­мес­ти­мым с дос­то­инст­вом пра­ви­те­ля, под­нял на Ру­дольфа ору­жие. Но был по­беж­ден, и его зем­ли — гер­цогст­во Авст­рия, Шти­рия и Край­на — пе­реш­ли к сы­новьям страш­но­го им­пе­ра­то­ра.

    Габс­бур­ги, как и Ка­пе­тин­ги во Фран­ции, ре­ши­ли во что бы то ни ста­ло сде­лать карьеру на тро­не. Они не раз­да­ва­ли сво­ей зем­ли, а ис­под­воль со­би­ра­ли ее. Но при сы­не Ру­дольфа Альбрех­те I приш­лось впи­сать в пас­сив Швей­ца­рию.

    Швейцария в древ­нос­ти на­зы­ва­лась Гельве­ция и, су­дя по пос­ле­ду­ющим со­бы­ти­ям, бы­ла бо­га­та яб­ло­ка­ми. Ее на­се­лял храб­рый пас­ту­шес­кий на­род, ко­то­рый умел ис­ко­вер­кать лю­бой язык так, что его ник­то уж не мог по­нять. В сред­ние ве­ка Швей­ца­рия вхо­ди­ла в сос­тав Гер­ма­нии. Три лес­ных кан­то­на: Швиц, Ури и Ун­тер­вальден, ле­жа­щие вок­руг прек­рас­но­го Фир­вальдштедс­ко­го озе­ра, сох­ра­ня­ли свою не­за­ви­си­мость. Альберт I взду­мал под­чи­нить их. Тог­да вспых­ну­ло вос­ста­ние. Упол­но­мо­чен­ные от каж­до­го кан­то­на глу­бо­кой ночью соб­ра­лись на го­ре Ри­ли, где зак­лю­чи­ли клят­вен­ный со­юз об­щи­ми си­ла­ми отс­то­ять сво­бо­ду и род­ные яб­ло­ки. Не­мец­кий пи­са­тель Шил­лер на­пи­сал по это­му по­во­ду прек­рас­ную дра­му, а бла­го­дар­ные по­том­ки швей­цар­цев в уве­ко­ве­че­ние со­бы­тия пост­ро­или на этом мес­те гос­ти­ни­цу.

    Далее со­бы­тия шли со сце­ни­чес­кой быст­ро­той. Злой Фогт Гес­слер ве­лел на пло­ща­ди Альтор­фа пос­та­вить шест и по­ве­сить на нем ста­рую шля­пу авст­рий­ско­го гер­цо­га: все про­хо­див­шие долж­ны бы­ли ей кла­няться. Но крестьянин Вильгельм Телль, имея дво­их де­тей и же­ну, не пок­ло­нил­ся. Его схва­ти­ли, и в на­ка­за­ние он дол­жен был стре­лять в яб­ло­ко, по­ло­жен­ное на го­ло­ву сы­на. Телль по­пал в яб­ло­ко, но со­об­щил, что ес­ли бы не по­пал, то сле­ду­ющей стре­лой прон­зил бы са­мо­го Гес­сле­ра. Ник­то, собст­вен­но, не тя­нул его за язык; за эти сло­ва его за­ко­ва­ли и по­ве­ли с со­бой. А на том мес­те, где он стре­лял в сы­на, пост­ро­или гос­ти­ни­цу.

    Вильгельма Тел­ля по­са­ди­ли в лод­ку, и по до­ро­ге на­ча­лась бу­ря. Его рас­ко­ва­ли, что­бы дать воз­мож­ность пра­вить лод­кой. Но Телль — не будь ду­ра­ком — выс­ко­чил на бе­рег и скрыл­ся. Те­перь на этом мес­те гос­ти­ни­ца. Че­рез не­ко­то­рое вре­мя он подс­те­рег Гес­сле­ра и убил его стре­лой. Те­перь там гос­ти­ни­ца.

    Через нес­колько лет сильное авст­рий­ское вой­ско яви­лось в Швей­ца­рию, но их встре­ти­ли кам­ня­ми, але­бар­да­ми и, ве­ро­ят­но, гни­лы­ми яб­ло­ка­ми. Дол­го и упор­но приш­лось бо­роться швей­цар­цам и вы­ка­зы­вать чу­де­са храб­рос­ти. По­это­му не на­до удив­ляться то­му, что в Швей­ца­рии те­перь так мно­го гос­ти­ниц, и час­то сквер­ных. Они вы­ка­зы­ва­ли се­бя пре­вос­ход­ны­ми за­щит­ни­ка­ми сво­ей сво­бо­ды и по­то­му впос­ледст­вии ста­ли одал­жи­ваться для за­щи­ты уже чу­жой сво­бо­ды. Эти под­ря­ды на за­щи­ту сво­бо­ды они ис­пол­ня­ли храб­ро и вы­год­но.

    Чтобы ввес­ти в жизнь дво­ра не­ко­то­рое раз­но­об­ра­зие, князья ста­ли вы­би­рать им­пе­ра­то­ров из дру­гих фа­ми­лий. Осо­бен­но хо­ро­ших пра­ви­те­лей пос­тав­лял Люк­сем­бургс­кий дом. Карл IV из это­го до­ма ос­но­вал в Пра­ге пер­вый гер­манс­кий уни­вер­си­тет. Кро­ме то­го, он осо­бой зо­ло­той бул­лой оп­ре­де­лил, в ка­ком по­ряд­ке долж­ны из­би­раться пра­ви­те­ли. Но как от них ос­во­бож­даться — он не по­яс­нил. Впро­чем, ру­ко­водст­вом его ны­не ник­то не пользу­ет­ся.

    При Си­гиз­мун­де име­ло мес­то так на­зы­ва­емое «гу­ситс­кое дви­же­ние», по­рож­ден­ное ве­ли­ким рас­ко­лом в ка­то­ли­чес­кой церк­ви. Эту эпо­ху рас­ко­ла мож­но сме­ло наз­вать «эпо­хой пе­реп­ро­из­водст­ва пап». Пап ока­за­лось го­раз­до больше, чем тре­бо­ва­лось для это­го слу­чая. Один па­па си­дел в Авиньоне, дру­гой в Ри­ме, а тре­тий па­па по­ка что гаст­ро­ли­ро­вал в про­вин­ции, в Пи­зе. Ес­ли при­пом­нить, что па­пам, как и все­му ду­хо­венст­ву,* бы­ло пред­пи­са­но безб­ра­чие, то на­до прий­ти к зак­лю­че­нию, что па­пы в эту смут­ную эпо­ху по­яв­ля­лись имен­но ве­ге­та­тив­ным пу­тем.

    Против по­доб­но­го спо­со­ба, а так­же про­тив мно­го­го дру­го­го вос­стал Ян Гус, про­фес­сор бо­гос­ло­вия Пражс­ко­го уни­вер­си­те­та. За Гу­сом пош­ли пре­иму­щест­вен­но чешс­кие про­фес­со­ра и сту­ден­ты. Не­мец­кие же сту­ден­ты в ко­ли­чест­ве 5000 уш­ли из Пра­ги. Та­ко­вы бы­ли пер­вые сту­ден­чес­кие бес­по­ряд­ки в мо­ло­дом уни­вер­си­те­те. Не­ко­то­рые ис­то­ри­ки по­ла­га­ют, что ес­ли бы в то вре­мя пра­ви­тельство энер­гич­но взя­лось за лик­ви­да­цию сту­ден­чес­ких бес­по­ряд­ков, то ни­ка­ко­го гу­ситс­ко­го дви­же­ния не бы­ло бы и все ула­ди­лось бы до­маш­ним спо­со­бом. Труд­но ска­зать, нас­колько они пра­вы, но Гус, меж­ду про­чим, был сож­жен.

    Чтобы прек­ра­тить про­ти­во­ес­тест­вен­ное и не­же­ла­тельное уве­ли­че­ние пап, был соз­ван Конс­танцс­кий со­бор. Но со­бор этот дал са­мые не­ожи­дан­ные ре­зульта­ты: по­явил­ся чет­вер­тый па­па. Де­ло на­чи­на­ло не на шут­ку бес­по­ко­ить Ев­ро­пу. Ста­ли по­доз­ре­вать ка­кое-то кол­довст­во и ересь. По­доз­ре­ние па­ло на Яна Гу­са, и уче­ные мужья пот­ре­бо­ва­ли его в Конс­танц. Он по­лу­чил ох­ран­ную гра­мо­ту от им­пе­ра­то­ра, в ко­то­рой тот ру­чал­ся за его бе­зо­пас­ность. Увы, бед­ный про­фес­сор еще не знал, что его так бес­со­вест­но под­ве­дут… Гу­са и его со­чи­не­ния ре­ше­но бы­ло сжечь. Пос­ле это­го разм­но­же­ние пап дей­ст­ви­тельно прек­ра­ти­лось.

    Но за­то Че­хия, взвол­но­ван­ная му­че­ни­чес­кой смертью Гу­са, под­ня­лась на нем­цев. Пред­во­ди­те­лем вос­ста­ния явил­ся Ян Жиж­ка, жес­то­кий, сме­лый ста­рик. В каж­дом сра­же­нии — рас­ска­зы­ва­ет ис­то­рия — он те­рял по гла­зу, а та­ких сра­же­ний бы­ло мно­жест­во. С большим тру­дом Си­гиз­мун­ду уда­лось вос­ста­но­вить спо­кой­ст­вие в Бо­ге­мии.

    Люксембургский дом прек­ра­тил­ся, и на прес­то­ле вско­ре очу­тил­ся предс­та­ви­тель Габс­бур­гов — Фрид­рих III. Это бы­ло апа­тич­ней­шее су­щест­во, со­вер­шен­но не ин­те­ре­со­вав­ше­еся тем, что про­ис­хо­ди­ло в стра­не. Спокойная се­мей­ная жизнь и круж­ка доб­ро­го пи­ва впол­не его удов­лет­во­ря­ли. Ему го­во­ри­ли:

    — Послушайте, от вас от­ло­жи­лись че­хи!

    — А? Что? Да, я слы­шал.

    — От вас от­ло­жи­лись венг­ры!

    — Слышал… слы­шал, — бор­мо­тал апа­тич­ный им­пе­ра­тор. — Не хо­ти­те ли круж­ку?

    — Послушайте, от вас…

    — Да отс­таньте! Как вам не на­до­ест?

    Его сын Мак­си­ми­ли­ан I счи­тал­ся «пос­лед­ним ры­ца­рем». Кро­ме то­го, он был пре­вос­ход­ней­шим сва­том, вы­год­но прист­ро­ив всех сво­их родст­вен­ни­ков. Ес­ли бы он из­да­вал «Брач­ную га­зе­ту», то имел бы не­сом­нен­ный ус­пех и, ко­неч­но, не раз был бы ошт­ра­фо­ван. Он уч­ре­дил осо­бое бю­ро, где ре­ша­лись вза­им­ные расп­ри не­мец­ких об­лас­тей. Бю­ро это но­си­ло наз­ва­ние «Рей­хс­кам­мер­ге­рихт», или «Вер­хов­ный им­пе­ра­торс­кий суд». Вна­ча­ле бю­ро это по­се­ща­лось не­охот­но, но по­том де­ла поп­ра­ви­лись и бю­ро проц­ве­та­ло.

    1. Ита­лия разд­ро­би­лась на мно­гие вла­де­ния, при­чем по­ли­ти­чес­кое уст­рой­ст­во их бы­ло так раз­но­об­раз­но, что мож­но ду­мать, буд­то че­ло­ве­чест­во здесь де­ла­ло ряд спе­ци­альных опы­тов: от мо­нар­хии пе­ре­хо­ди­ли к вольным го­ро­дам, к рес­пуб­ли­кам де­мок­ра­ти­чес­ким, арис­ток­ра­ти­чес­ким и чуть не к анар­хи­чес­ким ком­му­нам. По­че­му имен­но в та­ком-то го­ро­де уч­реж­да­лась мо­нар­хия, а в дру­гом — рес­пуб­ли­ка, а не на­обо­рот, ник­то не мог ска­зать. Не­ко­то­рые ис­то­ри­ки пред­по­ла­га­ют, что здесь бы­ла уст­ро­ена осо­бая ло­те­рея.

    Городу Ми­ла­ну по этой ло­те­рее дос­та­лась арис­ток­ра­ти­чес­кая рес­пуб­ли­ка, при­чем го­родс­кой им­пе­ра­торс­кий на­мест­ник во­лею су­деб прев­ра­тил­ся в рес­пуб­ли­кан­ца. Но бо­га­тые ми­ланс­кие фа­ми­лии то и де­ло зах­ва­ты­ва­ли власть над рес­пуб­ли­кой. Не­кий юно­ша Фран­чес­ко Сфор­ца, об­ла­дая кра­си­вой внеш­ностью, ре­шил сде­латься пред­ком, а имен­но — ро­до­на­чальни­ком но­вой гер­цогс­кой фа­ми­лии. Это рис­ко­ван­ное предп­ри­ятие ему уда­лось, и с той по­ры в ис­то­рии по­яви­лась фа­ми­лия Сфор­ца.

    Между тос­канс­ки­ми рес­пуб­ли­ка­ми воз­вы­си­лась Фло­рен­ция. Здесь ук­ре­пи­лась, так ска­зать, пе­ре­ме­жа­юща­яся рес­пуб­ли­ка, то есть прав­ле­ние бы­ло то в ру­ках де­мок­ра­тии, то арис­ток­ра­тии. В XII ве­ке пра­ви­тельствен­ный со­вет был сос­тав­лен из предс­та­ви­те­лей тор­го­вых и ре­мес­лен­ных це­хов. Дво­ря­не ве­ли се­бя пло­хо, но, убе­див­шись, что дур­ным по­ве­де­ни­ем они ни­че­го не дос­тиг­нут, ста­ли вес­ти се­бя хо­ро­шо и швы­рять деньга­ми во все сто­ро­ны. Пос­лед­нее обс­то­ятельство очень пон­ра­ви­лось на­ро­ду, и не­кий Кузьма, гла­ва бан­кирс­ко­го до­ма Ме­ди­чи и К°, сде­лал­ся пол­нов­ласт­ным ли­цом в рес­пуб­ли­ке. Он, как и Фран­чес­ко Сфор­ца, так­же стре­мил­ся стать пред­ком и для этой це­ли рас­по­ря­дил­ся воз­ро­дить на­уки и ис­кус­ства. Осо­бен­но хо­ро­шо воз­ро­ди­лись ис­кус­ства, так что до сих пор эпо­ха Ме­ди­чи вы­зы­ва­ет в по­том­ках спра­вед­ли­вую и бла­го­род­ную за­висть. Ра­зу­ме­ет­ся, де­ло не обош­лось без за­го­во­ров, но, по мне­нию Ило­вай­ско­го, за­го­во­ры эти яс­но до­ка­зы­ва­ли, что в каж­дой рес­пуб­ли­канс­кой стра­не на­род­ное большинст­во всег­да на сто­ро­не мо­нар­хии. Име­ет ли это по­ло­же­ние об­рат­ную си­лу — не­из­вест­но.

    Два важ­ней­ших го­ро­да се­вер­ной Ита­лии — Ве­не­ция и Ге­нуя — сох­ра­ни­ли у се­бя рес­пуб­ли­ку и больше нуж­да­лись в по­том­ках, чем в пред­ках. Во­об­ще мож­но взять за пра­ви­ло: мо­нар­хия жи­ва пред­ка­ми, а рес­пуб­ли­ка — по­том­ка­ми. В конс­ти­ту­ци­он­ных же стра­нах смесь то­го и дру­го­го.

    Венеция сво­им про­ис­хож­де­ни­ем обя­за­на Ат­ти­ле: жи­те­ли, спа­са­ясь от это­го хищ­ни­ка, бе­жа­ли на низ­мен­ные пес­ча­ные ост­ро­ва ла­гун Ад­ри­ати­чес­ко­го мо­ря, и здесь ма­ло-по­ма­лу об­ра­зо­вал­ся на­род. Уп­рав­ле­ни­ем за­ве­до­вал Вер­хов­ный Со­вет. Что­бы по­пасть в не­го, на­до бы­ло пред­ва­ри­тельно быть за­пи­сан­ным в зо­ло­тую кни­гу. А в зо­ло­тую кни­гу вно­си­лись только чле­ны Вер­хов­но­го Со­ве­та. «Вот тут и вер­тись», — как го­во­рит Мед­ве­ден­ко в «Чай­ке». За ти­ши­ной улиц ник­то не наб­лю­дал, по­то­му что улиц не бы­ло. Но за по­ли­ти­чес­ким спо­кой­ст­ви­ем или, как те­перь вы­ра­жа­ют­ся, за «внут­рен­ни­ми вра­га­ми», имел наб­лю­де­ние «Со­вет де­ся­ти», ко­то­рый, по ост­ро­ум­ной до­гад­ке ис­то­ри­ков, большей частью сос­то­ял из де­ся­ти че­ло­век. Это бы­ло тай­ное су­ди­ли­ще, об­ле­чен­ное не­ог­ра­ни­чен­ной властью. Че­ло­век, за­по­доз­рен­ный в по­ли­ти­чес­кой неб­ла­го­на­деж­нос­ти, вдруг ис­че­зал не­из­вест­но ку­да, и о нем да­же не сме­ли рас­спра­ши­вать. Сле­ду­ет за­ме­тить, что тог­да по­ли­ти­чес­кой неб­ла­го­на­деж­ностью счи­та­лось при­вер­женст­во к мо­нар­хиз­му, меж­ду тем как те­перь… Так ме­ня­ют­ся вре­ме­на!

    Генуя бы­ла пос­то­ян­ной со­пер­ни­цей Ве­не­ции и не раз с нею ссо­ри­лась. Но Ге­нуя не име­ла та­ко­го ре­ши­тельно­го пра­ви­тельства и в воп­ро­се, что луч­ше — мо­нар­хия или рес­пуб­ли­ка, — час­то ко­ле­ба­лась. По­это­му Бог ско­ро на­ка­зал ее.

    2. Пи­ре­ней­ский по­лу­ост­ров в VI­II ве­ке был по­ко­рен мав­ра­ми. Но, по­се­лив­шись в Ис­па­нии, они ско­ро по­те­ря­ли свою во­инст­вен­ность и ста­ли за­ни­маться тор­гов­лею. По­ла­га­ют, что мно­гие из них уже тог­да хо­ди­ли по дво­рам и кри­ча­ли: «Ха­лат! Ха­лат!» Это бы­ло апо­ге­ем раз­ви­тия ис­панс­ко­го ха­ли­фа­та. Пос­ле это­го пре­сек­лась ди­нас­тия Омай­ядов и ха­ли­фат разд­ро­бил­ся на мел­кие го­су­дарст­ва: Гре­на­да, Се­вилья, Ва­лен­сия и дру­гие. От­час­ти об этом со­бы­тии по­вест­ву­ет из­вест­ное сти­хот­во­ре­ние в зна­ме­на­тельных строч­ках: «От Се­вильи до Гре­на­ды в тем­ном сум­ра­ке но­чей». Эти строч­ки ин­те­ре­су­ющи­еся мо­гут ус­лы­шать на лю­бом бла­гот­во­ри­тельном кон­цер­те в Пе­тер­бур­ге.

    Это разд­роб­ле­ние бы­ло сде­ла­но ис­то­ри­ей для то­го, что­бы об­лег­чить хрис­ти­анам* борьбу с мав­ра­ми. И дей­ст­ви­тельно, арабс­кие вла­де­ния од­ни за дру­ги­ми ста­ли пе­ре­хо­дить в ру­ки хрис­ти­анс­ких го­су­да­рей. Са­мую ре­ши­тельную вой­ну с мав­ра­ми ве­ли кас­тильцы: из ры­ца­рей в этой борьбе прос­ла­вил­ся Род­ри­го Ди­ас, бо­лее из­вест­ный под псев­до­ни­мом Сид. Сид — лю­би­мый ге­рой ис­панс­ких пе­сен, и большую ошиб­ку де­ла­ют те, ко­то­рые пу­та­ют Сид и «сидр».

    Король ара­гонс­кий Фер­ди­нанд II, проз­ван­ный Ка­то­ли­ком, всту­пил в брак с нас­лед­ни­цей кас­тильской ко­ро­ны Иза­бел­лой. Этим бы­ло по­ло­же­но ос­но­ва­ние Ис­панс­ко­му ко­ро­левст­ву. Фер­ди­нанд взял Гре­на­ду — пос­лед­ний оп­лот му­сульманс­ких вла­де­ний. Ве­ли­ко­леп­ный го­род был пре­дан разг­раб­ле­нию.

    Фердинанд спал и ви­дел еди­ную не­раз­дельную мо­нар­хию. Эта мрач­ная фи­гу­ра сред­не­ве­ковья смот­ре­ла на ре­ли­гию как на обя­за­тельное по­ли­цей­ское пос­та­нов­ле­ние, а на ду­хо­венст­во как на жан­дар­мов. Па­па же, по по­ня­тию это­го бла­го­чес­ти­во­го и бо­го­бо­яз­нен­но­го ко­ро­ля-ка­то­ли­ка, дол­жен был предс­тав­лять неч­то сред­нее меж­ду обер-про­ку­ро­ром и ше­фом жан­дар­мов. По же­ла­нию Фер­ди­нан­да па­па уч­ре­дил инк­ви­зи­цию, то есть выс­шее ду­хов­ное су­ди­ли­ще, ко­то­рое име­ло целью, во-пер­вых, сла­вить Бо­га, а во-вто­рых, прес­ле­до­вать ере­ти­ков и отс­туп­ни­ков. От свя­той инк­ви­зи­ции осо­бен­но жес­то­ко стра­да­ли мав­ры и ев­реи. Ев­ре­ев поч­тен­ный Ило­вай­ский рас­смат­ри­ва­ет в од­ной гла­ве с тор­го­вы­ми пу­тя­ми, ве­ро­ят­но, по­ла­гая, что это то­же неч­то вро­де до­рог или во­дя­но­го со­об­ще­ния. Но ев­реи бы­ли не до­ро­ги, а осо­бый на­род, ко­то­рый при лю­бом обо­ро­те ко­ле­са ис­то­рии всег­да яв­лял­ся стра­да­тельным ли­цом.

    Святая инк­ви­зи­ция, за­жи­гая кост­ры во имя сла­вы Бо­жи­ей, не де­ла­ла для ев­ре­ев ни­ка­ких ог­ра­ни­че­ний, и идея ка­то­ли­чест­ва со­вер­шен­но оди­на­ко­во ут­верж­да­лась пеп­лом сож­жен­ных мав­ров, ев­ре­ев и хрис­ти­ан — по­ли­ти­чес­ких вра­гов Фер­ди­нан­да.

    Этот бла­го­чес­ти­вый мо­нарх, к сло­ву ска­зать, умер ужас­ной смертью: его живьем за­ели вши.

    3. Меж­ду тем дни Ви­зан­тии бы­ли уже сос­чи­та­ны. На­до по­ла­гать, что ис­то­рия очень счи­та­лась с Ви­зан­ти­ей, ува­жая и вы­со­ко ста­вя ее зас­лу­ги, ибо для то­го, что­бы с нею по­кон­чить, судьба выб­ра­ла очень слож­ную сис­те­му.

    Началось это из­да­ле­ка, еще при Чин­гиз-ха­не. Од­на ту­рец­кая ор­да по­ки­ну­ла свои ко­чевья в Хо­ра­са­не (се­ве­ро-вос­точ­ная часть Пер­сии) и пе­реш­ла на за­пад, в Ар­ме­нию. По име­ни сво­его пред­во­ди­те­ля Ос­ма­на эти тур­ки впос­ледст­вии ста­ли на­зы­ваться ос­манс­ки­ми. Тог­да еще ник­то не по­ни­мал, для че­го это де­ла­ет­ся, это бы­ло, так ска­зать, пер­вым пре­дос­те­ре­же­ни­ем. Тур­ки, ве­ро­ят­но, пос­вя­щен­ные в хит­рый план ис­то­ри­чес­кой судьбы на­ро­дов, ста­ли уве­рен­но за­во­евы­вать ма­ло­ази­атс­кие про­вин­ции Ви­зан­тии. При Ба­язе­те I Ви­зан­тия уже го­то­ви­лась к смер­ти, ибо он, опус­то­шив Сер­бию, шел на Конс­тан­ти­но­поль. Но ус­пе­хи Ба­язе­та не­ожи­дан­но бы­ли ос­та­нов­ле­ны со­вер­шен­но но­вым мон­гольским за­во­ева­те­лем — Та­мер­ла­ном. Вы­чис­ле­но — и с дос­та­точ­ной точ­ностью, — что вследст­вие уда­ра, на­не­сен­но­го Та­мер­ла­ном Ту­рец­ко­му го­су­дарст­ву, хрис­ти­анс­кий Конс­тан­ти­но­поль про­су­щест­во­вал лиш­них ров­но пятьде­сят лет. В этом опять-та­ки нельзя не ви­деть про­яв­ле­ния осо­бо­го вни­ма­ния ис­то­рии к зас­лу­гам ви­зан­тий­ских ца­рей.

    Тамерлан по спра­вед­ли­вос­ти счи­та­ет­ся ар­хист­ра­ши­ли­щем. Во-пер­вых, он ро­дил­ся с кус­ком за­пек­шей­ся кро­ви в ру­ках, а во-вто­рых, с се­ды­ми во­ло­са­ми, как у ны­неш­не­го К. С. Ста­нис­лавс­ко­го. Но этот ар­хи­вар­вар (не Ста­нис­лавс­кий, а Та­мер­лан) пи­тал ува­же­ние к уче­ным лю­дям и ща­дил па­мят­ни­ки культу­ры. В Ма­лой Азии при Ан­го­ре он раз­бил ту­рок, Ба­язет был зах­ва­чен в плен, где и умер. Ско­ро умер и Та­мер­лан, го­то­вясь к по­хо­ду на Ки­тай. В ди­ких мо­но­тон­ных пес­нях ко­чу­ющих мон­го­лов еще мож­но ус­лы­шать вос­по­ми­на­ния о бы­лой сла­ве дав­но угас­ших вре­мен.

    Но отс­чи­тан­ные льгот­ные пятьде­сят лет под­хо­ди­ли к кон­цу. Царст­во­ва­ние пре­ем­ни­ков Ми­ха­ила Па­ле­оло­га на ви­зан­тий­ском тро­не бы­ло эпо­хою пос­те­пен­но­го па­де­ния Ви­зан­тии. Нас­ту­па­ли пос­лед­ние дни; дош­ло до то­го, что Па­ле­оло­ги сог­ла­ша­лись — о ужас! — на под­чи­не­ние гре­чес­кой церк­ви па­пе, только бы тот по­мог им. Но па­па, преж­де чем прис­лать по­мощь про­тив ту­рок, стал бес­ко­неч­но рас­ска­зы­вать о чис­ти­ли­ще, о рае, апос­то­лах… Все это, ко­неч­но, бы­ло очень ин­те­рес­но, но не те­перь, ког­да тур­ки сто­яли под са­мым Конс­тан­ти­но­по­лем. Ио­анн VI, поч­ти не тор­гу­ясь, сог­ла­сил­ся, что ла­тинс­кие свя­тые бы­ли свя­тее гре­чес­ких и что апос­тол Петр был рож­ден ка­то­ли­ком. В подт­верж­де­ние это­го был сос­тав­лен про­то­кол под име­нем Фло­рен­тий­ской унии. Но гре­чес­кий на­род не сог­ла­сил­ся с про­то­ко­лом, и это про­из­ве­де­ние стра­ха и тру­сос­ти по­зор­но про­ва­ли­лось.

    Последним ви­зан­тий­ским им­пе­ра­то­ром был Конс­тан­тин XI Па­ле­олог. Им­пе­рия тог­да дос­тиг­ла ми­ни­мальных раз­ме­ров, не­ко­то­рые ост­ро­ва и не­большие ви­зан­тий­ские вла­де­ния в Пе­ло­пон­не­се уп­рав­ля­лись братьями им­пе­ра­то­ра, ко­то­рые но­си­ли не­обык­но­вен­ный мяг­кий ти­тул — «дес­по­тов», но это бы­ла не ха­рак­те­рис­ти­ка их, а за­ня­тие.

    Магомет II ре­шил, не до­жи­да­ясь окон­ча­ния спо­ра о рае и чис­ти­ли­ще, по­кон­чить с Конс­тан­ти­но­по­лем. Двух­сот­ты­сяч­ное вой­ско оса­ди­ло сто­ли­цу. Ге­ну­эз­цы и ве­не­ци­ане, же­лая вы­ка­зать свое со­чувст­вие, прис­ла­ли на по­мощь Ви­зан­тии нес­колько га­лер. По срав­не­нию с пре­вос­хо­дя­щи­ми си­ла­ми неп­ри­яте­ля это бы­ло не бо­лее как кра­си­вый жест. Вход в конс­тан­ти­но­польскую га­вань — Зо­ло­той Рог — был за­перт же­лез­ны­ми це­пя­ми, и ту­рец­кие су­да не мог­ли про­ник­нуть в нее. Сул­тан ве­лел пе­ре­та­щить их су­хим пу­тем по дос­кам, на­ма­зан­ным сви­ным са­лом, хо­тя как ма­го­ме­та­нин чувст­во­вал инс­тинк­тив­ное отв­ра­ще­ние к сви­ни­не. Го­род был взят. Конс­тан­тин, сра­жа­ясь как прос­той сол­дат, был убит. Его го­ло­ву выс­та­ви­ли на вы­со­ком шес­те. Три дня про­дол­жа­лись гра­бе­жи, при­чем тур­ки об­на­ру­жи­ли се­бя со­вер­шен­ны­ми про­фа­на­ми в об­лас­ти ис­кус­ства: раз­би­ли мно­жест­во ста­туй и унич­то­жи­ли цен­ные кар­ти­ны и ук­ра­ше­ния. Это, во вся­ком слу­чае, чес­ти им не де­ла­ло. Со­фий­ский со­бор был об­ра­щен в ме­четь, и на мес­то крес­та был вод­во­рен по­лу­ме­сяц…

    Чехи, ли­тов­цы, по­ля­ки, бол­га­ры и сер­бы спеш­но до­кан­чи­ва­ли свою сред­нюю ис­то­рию, по­то­му что сред­ние ве­ка уже под­хо­ди­ли к кон­цу и бы­ло из­вест­но, что, как только отк­ро­ют Аме­ри­ку, сей­час нач­нут­ся но­вые ве­ка, а ждать ни­ко­го не бу­дут.

    И дей­ст­ви­тельно, уже приб­ли­жа­лись но­вые ве­ка с но­вы­ми иде­ями и но­вы­ми бо­га­ми, ко­то­рые для сво­его ут­верж­де­ния тре­бо­ва­ли со­вер­шен­но но­вых по­то­ков кро­ви.

    А преж­няя кровь, оке­ана­ми про­ли­тая в честь ста­рых или, пра­вильнее ска­зать, сред­них бо­гов, дав­ным-дав­но вы­сох­ла, и про нее вспо­ми­на­ли только в учеб­ни­ках, сос­тав­лен­ных для лиц млад­ше­го воз­рас­та.

    История сред­них ве­ков пос­те­пен­но и не­за­мет­но пе­ре­хо­ди­ла в «но­вую ис­то­рию». Раз­ли­чие меж­ду эти­ми дву­мя пе­ри­ода­ми зак­лю­ча­ет­ся в том, что че­ло­ве­чест­во, по­кон­чив со сред­ни­ми ве­ка­ми, сра­зу как-то по­ум­не­ло и, ус­ты­див­шись сво­ей сред­не­ве­ко­вой ди­кос­ти, пос­пе­ши­ло сде­лать ряд ша­гов, ко­то­рым нельзя от­ка­зать в со­об­ра­зи­тельнос­ти и здра­вом смыс­ле.

    В сред­ние ве­ка пос­ту­па­тельное раз­ви­тие культу­ры из­ме­ря­лось лишь ко­ли­чест­вом сож­жен­ных на пло­ща­дях кол­ду­нов да опы­та­ми над прев­ра­ще­ни­ем жи­вых лю­дей в ко­шек, вол­ков и со­бак (опы­та­ми, при­нес­ши­ми уче­ным то­го вре­ме­ни пол­ное ра­зо­ча­ро­ва­ние). Но­вая ис­то­рия пош­ла по дру­го­му, бо­лее прос­ве­щен­но­му пу­ти. Прав­да, кол­ду­нов на кост­рах все еще про­дол­жа­ли сжи­гать, но де­ла­ли это уже бе­зо вся­ко­го оду­шев­ле­ния и подъема, с единст­вен­ной целью за­пол­нить хоть ка­ким-ни­будь разв­ле­че­ни­ем зи­я­ющую пус­то­ту про­буж­да­юще­го­ся ума и ду­ши.

    Таким об­ра­зом, ве­ли­кие лю­ди, по­ло­жив­шие сво­им ге­ни­ем на­ча­ло «но­вой ис­то­рии», име­ли уже бла­го­дар­ную поч­ву в жаж­ду­щих че­го-то но­во­го ду­шах прос­тых лю­дей… Изоб­ре­та­те­ли и отк­ры­ва­те­ли мог­ли уже на­чать свое де­ло без жгу­че­го рис­ка быть сож­жен­ны­ми на при­вет­ли­вых ог­нях кост­ров во сла­ву Бо­жию.

    Человечество сде­ла­лось сра­зу та­ким культур­ным, что ни Гу­ттен­берг, ни Ко­лумб не бы­ли за­жа­ре­ны на кост­ре: пер­вый скон­чал­ся прос­то от го­ло­ду­хи и бед­нос­ти, вто­рой — от тя­жес­ти тю­рем­ных оков, в ко­то­рые зак­лю­чил его удив­лен­ный его отк­ры­ти­ями ко­роль Фер­ди­нанд.

    В ре­ли­ги­оз­ных ве­ро­ва­ни­ях то­же пош­ла ко­рен­ная лом­ка: как раз из меш­ка по­сы­па­лись раз­ные ре­фор­ма­то­ры, про­тес­тан­ты, Эраз­мы Рот­тер­дамс­кие и Мар­ти­ны Лю­те­ры.

    Монахи бы­ли в большой мо­де, а один из них — Бер­тольд Шварц — ухит­рил­ся да­же вы­ду­мать по­рох, что не уда­ва­лось до не­го да­же са­мым ин­тел­ли­гент­ным лю­дям то­го вре­ме­ни. Та­ким об­ра­зом, при ве­се­лом гро­хо­те пу­шек, скри­пе­нии пе­чат­ных стан­ков и воп­лях но­во­отк­ры­тых крас­но­ко­жих че­ло­ве­чест­во всту­пи­ло в пе­ри­од «Но­вой ис­то­рии»!

    Раньше, до изоб­ре­те­ния кни­го­пе­ча­та­ния, лю­ди пи­са­ли черт зна­ет на чем: на ко­же жи­вот­ных, листьях, кир­пи­чах — од­ним сло­вом, на пер­вом, что под­вер­ты­ва­лось под ру­ку.

    Сношения меж­ду людьми бы­ли очень зат­руд­ни­тельны… Для то­го что­бы воз­люб­лен­ный мог из­ло­жить как сле­ду­ет пред­ме­ту сво­ей люб­ви вол­ну­ющие его чувст­ва, ему при­хо­ди­лось отп­рав­лять ей це­лую под­во­ду кир­пи­чей. Про­честь на­пи­сан­ное предс­тав­ля­ло та­кую неб­ла­го­дар­ную ра­бо­ту, что тер­пе­ние де­ви­цы ло­па­лось, и она на де­ся­том кир­пи­че вы­хо­ди­ла за­муж за дру­го­го.

    Кожа жи­вот­ных (пер­га­мент) то­же бы­ла не­удоб­на, глав­ным об­ра­зом сво­ей до­ро­го­виз­ною. Ес­ли один при­ятель про­сил у дру­го­го письмен­но на пер­га­мен­те взай­мы до пос­ле­завт­ра сум­му в два-три зо­ло­тых, то он тра­тил на эту просьбу всю по­лу­чен­ную за­имо­об­раз­но сум­му, так как сто­имость пер­га­мен­та пог­ло­ща­ла за­ем. От­но­ше­ния пор­ти­лись, и про­ис­хо­ди­ли час­тые дра­ки и вой­ны, что ожес­то­ча­ло нра­вы.

    Таким об­ра­зом, мож­но с пол­ным ос­но­ва­ни­ем ска­зать, что по­яв­ле­ние на рын­ке тря­пич­ной бу­ма­ги смяг­чи­ло нра­вы.

    Первыми, кто на­учил ев­ро­пей­цев де­лать бу­ма­гу, бы­ли — как это ни уди­ви­тельно — ара­бы, на­род, прос­ла­вив­ший­ся до то­го лишь чер­ным цве­том ли­ца и не­обуз­дан­ным, ли­шен­ным ло­ги­ки по­ве­де­ни­ем.

    Кстати, у ара­бов же ев­ро­пей­цы по­за­имст­во­ва­лись и дру­гой, очень ост­ро­ум­ной шту­кой: арабс­ки­ми циф­ра­ми. До это­го по­за­имст­во­ва­ния в хо­ду бы­ли лишь римс­кие циф­ры, очень не­удоб­ные и гро­мозд­кие. Спо­соб на­чер­та­ния их был нас­колько прост, нас­только же и не­ук­люж. Ес­ли нуж­но бы­ло на­пи­сать циф­ру один, пи­са­ли I, два — II, три — III и так да­лее, по ве­ли­чи­не циф­ры ко­ли­чест­во па­ло­чек. Опе­ри­ро­ва­ние с од­ноз­нач­ны­ми циф­ра­ми еще не предс­тав­ля­ло зат­руд­не­ний… Но двуз­нач­ные и трехз­нач­ные за­ни­ма­ли це­лую стра­ни­цу еди­ниц, и, что­бы сос­чи­тать их, при­хо­ди­лось тра­тить неп­ро­из­вольно уй­му вре­ме­ни. А циф­ру «мил­ли­он» и сов­сем нельзя бы­ло на­пи­сать: она за­ни­ма­ла мес­то, рав­ное рас­сто­янию от Па­ри­жа до Мар­се­ля.

    Таким об­ра­зом, яс­но, ка­кое гро­мад­ное зна­че­ние для культу­ры и тор­гов­ли име­ли арабс­кие циф­ры, и мож­но во­об­ра­зить, как гор­ди­лись сво­ей вы­дум­кой ара­бы, за­ди­рая квер­ху свои чер­ные, сож­жен­ные солн­цем но­сы…

    Книгопечатание на пер­вых по­рах сто­яло на са­мой жал­кой, низ­кой сту­пе­ни. Ес­ли бы Иоган­на Гу­ттен­бер­га, изоб­ре­та­те­ля кни­го­пе­ча­та­ния, при­вес­ти те­перь в са­мую ор­ди­нар­ную ти­пог­ра­фию, пе­ча­та­ющую сва­деб­ные приг­ла­ше­ния и ме­ню, и по­ка­зать ему обык­но­вен­ную ти­пог­рафс­кую ма­ши­ну, он ни­че­го бы в ней не по­нял и, по­жа­луй, вы­ра­зил бы же­ла­ние «по­ка­таться» на ма­хо­вом ко­ле­се.

    Во вре­ме­на Гу­ттен­бер­га пе­ча­та­ли кни­ги так: на де­ре­вян­ной дос­ке вы­ре­зы­ва­ли вы­пук­лые бук­вы, на­ма­зы­ва­ли чер­ной крас­кой и, по­ло­жив на бу­ма­гу дос­ку, са­ди­лись на нее в ро­ли под­виж­но­го энер­гич­но­го прес­са. От тя­жес­ти ти­пог­ра­фа и за­ви­се­ла чис­то­та и чет­кость пе­ча­ти.

Типограф играл роль пресса при книгопечатании.

    Вся зас­лу­га Гу­ттен­бер­га зак­лю­ча­лась в том, что он на­пал на мысль вы­ре­зы­вать каж­дую бук­ву от­дельно и уже из этих под­виж­ных букв скла­ды­вать сло­ва для пе­ча­ти. Ка­жет­ся, мысль пус­тя­ко­вая, а не при­ди она Гу­ттен­бер­гу в го­ло­ву, кни­го­пе­ча­та­ние заст­ря­ло бы на де­ре­вян­ных дос­ках и че­ло­ве­чест­во до сих пор си­де­ло бы в ка­ком-ни­будь сем­над­ца­том ве­ке, не до­га­ды­ва­ясь о при­чи­не сво­ей отс­та­лос­ти. Ужас!

    Будучи со­об­ра­зи­тельным че­ло­ве­ком по час­ти кни­го­пе­ча­та­ния, Гут­тен­берг в жиз­ни был су­щим ре­бен­ком, и его не об­ма­ны­вал и не обс­чи­ты­вал только ле­ни­вый… Ис­то­рия го­во­рит, что он во­шел в ком­па­нию с ка­ким-то зо­ло­тых дел мас­те­ром Фа­ус­том. Тот ти­пог­ра­фию заб­рал се­бе, а Гут­тен­бер­га прог­нал. Гу­ттен­берг опять на­шел ка­ко­го-то, как гла­сит ис­то­рия, «очень бо­га­то­го от­зыв­чи­во­го че­ло­ве­ка». От­зыв­чи­вый че­ло­век то­же прис­во­ил се­бе ти­пог­ра­фию, а Гу­ттен­бер­га прог­нал. В это вре­мя на­шел­ся еще бо­лее от­зыв­чи­вый че­ло­век — ар­хи­епис­коп май­нцс­кий Адольф. Он при­нял Гут­тен­бер­га к се­бе, но не пла­тил ему ни ко­пей­ки жа­ло­ванья, так что Гу­ттен­берг из­ба­вил­ся от го­лод­ной смер­ти только пос­пеш­ным бегст­вом. Так до кон­ца жиз­ни Гу­ттен­берг бро­дил от од­но­го мо­шен­ни­ка к дру­го­му, по­ка не умер в бед­нос­ти.

    Что ка­са­ет­ся важ­но­го изоб­ре­те­ния в ис­то­рии че­ло­ве­чес­кой культу­ры — маг­нит­ной стрел­ки, то пи­шу­щий эти стро­ки так и не до­бил­ся тол­ку: кем же, в сущ­нос­ти, маг­нит­ная стрел­ка вы­ду­ма­на?

    По од­ним ис­точ­ни­кам, ее изоб­рел ка­кой-то Фла­вио Джой­о из Амальфи, по дру­гим — она бы­ла из­вест­на еще во вре­ме­на крес­то­вых по­хо­дов.

    Вот и раз­бе­рись тут.

    На вся­кий слу­чай Джой­о со­оте­чест­вен­ни­ки пос­та­ви­ли па­мят­ник, и так как па­тент на эту ост­ро­ум­ную вы­дум­ку (не на па­мят­ник, а на маг­нит) ни­кем не за­яв­лен, то маг­нит­ные стрел­ки те­перь мо­жет из­го­тов­лять вся­кий, ко­му при­дет охо­та.

    По мне­нию пи­шу­ще­го эти стро­ки, все-та­ки для ис­то­ри­ков ос­тал­ся один путь, с по­мощью ко­то­ро­го мож­но лег­ко про­ве­рить, изоб­рел ли маг­нит­ную стрел­ку дей­ст­ви­тельно Фла­вио Джой­о.

    Стоит только вы­яс­нить: умер ли он в ни­ще­те? Ес­ли это так, зна­чит, он и изоб­рел ком­пас.

    Примеры Гут­тен­бер­га, Ко­лум­ба и дру­гих в дос­та­точ­ной ме­ре подт­верж­да­ют это пра­ви­ло.

    Не ме­нее за­га­доч­на ис­то­рия с изоб­ре­те­ни­ем по­ро­ха. Мол­ва при­пи­сы­ва­ет эту зас­лу­гу мо­на­ху Бер­тольду Швар­цу, но так как нет дан­ных, сви­де­тельству­ющих о том, что он умер в ни­ще­те, то и при­част­ность Швар­ца к де­лу «об изоб­ре­те­нии по­ро­ха» до­вольно сом­ни­тельна.

    Предлагаем чи­та­те­лю на вы­бор: Бер­тольда Швар­ца или еще од­но­го мо­на­ха Род­же­ра Бэ­ко­на, ко­то­ро­му при­пи­сы­ва­лось изоб­ре­те­ние по­ро­ха еще в XI­II ве­ке. О пос­лед­нем в ис­то­рии ска­за­но: «…Он умел сос­тав­лять по­рох, за­по­доз­рен в ере­си, под­верг­ся прес­ле­до­ва­нию и умер в тюрьме».

    Это по­ка­зы­ва­ет, что уже и в те вре­ме­на все­ми соз­на­ва­лась раз­ру­ши­тельная си­ла по­ро­ха и про­тив нее при­ни­ма­лись ра­ди­кальные ме­ры.

    Изобретение по­ро­ха про­из­ве­ло ко­рен­ной пе­ре­во­рот в во­ен­ном ис­кус­стве.

    Раньше опыт­ные, за­ка­лен­ные в бо­ях во­ины пос­ту­па­ли так: за­ко­вы­ва­ли се­бя с ног до го­ло­вы в же­ле­зо, вска­раб­ки­ва­лись с по­мощью слуг на ло­шадь и бро­са­лись в бит­ву. Вра­ги нас­ка­ки­ва­ли на та­ко­го во­ина, ру­би­ли его саб­ля­ми, ко­ло­ли но­жа­ми, а он си­дел как ни в чем не бы­ва­ло и иро­ни­чес­ки пог­ля­ды­вал на вра­гов. Ес­ли его стас­ки­ва­ли за но­гу с ло­ша­ди, он тут не те­рял­ся: ле­жал се­бе на зем­ле и иро­ни­чес­ки пог­ля­ды­вал на вра­гов. Те дол­го и тщет­но хло­по­та­ли вок­руг этой ги­гантс­кой замк­ну­той уст­ри­цы, не зная, как отк­рыть ее, как дос­тать из-под же­ле­за ку­со­чек жи­во­го че­ло­ве­чес­ко­го мя­са… Про­во­зив­шись бесп­лод­но нес­колько ча­сов над ры­ца­рем, вра­ги по­че­сы­ва­ли за­ты­лок и, вы­ру­гав­шись, бро­са­лись на дру­гих вра­гов, а к по­бе­ди­те­лю приб­ли­жа­лись вер­ные слу­ги и сно­ва втас­ки­ва­ли его на ко­ня.

    Так и во­зи­ли это бро­ни­ро­ван­ное чу­че­ло с мес­та на мес­то, по­ка вра­ги не об­ла­мы­ва­ли об не­го свое хо­лод­ное ору­жие и не сда­ва­лись в плен.

    С изоб­ре­те­ни­ем по­ро­ха де­ла храб­рых замк­ну­тых ры­ца­рей сов­сем приш­ли в упа­док. Сто­ило ста­щить та­ко­го ры­ца­ря с ло­ша­ди и под­ло­жить под не­го фун­та два по­ро­ху, как он сей­час же раз­мы­кал­ся, раз­ле­тал­ся на час­ти и при­хо­дил в со­вер­шен­ную не­год­ность.

    Таким об­ра­зом, изоб­ре­те­ние по­ро­ха по­ве­ло к уп­разд­не­нию лич­ной храб­рос­ти и си­лы. Во­ен­ное де­ло бы­ло ре­ор­га­ни­зо­ва­но, по­яви­лись ружья, пуш­ки, ук­реп­лен­ные го­ро­да зат­ре­ща­ли, а ди­ка­ри, нез­на­ко­мые с упот­реб­ле­ни­ем ог­нест­рельно­го ору­жия, впа­ли в со­вер­шен­ное уны­ние. Ев­ро­пей­цы их би­ли, ко­ло­ти­ли и пре­зи­ра­ли на том ос­но­ва­нии, что они «по­ро­ху не вы­ду­ма­ли!».

    Очевидцы ут­верж­да­ют, что Аме­ри­ка бы­ла отк­ры­та Хрис­то­фо­ром Ко­лум­бом, прос­ла­вив­шим­ся, кро­ме то­го, сво­ей си­лой и со­об­ра­зи­тельностью: во вре­мя дис­пу­та с уче­ны­ми Ко­лумб в до­ка­за­тельство ша­ро­об­раз­ной фор­мы зем­ли раз­да­вил на гла­зах при­сутст­ву­ющих — без вся­ких прис­по­соб­ле­ний — ку­ри­ное яй­цо. Все ах­ну­ли и по­ве­ри­ли Ко­лум­бу.

    Разрешение на отк­ры­тие Аме­ри­ки Ко­лумб по­лу­чил ус­лов­но, то есть в до­го­во­ре пра­ви­тельства с Ко­лум­бом бы­ло ска­за­но бук­вально так: «Мы, Фер­ди­нанд Ара­гонс­кий с од­ной сто­ро­ны и Хрис­то­фор Ко­лумб с дру­гой, зак­лю­чи­ли нас­то­ящий до­го­вор в том, что я, Фер­ди­нанд, обя­зу­юсь дать ему, Ко­лум­бу, де­неж­ные средст­ва и ко­раб­ли, а он, Ко­лумб, обя­зу­ет­ся сесть на эти ко­раб­ли и плыть ку­да при­дет­ся. Кро­ме то­го, упо­мя­ну­тый Ко­лумб обя­зу­ет­ся натк­нуться на пер­вую под­вер­нув­шу­юся ему зем­лю и отк­рыть ее, за что он по­лу­ча­ет на­мест­ни­чест­во и де­ся­тую часть до­хо­дов с отк­ры­тых зе­мель».

    Относясь чрез­вы­чай­но поч­ти­тельно к па­мя­ти та­лант­ли­во­го Ко­лум­ба, мы тем не ме­нее счи­та­ем се­бя обя­зан­ны­ми ос­ве­тить эту лич­ность с со­вер­шен­но но­вой сто­ро­ны, не­по­хо­жей на ту, ко­то­рая бы­ла бы соз­да­на ис­то­ри­чес­кой ру­ти­ной.

    Вот что мы ут­верж­да­ем:

    1) вы­ез­жая впер­вые из га­ва­ни Па­ло­са (в Ис­па­нии), Ко­лумб ду­мал только об отыс­ка­нии морс­ко­го пу­ти в Ин­дию, не по­мыш­ляя да­же об отк­ры­тии ка­кой-то там Аме­ри­ки. Так что тут ни­ка­кой зас­лу­ги с его сто­ро­ны и не бы­ло;

    2) во-вто­рых, ни­ка­кой Аме­ри­ки да­же нельзя бы­ло и «открыть», по­то­му что она уже бы­ла отк­ры­та в Х ве­ке скан­ди­навс­ки­ми мо­ре­хо­да­ми;

    3) и в-третьих, ес­ли бы да­же скан­ди­навс­кие мо­ре­хо­ды не за­бе­жа­ли впе­ред, Ко­лумб все рав­но ни­ка­кой Аме­ри­ки не отк­ры­вал. Пусть прос­ле­дят чи­та­те­ли все его по­ве­де­ние в де­ле «откры­тия Аме­ри­ки». Он плыл, плыл по оке­ану, по­ка один мат­рос не зак­ри­чал во все гор­ло: «Зем­ля!» Вот кто и дол­жен был бы по-нас­то­яще­му счи­таться отк­ры­ва­те­лем Аме­ри­ки — этот чест­ный, не­за­мет­ный тру­же­ник, этот се­рый ге­рой… А Ко­лумб от­тер его, выд­ви­нул­ся впе­ред, на­пя­лил ад­ми­ральский мун­дир, вы­лез на бе­рег, утер лоб но­со­вым фу­ля­ро­вым плат­ком и об­лег­чен­но вздох­нул:

    — Ффу! На­ко­нец-то я отк­рыл Аме­ри­ку!

    Многие бу­дут спо­рить с на­ми в этом пунк­те, мно­гие от­верг­нут на­ше­го мат­ро­са… Хо­ро­шо-с. Но у нас есть и дру­гое воз­ра­же­ние: в пер­вый свой при­езд Ко­лумб ни­ка­кой Аме­ри­ки не отк­ры­вал. Вот что он сде­лал: натк­нул­ся на ост­ров Сан-Сальва­дор (Гва­на­га­ни), выз­вал в ту­зем­цах удив­ле­ние и уехал. Еду­чи, натк­нул­ся на дру­гой ост­ров — Ку­бу, вы­са­дил­ся, выз­вал в ту­зем­цах удив­ле­ние и уехал. Сей­час же натк­нул­ся на тре­тий ост­ров, Га­ити, по сво­ей, уже уко­ре­нив­шей­ся, при­выч­ке вы­са­дил­ся, выз­вал в ту­зем­цах удив­ле­ние и уехал до­мой, в Ис­па­нию. Спра­ши­ва­ет­ся, где же отк­ры­тие но­во­го ма­те­ри­ка, ес­ли тщес­лав­ный мо­ряк по­вер­тел­ся сре­ди трех ост­ро­вов, выз­вал в ту­зем­цах удив­ле­ние и уехал?

    Наш скеп­ти­цизм раз­де­лял­ся мно­ги­ми да­же в то вре­мя. По край­ней ме­ре, ког­да Ко­лумб вер­нул­ся в Ис­па­нию и со­об­щил о сво­ем отк­ры­тии, не­ко­то­рые прос­ве­щен­ные лю­ди, знав­шие о по­се­ще­нии скан­ди­на­ва­ми но­вой стра­ны еще в Х ве­ке, по­жи­ма­ли пле­ча­ми и, сме­ясь, яз­ви­ли Ко­лум­ба:

    — Тоже! Отк­рыл Аме­ри­ку!

    С тех пор эта фра­за и при­об­ре­ла смысл иро­нии и нас­меш­ки над людьми, со­об­щав­ши­ми с тор­жест­вен­ным ви­дом об об­ще­из­вест­ных фак­тах.

    Что мож­но пос­та­вить Ко­лум­бу в зас­лу­гу — это уме­ние про­из­во­дить на ту­зем­цев впе­чат­ле­ние и вы­зы­вать в них иск­рен­нее удив­ле­ние. Прав­да, нуж­но приз­наться, что удив­ля­лись обе сто­ро­ны: крас­ные ин­дей­цы при пер­вой встре­че с ди­ким ви­дом рас­смат­ри­ва­ли бе­лых ев­ро­пей­цев, а бе­лые ев­ро­пей­цы с оше­лом­лен­ны­ми ли­ца­ми гля­де­ли на крас­ных без­бо­ро­дых лю­дей, у ко­то­рых вся одеж­да сос­то­яла из собст­вен­но­го скальпа, ли­хо сдви­ну­то­го на­бек­рень.

    Налюбовавшись в дос­та­точ­ной ме­ре друг на дру­га, бе­лые и крас­ные прис­ту­пи­ли к тор­гу. Обе ра­сы иск­рен­не счи­та­ли друг дру­га круг­лы­ми ду­ра­ка­ми.

    Белые удив­ля­лись вти­хо­мол­ку:

    — И что за иди­оты эти ди­ка­ри! Зо­ло­тые серьги, кольца и це­лые слит­ки они от­да­ют в об­мен на гро­шо­вое зер­кальце или де­ся­ток раз­ноц­вет­ных стек­лян­ных бус.

    А ди­ка­ри то­же ти­хонько под­тал­ки­ва­ли друг дру­га лок­тя­ми, хи­хи­ка­ли и ка­ча­ли го­ло­ва­ми с са­мым без­на­деж­ным ви­дом:

    — Эти бе­лые сме­шат нас до упа­ду сво­ей глу­постью: за прос­той же­лтый ку­со­чек, ве­ли­чи­ной не бо­лее ку­ла­ка, они от­да­ют це­лое не­раз­би­тое зер­ка­ло или це­лый ар­шин крас­но­го ве­ли­ко­леп­но­го ку­ма­ча!

Открытие Америки и меновая торговля.

    С пос­ле­ду­ющи­ми по­се­ще­ни­ями Ко­лум­бом Аме­ри­ки ме­но­вая тор­гов­ля рос­ла и раз­ви­ва­лась.

    Испанцы при­вез­ли ин­дей­цам ко­жи, ружья, по­рох, рабст­во и склон­ность к гра­бе­жам и пьянству.

    Благодарные ин­дей­цы от­да­ри­ва­ли их кар­то­фе­лем, та­ба­ком и си­фи­ли­сом.

    Обе сто­ро­ны пок­ви­та­лись, и ник­то не мог уп­рек­нуть друг дру­га в от­сутст­вии щед­рос­ти: ни Ев­ро­па, ни Аме­ри­ка.

    После третьего пла­ва­ния в Аме­ри­ку Ко­лумб стал уже по­ду­мы­вать о ти­хой спо­кой­ной жиз­ни без тре­вог и прик­лю­че­ний. В этом ему при­шел на по­мощь сам ис­панс­кий ко­роль Фер­ди­нанд: он за­ко­вал Ко­лум­ба в це­пи и по­са­дил в тюрьму. Так как в то вре­мя всех вы­да­ющих­ся чем-ли­бо лю­дей обык­но­вен­но сжи­га­ли, то эта ко­ро­левс­кая ми­лость Ко­лум­бу выз­ва­ла у пос­лед­не­го мно­го за­вист­ни­ков.

    Из них в ис­то­рии из­вес­тен Кор­тес, за­во­евав­ший Ис­па­нии Мек­си­ку и снис­кав­ший у доб­ро­душ­но­го ко­ро­ля та­кое же рас­по­ло­же­ние, как Ко­лумб…

    Завоевание Мек­си­ки и Пе­ру счи­та­лось в то вре­мя очень зна­чи­тельным со­бы­ти­ем, но со­вер­ши­лось очень оно прос­то.

    Один храб­рый офи­цер по име­ни Фер­ди­нанд Кор­тес нес­колько раз прис­та­вал к ис­панс­ко­му ко­ро­лю Кар­лу с просьбой пос­лать его в ка­кую-ни­будь экс­пе­ди­цию. Кор­тес так на­до­ел ко­ро­лю сво­им бес­по­кой­ным ха­рак­те­ром, что тот од­наж­ды пос­лал его к чер­ту.

    Придравшись к это­му слу­чаю, храб­рый Кор­тес наз­вал се­бя пос­лан­ни­ком ко­ро­ля, взял от­ряд из пя­ти­сот че­ло­век и явил­ся в Мек­си­ку.

    Дальнейшее пош­ло как по мас­лу: сна­ча­ла ис­пан­цы по­уби­ва­ли мно­гих ту­зем­цев, по­том ту­зем­цы по­ря­доч­но по­щи­па­ли ис­пан­цев, убив ми­мо­хо­дом в ув­ле­че­нии дра­кой да­же собст­вен­но­го ко­ро­ля Мон­те­су­му. Убедившись, что Мон­те­су­ма не ожи­вет, пле­мян­ник его Гва­те­мо­зин пе­рес­ко­чил че­рез мерт­во­го дя­дю и усел­ся на прес­тол с ви­дом зав­зя­то­го ко­ро­ля… Ис­пан­цы оса­ди­ли сто­ли­цу Мек­си­ки, взя­ли ее прис­ту­пом, ту­зем­цев сно­ва по­уби­ва­ли, а Гва­те­мо­зи­на из­жа­ри­ли на угольях, че­го он не мог прос­тить по­бе­ди­те­лям до са­мой смер­ти.

    В то же вре­мя за­во­ева­тельная ли­хо­рад­ка расп­рост­ра­ни­лась пов­сю­ду: за­во­евы­вал ту­зем­цев и но­вые стра­ны вся­кий, ко­му бы­ло не лень.

    Обыкновенно, ес­ли нес­колько дру­зей со­би­ра­лись за вы­пив­кой, кто-ни­будь сей­час же пред­ла­гал:

    — А что, гос­по­да, не за­во­евать ли нам ка­кую-ни­будь стра­ну?

    — Ну, что ж… мож­но, — сог­ла­ша­лись гу­ля­ки, и все не­мед­лен­но гурьбой еха­ли к роб­ким за­пу­ган­ным ин­дей­цам.

    Десяток раз­вяз­ных на­хальных за­во­ева­те­лей без тру­да убеж­да­ли мно­го­чис­лен­ное ин­дей­ское вой­ско, что для них са­мое луч­шее — по­ко­риться.

    Почему? — в это ник­то не вхо­дил. И, ко­неч­но, ин­дей­цам ни­че­го не ос­та­ва­лось де­лать, как по­ко­ряться. И они по­ко­ря­лись.

    Таким об­ра­зом Пис­са­ро за­во­евал Пе­ру, а его ком­паньон по вы­пив­ке ка­кой-то Альмаг­ро от­бил­ся по пу­ти от ком­па­нии, заб­лу­дил­ся и, натк­нув­шись на стра­ну Чи­ли, по­ко­рил ее один-оди­не­ше­нек. И страш­но-то ему бы­ло, и стран­но, и скуч­но, да ни­че­го не по­де­ла­ешь — приш­лось по­ко­рять.

    Открыв Аме­ри­ку, ис­пан­цы ста­ли зас­тав­лять ин­дей­цев ра­бо­тать в руд­ни­ках и на план­та­ци­ях. Неж­ные, не при­вык­шие к ра­бо­те ин­дей­цы (до сих пор вся их ра­бо­та сво­ди­лась к вза­им­но­му сди­ра­нию скальпов, в чем не­ко­то­рые от­ли­ча­лись за­ме­ча­тельным про­ворст­вом и тру­дос­по­соб­ностью) уми­ра­ли как му­хи.

    Сердце од­но­го доб­ро­го че­ло­ве­ка по име­ни Лас-Ка­зас раз­ры­ва­лось от жа­лос­ти к нес­част­ным ин­дей­цам. Доб­рый Лас-Ка­зас стал уси­лен­но хло­по­тать об ос­во­бож­де­нии ин­дей­цев.

    — Какой вы чу­дак! — воз­ра­зи­ли ему план­та­то­ры. — Кем же мы их за­ме­ним?

    — Да аф­ри­канс­ки­ми нег­ра­ми. Очень прос­то!

    Совет был при­нят к све­де­нию. Его ис­пользо­ва­ли так рьяно, что вся Аф­ри­ка ско­ро зат­ре­ща­ла и поч­ти опус­те­ла.

    Освобожденные ин­дей­цы все рав­но вы­ми­ра­ли, но те­перь к ним при­со­еди­ни­лись и нег­ры: они то­же вы­ми­ра­ли.

    Добрый, на­ход­чи­вый Лас-Ка­зас осо­бен­ной по­пу­ляр­ностью сре­ди нег­ров не пользо­вал­ся, хо­тя ис­то­рия нав­сег­да сох­ра­ни­ла за ним ти­тул «за­щит­ни­ка уг­не­тен­ных».

    Теперь он уже умер.

    Французские ко­ро­ли, на­чи­ная с Кар­ла VI­II, дав­но уже то­чи­ли зу­бы на Не­апо­ли­танс­кое ко­ро­левст­во. Де­ло в том, что с не­за­па­мят­ных вре­мен в этой стра­не по­че­му-то ко­ро­левст­во­ва­ли фран­цу­зы. Го­раз­до про­ще бы­ло, ко­неч­но, ес­ли бы на итальянском прес­то­ле си­дел итальянец, но на­ро­ды то­го вре­ме­ни бы­ли так прос­то­душ­ны, что не вхо­ди­ли в по­доб­ные тон­кос­ти:

    — Си­дит се­бе на прес­то­ле ка­кой-то че­ло­век, ну и пусть си­дит. Лишь бы не драл се­ми шкур с жи­те­лей, а до­вольство­вал­ся дву­мя-тре­мя…

    Таким об­ра­зом, од­наж­ды на прес­тол сел фран­цуз Карл Ан­жуй­ский и не­мед­лен­но сде­лал вид, что ина­че и быть не мо­жет. Так тя­ну­лось мно­го лет, но од­наж­ды ка­кой-то его нас­лед­ник на ми­нут­ку от­лу­чил­ся, и это­го бы­ло дос­та­точ­но, что­бы на прес­тол сей­час же се­ла Ара­гонс­кая фа­ми­лия. Фран­цузс­ко­му ко­ро­лю Кар­лу VI­II это по­ка­за­лось обид­ным. Он наб­рал вой­ско и по­шел на Ита­лию; Ара­гонс­кая фа­ми­лия, ви­дя, что де­ло не­шу­точ­ное, убе­жа­ла в Ис­па­нию, а не­апо­ли­тан­цы ог­ра­ни­чи­лись тем, что ле­ни­во ос­мот­ре­ли но­во­го ко­ро­ля и по­жа­ли пле­ча­ми:

    — Ну, са­дись ты. Тот ко­роль, прав­ду ска­зать, был не осо­бен­ный.

... Но однажды неаполитанский король отлучился куда-то на минутку и, вернувшись, увидел, что на престол уже села Арагонская фамилия.

Но фран­цузс­кий ко­роль ока­зал­ся еще ху­же: он гра­бил и при­тес­нял не­апо­ли­тан­цев вов­сю, как буд­то бы его го­то­ви­ли к этой про­фес­сии с детст­ва.

    Пришлось из­го­нять но­во­го ко­ро­ля, возв­ра­щать ста­ро­го.

    Эта ка­ни­тель тя­ну­лась до­вольно дол­го. Сле­ду­ющий ко­роль Лю­до­вик XII то­же ко­сил­ся на не­апо­ли­танс­кий прес­тол и да­же зак­лю­чил с Фер­ди­нан­дом Ка­то­ли­ком до­го­вор с целью со­об­ща стя­нуть у Ара­гонс­кой фа­ми­лии этот прес­тол.

    Но Фер­ди­нанд Ка­то­лик ока­зал­ся та­ким прой­до­хой, ко­то­ро­го свет не про­из­во­дил. При раз­де­ле за­во­еван­но­го не­апо­ли­танс­ко­го ко­ро­левст­ва он обс­чи­тал Лю­до­ви­ка и всту­пил с ним в дра­ку. Ис­пан­цы со сто­ро­ны по­дош­ли, пос­мот­ре­ли на эту дра­ку и по­ти­хоньку усе­лись са­ми на злос­част­ный не­апо­ли­танс­кий прес­тол.

    Неаполитанцы сог­ла­си­лись и с этим:

    — Испанцы так ис­пан­цы.

    Во вре­мя этих вза­им­ных зат­ре­щин и по­та­со­вок выд­ви­нул­ся один фран­цузс­кий ры­царь — Ба­ярд. Выд­ви­нул­ся он сво­ей храб­ростью и, глав­ным об­ра­зом, чест­ностью.

    Впрочем, выд­ви­нуться пос­лед­ним ка­чест­вом в то вре­мя бы­ло лег­ко, так как мо­шен­ни­чест­во счи­та­лось са­мым обык­но­вен­ным Де­лом и си­де­ло да­же в ко­ро­левс­кой кро­ви (см. Ило­вай­ского «Но­вая ис­то­рия»).

    Например, Лю­до­вик XII уп­ре­кал Фер­ди­нан­да Ка­то­ли­ка в том, что тот об­ма­нул его два ра­за!

    Самолюбивый Фер­ди­нанд оби­дел­ся, ко­ро­левс­кая его кровь за­ки­пе­ла, и он воск­лик­нул:

    — Лжет он, пьяни­ца! Я об­ма­нул его не два, а де­сять раз!

    Конечно, Ба­яр­ду лег­ко бы­ло выд­ви­нуться и прос­ла­виться при этих ус­ло­ви­ях… А в на­ше вре­мя был бы он обык­но­вен­ным, ор­ди­нар­ным по­ря­доч­ным че­ло­ве­ком, как мы с ва­ми…

    Людовику XII нас­ле­до­вал Фран­циск I. Жес­то­ко оши­ба­ет­ся тот, кто по­ду­ма­ет, что Фран­циск не за­во­евы­вал Ита­лии. Ис­то­рия да­же го­во­рит так: «Пер­вым де­лом его был по­ход на Ита­лию».

    До сих пор не­по­нят­но, что, собст­вен­но, нуж­но бы­ло фран­цузс­ким ко­ро­лям от Ита­лии?

    Конечно, Фран­циск взял Ми­лан, ко­неч­но, но­во­ис­пе­чен­ный им­пе­ра­тор гер­манс­кий Карл V сей­час же выг­нал его от­ту­да с целью са­мо­му зав­ла­деть итальянским прес­то­лом. И выг­нал. А Фран­циск сно­ва вер­нул­ся в Ми­лан и выг­нал Кар­ла. А Карл опять выг­нал Фран­цис­ка, раз­бил его на­го­ло­ву и зах­ва­тил в плен.

    Ну, хо­ро­шо ли это все? Спра­ши­ва­ет­ся, при чем здесь бы­ли все вре­мя нес­част­ные пос­то­рон­ние итальянцы?

    В ис­то­рии эта не­раз­бе­ри­ха на­зы­ва­ет­ся очень гром­ко: «борьба за Ита­лию»!

    Подводя ито­ги «борьбы за Ита­лию», мы удив­ля­ем­ся только од­но­му: как при­сяж­ные ис­то­ри­ки раз­би­ра­ют­ся во всех этих од­но­об­раз­ных не­ин­те­рес­ных име­нах. У на­ро­дов то­го вре­ме­ни фан­та­зии не бы­ло ни­ка­кой: вся­ко­го ко­ро­ля они на­зы­ва­ли Кар­лом или Лю­до­ви­ком и раз­би­ра­ли их только по ни­че­го не го­во­ря­щим римс­ким циф­рам по­за­ди име­ни. Из­ред­ка да­ва­ли им проз­ви­ща, но и то — са­мые не­ха­рак­тер­ные: Фер­ди­нанд Ка­то­лик, Фи­липп Кра­си­вый, Карл Ис­панс­кий.

    Что ти­пич­но­го в том, что Фер­ди­нанд был ка­то­лик? А дру­гие ко­ро­ли раз­ве не бы­ли ка­то­ли­ка­ми? Фи­липп на­зы­вал­ся Кра­си­вым. А ос­тальные как же? Бы­ли, зна­чит, нек­ра­си­вы­ми. Тем бо­лее что од­но­го Лю­до­ви­ка то­же на­зы­ва­ли Кра­си­вым.

    Можно бы­ло бы еще ра­зоб­раться по на­ци­ональнос­тям, ко­то­рые ука­зы­ва­лись око­ло имен, но это бы­ло сов­сем рис­ко­ван­но и очень неск­лад­но. Нап­ри­мер, Карл Ис­панс­кий на са­мом де­ле был не ис­панс­ким, а гер­манс­ким им­пе­ра­то­ром. По­че­му он в та­ком слу­чае Ис­панс­кий? По­че­му Ан­на Авст­рий­ская бы­ла на са­мом де­ле фран­цузс­кой ко­ро­ле­вой?

    И мно­го, мно­го еще стран­но­го есть во все­об­щей ис­то­рии…

    Начало ко­рен­ной лом­ки ка­то­ли­чест­ва по­ло­жи­ли так на­зы­ва­емые гу­ма­нис­ты, пря­мой про­ти­во­по­лож­ностью ко­то­рых яв­ля­лись так на­зы­ва­емые обс­ку­ран­ты.

    Для яс­нос­ти поп­ро­бу­ем в двух-трех обык­но­вен­ных, по­нят­ных сло­вах оха­рак­те­ри­зо­вать тех и дру­гих, ру­ко­водст­ву­ясь при этом тем впе­чат­ле­ни­ем, ко­то­рое ос­та­лось у нас пос­ле тща­тельно­го шту­ди­ро­ва­ния эпо­хи Ре­фор­ма­ции.

    Так на­зы­ва­емые гу­ма­нис­ты: по­ря­доч­ные, ум­ные, ин­тел­ли­гент­ные лю­ди, без кос­нос­ти и пред­рас­суд­ков.

    Так на­зы­ва­емые обс­ку­ран­ты: не­ве­жест­вен­ные глуп­цы, тем­ные и злые ду­ра­ки.

    Из этих ду­шев­ных свойств вы­те­ка­ли и пос­туп­ки тех и дру­гих.

    Одни пи­са­ли ум­ные кни­ги, дру­гие сжи­га­ли их; од­ни го­во­ри­ли здра­вые че­ло­ве­чес­кие сло­ва, дру­гие, воз­ра­жая им, нес­ли не­воз­мож­ную чушь, так что, по сло­вам од­но­го ле­то­пис­ца то­го вре­ме­ни: «Уши вя­нут, ког­да слу­ша­ешь обс­ку­ран­та».

    Правда, гу­ма­нис­ты то­же иног­да впа­да­ли в не­нуж­ную край­ность. Каж­дый гу­ма­нист ду­мал, что ум­нее его ни­ко­го и нет, и сей­час же вы­ду­мы­вал но­вое ре­ли­ги­оз­ное усо­вер­шенст­во­ва­ние, про­по­ве­до­вал но­вую, свою собст­вен­ную (осте­ре­гаться под­де­лок!) ве­ру.

    Повторилась та же ис­то­рия, что с изоб­ре­те­ни­ями и отк­ры­ти­ями: по­яви­лась мо­да на изоб­ре­те­ния — все бро­си­лись изоб­ре­тать что по­па­ло: кни­го­пе­ча­та­ние, по­рох, маг­нит­ную стрел­ку… Эту мо­ду сме­ни­ла дру­гая: отк­ры­вать. Все ли­хо­ра­доч­но ри­ну­лись отк­ры­вать что под­вер­нет­ся под ру­ку, без вся­ко­го тол­ку и смыс­ла…

    Понаоткрывали раз­ных зе­мель — мо­да ус­та­ре­ла. Уже счи­та­лось приз­на­ком дур­но­го то­на, ста­ро­мод­ным про­вин­ци­ализ­мом — отк­рыть ка­кую-ни­будь но­вую зем­лю. Про­ез­жая ми­мо не­отк­ры­тых еще зе­мель, мо­реп­ла­ва­те­ли де­ла­ли вид, что не за­ме­ча­ют их.

    Образовалась в ду­шах пус­то­та — и пус­то­та эта ста­ла за­пол­няться раз­ны­ми ве­ро­уче­ни­ями.

    Кажется, дос­та­точ­но бы­ло то­го, что один ум­ный ре­ли­ги­оз­ный че­ло­век, так называемый Мар­тин Лю­тер, исп­ра­вил ка­то­ли­чес­кую ре­ли­гию, до­вел ее до прос­то­ты, очис­тил от мно­гих оши­бок и заб­луж­де­нии. Нет! По­явил­ся еще ка­кой-то Цвинг­ли, ко­то­рый пе­ре­вер­нул вверх дном всю Швей­ца­рию, до­ка­зал, что Лю­тер — пос­те­пе­но­вец, об­ви­нил его чуть ли не в ок­тяб­риз­ме и стал уст­ра­ивать ре­ли­гию по-сво­ему: зап­ре­тил цер­ков­ное пе­ние, све­чи и да­же ве­лел вы­нес­ти из церк­вей все изоб­ра­же­ния свя­тых.

    Отсюда и пош­ла из­вест­ная швей­царс­кая по­го­вор­ка: «Хоть свя­тых вон вы­но­си» (1531 г.).

    Проповеднику по име­ни Кальвин не пон­ра­вил­ся ни Лю­тер, ни Цвинг­ли. Он по­тер се­бе лоб и вы­ду­мал но­вое ве­ро­уче­ние, сущ­ность ко­то­ро­го зак­лю­ча­лась в пре­доп­ре­де­ле­нии. Кальвин уве­рял, что лю­ди за­ра­нее наз­на­че­ны — од­ни к веч­но­му спа­се­нию, дру­гие к веч­ной ги­бе­ли. Ко­неч­но, про­по­ве­дуя это, Кальвин, по сво­ей те­ории, ни­чем уже и не рис­ко­вал в бу­ду­щей жиз­ни. Раз ему за­ра­нее бы­ло наз­на­че­но то или дру­гое, Кальвин де­лал в те­ку­щей жиз­ни что ему взду­ма­ет­ся.

    По име­ни Кальви­на его пос­ле­до­ва­те­ли ста­ли на­зы­ваться гу­ге­но­та­ми, но да­же и этот псев­до­ним не спас их от ист­реб­ле­ния (см. опе­ру «Гу­ге­но­ты»).

    Некоторое вре­мя гу­ге­но­ты под име­нем пу­ри­тан еще дер­жа­лись в Анг­лии (Шот­лан­дия), но и там они пос­те­пен­но вы­ве­лись. Те­перь сре­ди анг­ли­чан и днем с ог­нем не най­дешь пу­ри­та­ни­на — все едят кро­ва­вые рост­би­фы, хо­дят в ки­не­ма­тог­ра­фы и да­же из­ред­ка же­нят­ся друг на дру­ге.

    Так, по сви­де­тельству бесп­рист­раст­ной ис­то­рии, все ре­ли­гии пос­те­пен­но вы­рож­да­ют­ся, мельча­ют и мерк­нут.

    Как и большинст­во лю­дей его сор­та. Мар­тин Лю­тер имел «вва­лив­ши­еся го­ря­щие гла­за, вдох­но­вен­ный вид и го­во­рил убе­ди­тельно, сме­ло, отк­ры­то и го­ря­чо».

—Сам-то ты хорош, — ответил ему Лютер.

    Так. нап­ри­мер, ког­да про­фес­сор Эк выз­вал его на ре­ли­ги­оз­ный спор, Лю­тер стой­ко вы­дер­жал Эко­вы на­пад­ки и за­щи­щал­ся, как лев. Выс­лу­шав мне­ние Лю­те­ра об Иоган­не Гу­се, Эк ска­зал:

    — С этих пор, дос­то­поч­тен­ный отец, будьте вы мне как языч­ник и мы­тарь.

    — Сам-то ты хо­рош! — от­ве­тил ему Лю­тер (Шле­зенг. II ч., с. 143). чем этот ис­то­ри­чес­кий дис­пут и за­кон­чил­ся.

    Спрашивается: ка­кая же при­чи­на по­бу­ди­ла Лю­те­ра при­нять лю­те­ранст­во? Ис­то­рия от­ве­ча­ет на это: папс­кие ин­дульген­ции!

    Индульгенциями на­зы­ва­лись сви­де­тельства вро­де тех, ко­то­рые вы­да­ют­ся те­перь «о при­вив­ке ос­пы».

    На пер­вый взгляд это бы­ли прос­тые про­дол­го­ва­тые бу­маж­ки, но в них зак­лю­ча­лась уди­ви­тельная си­ла: сто­ило только ку­пить та­кую бу­маж­ку — и по­ку­па­те­лю от­пус­ка­лись гре­хи, не только про­шед­шие, но и бу­ду­щие.

    Перед тем как за­ре­зать и ог­ра­бить семью, раз­бой­ник шел к мо­на­ху и, по­тор­го­вав­шись до седьмо­го по­ту, по­ку­пал ин­дульген­цию.

    Иногда, не имея де­нег, брал ее в кре­дит.

    — Ничего, — го­во­рил обык­но­вен­но доб­ро­душ­ный мо­нах. — От­дашь пос­ле, ког­да за­ре­жешь. Вы на­ши пос­то­ян­ные по­ку­па­те­ли, как же-с!..

Покупка индульгенций разбойником.

    Если бы пи­шу­щий эти стро­ки имел в кар­ма­не ин­дульген­цию, ко­то­рая от­пус­ти­ла бы ему ни­же­ука­зан­ный грех, он ска­зал бы:

    — Все ка­то­ли­чес­кие мо­на­хи то­го вре­ме­ни бы­ли ка­нальи и мо­шен­ни­ки, а все раз­бой­ни­ки — круг­лые ду­ра­ки.

    Как это ни уди­ви­тельно — уче­ние Лю­те­ра приш­лось по вку­су имен­но вли­ятельным князьям и кур­фюрс­там. В осо­бен­нос­ти нра­ви­лась им та часть уче­ния, ко­то­рая до­ка­зы­ва­ла, что мо­нас­ты­ри не нуж­ны, что мож­но спа­саться и без мо­нас­ты­рей. В при­пад­ке ре­ли­ги­оз­но­го фа­на­тиз­ма кур­фюрс­ты по­зак­ры­ва­ли все мо­нас­ты­ри, а иму­щест­во мо­нас­тырс­кое и зем­ли се­ку­ля­ри­зи­ро­ва­ли.

Все католические монахи того времени были канальи ...

    — Послушайте, — воз­ра­жа­ли мо­на­хи, — за­чем же вы от­ни­ма­ете у нас на­ше доб­ро?

    — Мы не от­ни­ма­ем, — оп­рав­ды­ва­лись кур­фюрс­ты, — а се­ку­ля­ри­зу­ем.

    — А, тог­да дру­гое де­ло, — го­во­ри­ли ус­по­ко­ен­ные мо­на­хи и, убе­гая в го­ры, пре­да­ва­ли кур­фюрс­тов и са­мо­го Лю­те­ра на­ве­ки не­ру­ши­мо­му прок­ля­тию… (Ком­минг. «На­ча­ло ре­фор­ма­ции», стр. 301).

    Таким об­ра­зом, со­вер­шен­но не­за­мет­но Лю­тер сде­лал­ся офи­ци­альным ре­во­лю­ци­оне­ром при дво­рах кур­фюрс­тов и кня­зей.

    В этот пе­ри­од его жиз­ни «вва­лив­ши­еся го­ря­щие гла­за» пе­рес­та­ли вва­ли­ваться и го­реть, ще­ки ок­руг­ли­лись, и хо­тя он по-преж­не­му го­во­рил «сме­ло, отк­ры­то и го­ря­чо», но вот уже ка­ко­вы бы­ли его сме­лые го­ря­чие ре­чи (пос­ле вос­ста­ния крестьян, при­тес­ня­емых дво­ря­на­ми):

    — Этих мя­теж­ни­ков нуж­но уби­вать как бе­ше­ных со­бак.

    Курфюрсты не мог­ли на­ра­до­ваться на сво­его про­те­же…

    Нес­мот­ря на все это, по­пу­ляр­ность лю­те­ранст­ва так воз­рос­ла, что по­яви­лись да­же под­дел­ки. Про­ис­хо­ди­ло то же, что те­перь про­ис­хо­дит с аэроп­ла­на­ми.

    Аэроплан при­ду­ман и усо­вер­шенст­во­ван был од­ним че­ло­ве­ком. Но дру­гие хва­та­лись за это изоб­ре­те­ние, при­де­лы­ва­ли сбо­ку ка­кой-ни­будь пус­тя­ко­вый вин­тик или кла­пан и — вы­да­ва­ли весь ап­па­рат за про­дукт сво­его твор­чест­ва.

    Так по­яви­лись ана­бап­тис­ты. Это бы­ли те же лю­те­ра­не, но име­ли свои собст­вен­ный кла­пан: мно­го­женст­во и вто­рич­ное кре­ще­ние де­тей.

    Мало это­го — ка­кой-то свя­щен­ник Мен­нон за­ин­те­ре­со­вал­ся ана­бап­тиз­мом, ввел в не­го ка­кой-то пус­тяк и ос­но­вал сек­ту мен­но­ни­тов.

    У Мен­но­на уже ник­то не хо­тел за­имст­во­вать его изоб­ре­те­ния: ап­па­рат при­над­ле­жал к ка­те­го­рии тех, ко­то­рые не ле­та­ют…

    Иезуитский ор­ден есть та­кой ор­ден, ко­то­рый все че­ло­ве­чест­во, по­ми­мо вся­ко­го же­ла­ния, уже нес­колько ве­ков но­сит на сво­ей шее.

    К со­жа­ле­нию, лю­ди до сих пор не на­учи­лись ве­шать этот ор­ден как сле­ду­ет.

    В на­ше вре­мя при спо­рах с про­тив­ни­ком при­хо­дит­ся тра­тить мно­го вре­ме­ни, ума и крас­но­ре­чия, что­бы убе­дить его или, по край­ней ме­ре, раз­бить его до­во­ды. В преж­ние вре­ме­на на­род был про­ще, пря­мо­ли­ней­нее, и ког­да, нап­ри­мер, А. всту­пал с Б. в спор, то ес­ли А. был сильнее и мо­гу­щест­вен­нее — он сжи­гал Б. на кост­ре, а ес­ли бо­лее сильным ока­зы­вал­ся Б. — А. не­мед­лен­но по­па­дал на кос­тер и кор­чил­ся там, и во­пил, и жа­ло­вал­ся на свою су­ро­вую судьбу, по­ка вкус­ный за­пах жа­ре­но­го мя­са, до­нес­шись до Б., не по­ка­зы­вал ему, что А. убеж­ден со­вер­шен­но в пра­во­те сво­его про­тив­ни­ка.

    Например, во вре­мя пос­ле­обе­ден­ной про­гул­ки А. ве­дет с Б. дру­жес­кий раз­го­вор:

    А. Уди­ви­тельно, как это прос­то: ока­зы­ва­ет­ся, что зем­ля име­ет фор­му ша­ра. Я се­год­ня только об этом уз­нал и, приз­на­юсь, по­ра­жен ге­ни­альностью отк­ры­тия…

    Б. (иро­ни­чес­ки при­щу­рив­шись). Да? Ты уве­рен в том, что зем­ля име­ет фор­му ша­ра?

    А. Ну ко­неч­но! Это яс­но да­же мла­ден­цу.

    Б. (иро­ни­чес­ки). Да? Яс­но? Мла­ден­цу? А я те­бе ска­жу, ми­лый мой, что зем­ля со­вер­шен­но плос­кая.

    А. (еще бо­лее иро­ни­чес­ки). Не-­у-же­-ли? Где же она в та­ком слу­чае кон­ча­ет­ся?

    Б. (раз­го­ря­чив­шись). Где? Да ниг­де!

    А. Друг! Но ведь это же чушь. Ну, тя­нет­ся она на ты­ся­чу верст, ну, еще на де­сять ты­сяч, но ведь ко­нец-то где-ни­будь дол­жен быть?

    Б. Черт его зна­ет. Не­ту кон­ца, да и все.

    А. Слу­шай же! Зем­ля име­ет фор­му ша­ра — и больше ни­ка­ких! Ес­ли ка­кой-ни­будь ста­рый осел воз­ра­зит: «По­че­му же мы в та­ком слу­чае не ска­ты­ва­ем­ся?», то я, во-пер­вых, спро­шу это­го кре­ти­на: «Ку­да?», а во-вто­рых, со­об­щу это­му чур­ба­ну: «По­то­му что су­щест­ву­ет зем­ное при­тя­же­ние!»

    Б. (горько). Да? Зем­ное при­тя­же­ние? А что ты ска­жешь, ког­да я те­бя нем­нож­ко пог­рею?

    А. Я… те­бя не по­ни­маю.

    Б. Где же те­бе по­нять ста­ро­го ос­ла… Эй, лю­ди! Та­щи вя­зан­ку дров, ве­ре­вок и огонь.

    А. Ты это­го не сде­ла­ешь!!!

    Б. Бе­ри его. Вя­жи! Огонь при­нес­ли? Так. Вни­зу лу­чи­нок по­ло­жи­те, что­бы раз­го­ре­лось. Ну вот. Раз­ду­вай! (Опус­ка­ет­ся око­ло кост­ра на кор­точ­ки и оби­жен­но спра­ши­ва­ет). Ты и те­перь ут­верж­да­ешь, что зем­ля круг­лая?…

    А. (кор­чась). Ну… не сов­сем круг­лая, а та­кая… овальная!…

    Б. (с горьким сме­хом). Овальная? А ну, ре­бят­ки, под­дай.

    А. (ляз­гая зу­ба­ми). В сущ­нос­ти, «овальная» я упот­ре­бил как ме­та­фо­ру…

А. (лязгая зубами). В сущности, «овальная» я употребил как метафору.

    Через пять ми­нут А. на­чи­на­ет пред­по­ла­гать, что он ошиб­ся: пожалуй, зем­ля и в са­мом де­ле плос­кая.

    Б. (доб­ро­душ­но). Ну вот ви­дишь! Я знаю, ме­ня не пе­рес­по­ришь.

    В те вре­ме­на по­доб­ные дис­пу­ты на­зы­ва­лись: по­пасть на ого­нек.

    В нас­то­ящее вре­мя эта фра­за име­ет зна­че­ние бо­лее идил­ли­чес­кое и упот­реб­ля­ет­ся пре­иму­щест­вен­но мел­ки­ми чи­нов­ни­ка­ми, ко­то­рые из­ред­ка за­хо­дят к при­яте­лю убить мир­но ве­че­рок.

    Король фран­цузс­кий Фран­циск I счи­тал се­бя че­ло­ве­ком нег­лу­пым, по­ни­ма­ющим, где ра­ки зи­му­ют, и по­это­му жег на кост­ре вся­ко­го, кто смот­рел на ре­ли­гию дру­ги­ми гла­за­ми, чем он. Сын его Ген­рих II нас­ле­до­вал свет­лый ум от­ца, при­со­еди­нив к не­му изу­ми­тельное тру­до­лю­бие (жег ере­ти­ков де­сят­ка­ми там, где ро­ди­тель ог­ра­ни­чи­вал­ся еди­ни­ца­ми). Кон­чил же Ген­рих II тем, что выз­вал од­наж­ды на тур­нир ка­пи­та­на сво­ей гвар­дии Мон­го­ме­ри, по­ла­гая, что ко­роль дол­жен быть не только са­мым ум­ным, но и са­мым сильным че­ло­ве­ком. Но Мон­го­ме­ри по­пал ему копьем не в бровь, а в глаз и глу­бо­ко, до са­мо­го моз­га, ра­зо­ча­ро­вал сво­его по­ве­ли­те­ля в его спо­соб­нос­тях…

…Но Монгомери попал ему копьем не в бровь, а в глаз…

    После Ген­ри­ха II по­шел на­род мел­кий, нич­тож­ный, поч­ти ни­чем не прос­ла­вив­ший­ся… Нап­ри­мер, Фран­циск II был из­вес­тен только тем, что сос­то­ял му­жем зна­ме­ни­той Ма­рии Стю­арт. Та­ких «му­жей зна­ме­ни­тос­ти» и в на­ше вре­мя мож­но встре­тить сколько угод­но в убор­ной пе­ви­цы или дра­ма­ти­чес­кой акт­ри­сы. Они обык­но­вен­но смир­ненько си­дят в угол­ку и ждут, ког­да же­на окон­чит спек­такль, что­бы, за­ку­тав ее в шу­бу, вез­ти до­мой.

    Брат Фран­цис­ка II Карл IX был зна­ме­нит тем, что за не­го уп­рав­ля­ла мать, Ека­те­ри­на Ме­ди­чи.

    Нуж­но ска­зать прав­ду: это был та­кой пе­ри­од ко­ро­левс­ко­го вла­ды­чест­ва во Фран­ции, ко­то­рый очень хо­ро­шо ха­рак­те­ри­зо­вал­ся мет­кой фра­зой ле­то­пис­ца: «Француз ума не име­ет и иметь та­ко­вой по­чи­та­ет ве­ли­чай­шим для се­бя нес­частьем».

Карл IX был знаменит тем, что за него управляла мать — Екатерина Медичи.

    В са­мом де­ле, да­же те­перь все удив­ля­ют­ся: что нуж­но бы­ло фран­цу­зам? Од­ни бы­ли ка­то­ли­ка­ми — ну и пусть. Дру­гие гу­ге­но­та­ми — по­жа­луй­ста! Си­ди­те смир­но и за­ни­май­тесь сво­ими де­ла­ми. Так ка­то­лик, из­во­ли­те ви­деть, не мог зас­нуть спо­кой­но, по­ка не за­ре­жет на сон гря­ду­щий гу­ге­но­та. А гу­ге­но­ты (из тех, ко­то­рые еще не бы­ли за­ре­за­ны) спа­ли и ви­де­ли, как бы подст­ро­ить га­дость ка­то­ли­ку. Про­тив­но да­же чи­тать эту по­зор­ную стра­ни­цу фран­цузс­кой ис­то­рии. Ведь все рав­но эти ре­ли­ги­оз­ные ду­ра­ки, с ног до го­ло­вы за­ли­тые чу­жой и сво­ей кровью, столько же име­ли шан­сов на царст­вие не­бес­ное, как лю­бой улич­ный не­го­дяй и раз­бой­ник. И ни од­но­го в то вре­мя отк­ро­вен­но­го сло­ва об этом, ни од­но­го ум­но­го че­ло­ве­ка! Пи­шу­щий эти стро­ки иног­да да­же ку­са­ет се­бе гу­бы от до­са­ды: от­че­го его там не бы­ло?…

    Грубые, глу­пые, ко­вар­ные ка­то­ли­ки ист­реб­ля­ли глу­пых, прос­то­душ­ных гу­ге­но­тов, как ре­ти­вые гор­нич­ные кло­пов в барс­кой пос­те­ли. Нап­ри­мер, ес­ли нуж­но бы­ло ка­то­ли­кам по­уби­вать гу­ге­но­тов, они де­ла­ли это прос­то:

    — Гугеноты, — го­во­ри­ла Ека­те­ри­на Ме­ди­чи (жен­щи­на, ко­то­рую те­перь не ува­жа­ет да­же мальчиш­ка из третьего клас­са гим­на­зии). — Гу­ге­но­ты! Хо­ти­те, я вы­дам за­муж сест­ру ко­ро­ля за ва­ше­го Ген­ри­ха На­вар­рско­го?.. Не бо­итесь! При­ез­жай­те в Па­риж. Мы вас не тро­нем. На­обо­рот, про­ве­дем с ва­ми очень ве­се­лую Вар­фо­ло­ме­евс­кую ночь (1572 г.).

    Гугеноты, ко­неч­но, еще не зна­ли, что та­кое «Вар­фо­ло­ме­евс­кая ночь», об­ра­до­ва­лись, при­еха­ли в Па­риж, и им там уст­ро­или та­кую ночь, что гу­ге­но­ты до сих пор не мо­гут вспом­нить о ней без отв­ра­ще­ния.

Варфоломеевская ночь.

    Это про­изош­ло при ко­ро­ле Кар­ле IX — сла­бой, без­вольной ду­шон­ке. Ле­то­пи­сец то­го вре­ме­ни ха­рак­те­ри­зу­ет его так:

    — Это вто­рой зять Ми­жу­ев из «Мерт­вых душ».

    После не­го царст­во­вал Ген­рих III, о ко­то­ром да­же го­во­рить не сто­ит — та­кой это был ник­чем­ный че­ло­век!

    А сле­ду­ющим ко­ро­лем был Ген­рих IV На­вар­рский. Его счи­та­ют са­мым по­ря­доч­ным из лю­дей то­го вре­ме­ни. От­но­ше­ние к ре­ли­гии у не­го бы­ло бла­го­душ­ное, с от­тен­ком нас­то­ящей ве­ро­тер­пи­мос­ти… Начал он с то­го, что был гу­ге­но­том. Но пос­ле Вар­фо­ло­ме­евс­кой но­чи, пой­ман­ный ко­ро­лем, он имел с ним раз­го­вор (см. бе­се­ду А. и Б. о зем­ном ша­ре), пос­ле ко­то­ро­го пе­ре­шел в ка­то­ли­чест­во. Од­на­ко сто­ило только гу­ге­но­там на­чать но­вую вой­ну с ка­то­ли­ка­ми, как Ген­рих не­мед­лен­но сде­лал­ся гу­ге­но­том. Но туг выш­ла ма­ленькая заг­возд­ка: про­тес­тан­ты про­возг­ла­си­ли его ко­ро­лем, а ка­то­ли­ки-па­ри­жа­не не хо­те­ли его приз­на­вать.

    — Чего же вы хо­ти­те? — спро­сил их ве­се­лый Ген­рих.

    — Если бы ты был ка­то­ли­ком… — не­ре­ши­тельно воз­ра­зи­ли па­ри­жа­не.

    — Только-то? Да Гос­по­ди! Где тут у вас цер­ковь?

И, при­ня­тый в ло­но ка­то­ли­чес­кой церк­ви, ска­зал ис­то­ри­чес­кую фра­зу:

    — Господа! Вот вам ис­то­ри­чес­кая фра­за: «Па­риж сто­ит хо­ро­шей обед­ни».

    Это был ве­сельчак, не ду­рак вы­пить, лю­би­тель жен­щин и храб­рый ру­ба­ка. Нам он во­об­ще очень сим­па­ти­чен. На­род свой он очень лю­бил. Ему при­над­ле­жит еще од­на ис­то­ри­чес­кая фра­за:

    — Господа! Вот вам еще од­на ис­то­ри­чес­кая фра­за: «Я же­лал бы, что­бы каж­дый фран­цузс­кий крестьянин мог по празд­ни­кам иметь в су­пе ку­ри­цу…»

Портрет этой курицы.

    Узнав, что это ис­то­ри­чес­кая фра­за, ок­ру­жа­ющие за­пом­ни­ли ее, и до сих пор фран­цу­зы, гор­дясь доб­рым ко­ро­лем, по­ка­зы­ва­ют в Луврс­ком му­зее хо­ро­шо сох­ра­нив­ше­еся чу­че­ло той са­мой ку­ри­цы, ко­то­рую Ген­рих IV хо­тел ви­деть в су­пе сво­их крестьян.

    К со­жа­ле­нию, этот прек­рас­ный ко­роль был убит по на­уще­нию иезу­итов (Чи­та­тель! ос­те­ре­гай­ся иезу­итов). Вообще, ко­ро­ли то­го вре­ме­ни уми­ра­ли или от ру­ки убий­ц (Ген­рих III, Ген­рих IV), или от уг­ры­зе­ний со­вес­ти (Карл IX, Лю­до­вик XI­II и др.).

    После Ген­ри­ха IV на прес­тол всту­пил кар­ди­нал Ри­шелье и как све­жий че­ло­век быст­ро при­вел де­ла Фран­ции в по­ря­док. Ему нас­ле­до­вал кар­ди­нал Ма­за­ри­ни, че­ло­век не ме­нее све­жий (нас­только, что Ан­на Авст­рий­ская, жен­щи­на уже не пер­вой мо­ло­дос­ти, тай­ком выш­ла за не­го за­муж).

    Около этих двух ко­ро­лей кор­ми­лись еще два Лю­до­ви­ка: XI­II и XIV, но они не ме­ша­лись ни во что, и бла­го­дар­ная ис­то­рия по­жи­ма­ет им за это ру­ки.

    Мы бы рас­ска­за­ли под­роб­нее о вы­шес­ка­зан­ном лю­бо­пыт­ней­шем пе­ри­оде фран­цузс­кой ис­то­рии, но не хо­тим от­би­вать хлеб у на­ше­го кол­ле­ги, ко­то­рый упот­ре­бил на это всю свою жизнь (Алек­сандр Дю­ма. «Три муш­ке­те­ра», «Двад­цать лет спус­тя» и «Ви­конт де Бра­же­лон»).

    Дюма рас­ска­зы­ва­ет об этом пе­ри­оде го­раз­до под­роб­нее — болт­ли­вый, как вся­кий фран­цуз… То, что мож­но ска­зать на двух стра­ни­цах, он рас­тя­нул на 3 ½ ты­ся­чи стра­ниц.

    Впрочем, Бог с ним. Вся­ко­му есть хо­чет­ся.

...Около этих двух королей кормились еще два Людовика...

    Первым ко­ро­лем из фа­ми­лии Тю­до­ров в Анг­лии был Ген­рих VII, а вто­рым — Ген­рих VI­II.

    Последний от­ли­чал­ся се­мей­ны­ми нак­лон­нос­тя­ми. Же­на­тый на прин­цес­се Ека­те­ри­не Ара­гонс­кой, он че­рез 20 лет суп­ру­жес­кой жиз­ни вспом­нил, что же­на его раньше бы­ла за­му­жем за по­кой­ным бра­том, и раз­вел­ся с ней. Же­нил­ся на Ан­не Бо­лей­н. Пос­ле нее — еще на од­ной де­вуш­ке, Ио­ан­не Сей­мур; и еще на од­ной, он да­же не пом­нил ее име­ни… и еще на од­ной, и еще на од­ной. Та­ким об­ра­зом, у не­го бы­ло шесть жен, — не хва­та­ло еще седьмой, что­бы бо­ро­да его по­си­не­ла.

    История Тю­до­ров и Стю­ар­тов на­по­ми­на­ет Вет­хий за­вет на­из­нан­ку… Там — Ав­ра­ам ро­дил Иса­ака, Иса­ак ро­дил Иако­ва, Иаков — и т. д.

    А вот под­лин­ная ис­то­рия Тю­до­ров и Стю­ар­тов:

    Генрих VI­II каз­нил же­ну свою Ан­ну Бо­лей­н.

    Ма­рия Стю­арт каз­ни­ла сво­его му­жа Дарн­лея.

    Ко­ро­ле­ва Ели­за­ве­та каз­ни­ла ко­ро­ле­ву Ма­рию Стю­арт.

    Кром­вель каз­нил ко­ро­ля Кар­ла I.

    Иаков II каз­нил сы­на Кар­ла II, гер­цо­га Мон­му­та.

    И только на Иако­ве II прек­ра­ти­лась эта стран­ная ди­нас­тия: Иако­ва II ник­то не каз­нил, а прос­то он, как гла­сит ис­то­рия, «заб­ро­сил в Тем­зу го­су­дарст­вен­ную пе­чать, а сам убе­жал».

...Забросил печать в Темзу и убежал. (О, Боже! )

    В это же вре­мя в Анг­лии нес­колько раз ме­ня­лись ре­ли­гии: один ко­роль был рев­ност­ным ка­то­ли­ком и на­саж­дал ка­то­ли­чест­во, уби­вая ере­ти­ков; дру­гой ко­роль вспо­ми­нал, что Анг­лия не ху­же дру­гих стран, и вво­дил ка­кую-ни­будь но­вую ве­ру, вро­де анг­ли­канс­кой, уби­вая ере­ти­ков. Опять при­хо­ди­лось преж­них ка­то­ли­ков пе­ре­де­лы­вать на пу­ри­тан; но са­дил­ся на прес­тол сле­ду­ющий ко­роль — пу­ри­та­не ему ре­ши­тельно не нра­ви­лись. То ли де­ло ка­то­ли­ки!

    И опять на­чи­на­лась длин­ная про­це­ду­ра пе­рек­ре­щи­ва­ния уже нес­колько раз пе­рек­ре­щен­ных анг­ли­чан. Свя­щен­ни­ки на­жи­ва­лись на этих ста­рых крес­ти­нах, а на­род ску­чал в та­кой од­но­об­раз­ной жиз­ни, ра­зо­рял­ся и бедст­во­вал — по­ка не при­шел Кром­вель. Это был хит­рый му­жи­чок, ко­то­рый хо­тя и об­ла­дал «го­ло­сом хрип­лым и мо­но­тон­ным, речью рас­тя­ну­тою и гру­бою, а оде­вал­ся неб­реж­но», но ког­да он ска­зал сво­им хрип­лым мо­но­тон­ным го­ло­сом: «Довольно! » — все по­ня­ли, что дей­ст­ви­тельно «до­вольно». Кром­вель ввел пар­ла­мент, под­нял анг­лий­скую тор­гов­лю и мо­реп­ла­ва­ние; за это бла­го­дар­ные анг­ли­ча­не под­нес­ли та­лант­ли­во­му са­мо­род­ку ти­тул «Оли­ве­ра», ко­то­рый до сих пор кра­су­ет­ся в ис­то­рии ря­дом с его име­нем. Так отб­ла­го­да­ри­ла Анг­лия сво­его ве­ли­ко­го че­ло­ве­ка.

И опять начиналась длинная процедура перекрещивания.

    При Кар­ле II воз­ник­ла война то­ри­ев и ви­гов. Кто же это, спра­ши­ва­ет­ся, та­кие?

    Понятнее все­го для чи­та­те­ля бу­дет, ес­ли мы при­бег­нем к при­ему, уже од­наж­ды на­ми ис­пользо­ван­но­му:

    Тории — пло­хие, глу­пые, ту­пые, кос­ные лю­ди.

    Виги — сим­па­тич­ные, прог­рес­сив­ные, очень хо­ро­шие лю­ди.

    Благодаря уси­ли­ям пос­лед­них в Анг­лии был из­дан за­кон под наз­ва­ни­ем ha­be­as cor­pus. У рус­ско­го чи­та­те­ля по­тек­ли бы слюн­ки, ес­ли бы он уз­нал, что это та­кое… Но по цен­зур­ным ус­ло­ви­ям мы объяснить это­го не мо­жем.

У русского читателя потекли бы слюнки...

    Во вре­мя всех вы­шеп­ри­ве­ден­ных пе­ред­ряг и смут по­явил­ся в Анг­лии Шекс­пир. Это был хо­тя и зна­ме­ни­тый пи­са­тель, но рост имел очень ма­ленький, по­че­му о нем впос­ледст­вии и го­во­ри­ли:

    — Сапоги вы­ше Шекс­пи­ра!

Сравнительная таблица В.Шекспира и сапог.

     Другой зна­ме­ни­тый че­ло­век то­го вре­ме­ни был Бэ­кон, отец «опыт­ной» фи­ло­со­фии. Он до­ка­зал как дваж­ды два, что единст­вен­ный путь к дос­ти­же­нию ис­ти­ны есть наб­лю­де­ние над прав­дой, ис­сле­до­ва­ние дей­ст­ви­тельнос­ти (Ило­вай­ский, «Но­в. ис­то­рия»). Это уче­ние име­ло та­кой ус­пех, что Бэ­ко­на сде­ла­ли го­су­дарст­вен­ным канц­ле­ром. Но од­наж­ды на­еха­ла в су­ды ре­ви­зи­он­ная ко­мис­сия, рас­смот­ре­ла сос­то­яние су­доп­ро­из­водст­ва в Анг­лии и вы­яс­ни­ла, что Бэ­кон брал взят­ки и во­об­ще со­вер­шал вся­кие зло­упот­реб­ле­ния. Его по­са­ди­ли в тюрьму.

    Таким об­ра­зом, его же те­ория (наб­лю­де­ние и ис­сле­до­ва­ние дей­ст­ви­тельнос­ти) пос­лу­жи­ла ему только во вред.

    Был еще в Анг­лии в те вре­ме­на Мильтон, но он был со­вер­шен­но сле­пой.

    Об этих стра­нах луч­ше все­го ни­че­го не пи­сать… В са­мом де­ле: кто их зна­ет? Кто ими ин­те­ре­су­ет­ся? Ре­ши­тельно ник­то.

    Появились там три ве­ли­ких че­ло­ве­ка: Иб­сен, Бьёрнстьерне Бьёрнсон и Гам­сун, да и то в са­мое пос­лед­нее вре­мя.

    А раньше был только один Ва­за.

Портреты великих людей Дании, Швеции и Норвегии.

    И все у них бы­ло как-то не­серьезно, по-детс­ки — буд­то иг­ра в кук­лы. Стра­ны бы­ли ма­ленькие, нич­тож­ные, а тя­ну­лись за больши­ми, под­ра­жа­ли взрос­лым: так же уст­ра­ива­ли по­ли­ти­чес­кие вос­ста­ния, каз­ни­ли про­тив­ни­ков и, ко­неч­но, вво­ди­ли ре­фор­ма­цию. Но все бы­ло у них на детс­кий рост: вмес­то войн — стыч­ки, вмес­то каз­ней — пус­тя­ки.

    Да и ре­фор­ма­ция бы­ла ка­кая-то та­кая…

    Что же это за ис­то­рия?

    И Польша то же са­мое: ни­ка­ко­го тол­ку в ней не бы­ло. Ка­жет­ся, и лю­ди бы­ли ум­ные, и во­ины храб­рые — а все-та­ки ни­че­го у них не кле­илось…

    Была по мо­де то­го вре­ме­ни, вза­мен ка­то­ли­чес­кой, своя собст­вен­ная ве­ра, но ка­кая-то стран­ная: ан­тит­ри­ни­та­рии. Что это та­кое — и до сих пор ник­то не зна­ет.

    С ко­ро­ля­ми то­же не ла­ди­лось.

    Стоило только прек­ра­титься ро­ду ко­ро­лей Си­гиз­мун­дов, как ста­ли приг­ла­шать на прес­тол ко­го по­па­ло: французского прин­ца Ген­ри­ха Ан­жуй­ско­го, дав­ше­го по­том по­ти­хоньку тя­гу во Фран­цию; ка­ко­го-то сед­миг­радс­ко­го во­ево­ду Ба­то­рия; шведс­ко­го прин­ца Си­гиз­мун­да и мно­гих дру­гих.

    В га­зе­тах то­го вре­ме­ни нет­руд­но бы­ло встре­тить объявле­ние та­ко­го ро­да:

РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ

ищет трез­во­го, хо­ро­ше­го

по­ве­де­ния ко­ро­ля. Без

ат­тес­та­та от пос­лед­не­го мес­та

не яв­ляться

    Человеку ог­ра­ни­чен­но­му мо­жет по­ка­заться стран­ным: как так не най­ти ко­ро­ля?

    Дело объясня­лось очень прос­то: «ко­роль» — бы­ло только та­кое сло­во, и больше ни­че­го. Ни­ка­кой влас­ти ко­ро­лю не да­ва­лось. Вся­кий де­лал что хо­тел, и это на­зы­ва­лось li­be­rum ve­to… И час­тенько по но­чам пла­ка­ли ко­ро­ли в по­душ­ку от это­го li­be­rum ve­to…

    Удивительнее все­го, что и пар­ла­мент су­щест­во­вал у по­ля­ков (сейм), но ни­ког­да пи­шу­ще­му эти стро­ки (да прос­тит мне ста­рая Польша!) не при­хо­ди­лось встре­чать бо­лее не­ле­по­го уч­реж­де­ния.

    Например: со­би­ра­ют­ся трис­та че­ло­век и ре­ша­ют воп­рос о том, что нуж­но под­нять бла­го­сос­то­яние стра­ны. Ка­жет­ся — де­ло хо­ро­шее? 299 че­ло­век в вос­тор­ге от про­ек­та, а трех­со­тый, ка­кой-ни­будь скорб­ный гла­вой шлях­тич, не­ожи­дан­но за­яв­ля­ет: «А я не хо­чу». — «Да по­че­му?!» — «Вот не хо­чу, да и не хо­чу!» — «Но ведь долж­ны же быть ка­кие-ни­будь ос­но­ва­ния?» — «Ни­ка­ких! Не же­лаю!»

    И бла­го­да­ря это­му трех­со­то­му ре­ше­ние про­ва­ли­ва­лось!! (Ило­вай­ский, стр. 96.)

    Можно ли пи­сать ис­то­рию та­кой стра­ны? Ко­неч­но, нет. Это только Ило­вай­ский спо­со­бен.

Изображение Тридцатилетней войны.

    Как это ни скуч­но, но нам при­хо­дит­ся опять возв­ра­щаться к борьбе ка­то­ли­ков с про­тес­тан­та­ми.

    Человеку на­ше­го вре­ме­ни ре­ши­тельно не­по­нят­но: как мож­но во­евать из-за ре­ли­ги­оз­ных убеж­де­ний?

    Ведь в та­ком слу­чае че­ло­ве­чест­во мог­ло пой­ти дальше: брю­не­ты ре­за­ли бы блон­ди­нов, вы­со­кие — ма­леньких, ум­ные — глу­пых…

    А в те вре­ме­на ре­ли­ги­оз­ные вой­ны бы­ли обыч­ным и при­выч­ным де­лом. Це­лые пол­ки под ко­ман­дой глу­пых, с ту­пы­ми фи­зи­оно­ми­ями пол­ко­вод­цев но­си­лись из стра­ны в стра­ну, ора­ли, мо­ли­лись, под­жи­га­ли, ра­зо­ря­ли, сла­ви­ли Бо­га (сво­его собст­вен­но­го), гра­би­ли, гор­ла­ни­ли гну­са­вы­ми го­ло­са­ми псал­мы и ве­ша­ли пой­ман­ных ино­вер­цев с та­ким хлад­нок­ро­ви­ем, как те­перь ве­ша­ют собст­вен­ное пальто на гвоз­дик.

    История го­во­рит, что пос­ле Трид­ца­ти­лет­ней вой­ны Гер­ма­ния приш­ла в та­кой упа­док, воз­ник та­кой го­лод, что жи­те­ли не­ко­то­рых мест при­нуж­де­ны бы­ли пи­таться че­ло­ве­чес­ким мя­сом… Жаль, что этим кон­чи­ли; с это­го нуж­но бы­ло на­чать: пе­ре­ло­вить до вой­ны всех этих ту­по­го­ло­вых пол­ко­вод­цев, кур­фюрс­тов, ландг­ра­фов и, сде­лав над со­бой уси­лие, по­есть их. И стра­на бы не ра­зо­ри­лась, и ни в чем не по­вин­ные лю­ди ос­та­лись бы несъеден­ны­ми.

—Чего же вы смотрите? Бейте их!

    До че­го раньше од­на часть че­ло­ве­чест­ва бы­ла прос­та и до­вер­чи­ва, вид­но из сле­ду­юще­го: в сущ­нос­ти, ни не­мец­кие ка­то­ли­ки ни­че­го не име­ли про­тив про­тес­тан­тов, ни не­мец­кие про­тес­тан­ты про­тив ка­то­ли­ков.

    Но по­яви­лись за спи­ной гер­цо­га Фер­ди­нан­да иезу­иты и шеп­ну­ли слад­ким го­ло­сом:

    — Ка-ак? Че­хи  п р о ­т е с ­т а н ­т ы? Ка­кое бе­зоб­ра­зие! Че­го же вы смот­ри­те? Бей­те их!

    А кар­ди­нал Ри­шелье с дру­гой сто­ро­ны об­ру­шил­ся на про­тес­тан­тов:

    — Чего вы смот­ри­те, ду­рачье? Бей­те ка­то­ли­ков по чем по­па­ло! Всыпьте им хо­ро­шенько.

    Теперь та­ким об­ра­зом мож­но стра­вить только две пьяные ком­па­нии в трак­ти­ре, при­чем дра­ка мо­жет про­дол­житься мак­си­мум пол­ча­са. А в те вре­ме­на столь при­ми­тив­ный при­ем был дей­ст­ви­те­лен на трид­цать лет, и уменьшил он на­ро­до­на­се­ле­ние Гер­ма­нии на пятьде­сят про­цен­тов.

    И Гос­подь жес­то­ко по­ка­рал про­тес­тан­тов и ка­то­ли­ков за эту трид­ца­ти­лет­нюю глу­пость: пред­во­ди­тель ка­то­ли­ков Вал­ленш­тей­н был убит в сво­ей спальне, пред­во­ди­тель про­тес­тан­тов Гус­тав Адольф убит на по­ле бит­вы, а раз­ные Фрид­ри­хи, Фер­ди­нан­ды и кур­фюрс­ты то­же по­уми­ра­ли от раз­ных при­чин — и ни од­но­го не ос­та­лось до на­ших дней, что­бы по­ве­дать нам об этой бес­такт­ной вой­не.

РЕЗУЛЬТАТЫ

    Изголодавшиеся стра­ны в кон­це кон­цов съеха­лись и зак­лю­чи­ли мир в Вест­фа­лии — ро­ди­не зна­ме­ни­тых око­ро­ков.

    Летописец то­го вре­ме­ни ут­верж­да­ет, что во­ю­ющие сто­ро­ны наб­ро­си­лись преж­де все­го не друг на дру­га, а на око­ро­ка и впер­вые за трид­цать лет по­ели как сле­ду­ет…

    А по­том, ког­да ста­ли де­литься зем­ля­ми — глу­пые не­мец­кие ка­то­ли­ки и про­тес­тан­ты, ко­неч­но, ос­та­лись с но­сом: са­мые ла­ко­мые кус­ки заб­ра­ли фран­цу­зы и шве­ды.

    Рассказывают, что, ра­зоб­рав, в чем де­ло, один кур­фюрст по­че­сал за­ты­лок и воск­лик­нул:

    — Да! Те­перь, ког­да я кон­чил вой­ну, я ви­жу, что я ста­рый ду­рак.

    — А ког­да вы ее на­чи­на­ли, — зас­ме­ял­ся фран­цуз, — вы бы­ли мо­ло­дым ду­ра­ком!

    И все при­сутст­ву­ющие иност­ран­цы дол­го и рас­ка­тис­то хо­хо­та­ли…

Вестфальский мир.

    У фран­цузс­ких ко­ро­лей то­го вре­ме­ни был один и тот же обы­чай, пе­ре­хо­див­ший от от­ца к сы­ну: всту­пая на прес­тол, ко­роль брал пер­во­го ми­нист­ра и пер­вую лю­бов­ни­цу (или лю­би­ми­цу, как мяг­ко вы­ра­жа­ет­ся Ило­вай­ский). Министр всег­да ос­та­вал­ся пер­вым, а лю­би­ми­цы бы­ли и вто­рые, и третьи.

    Например:

    Но все-та­ки это был кра­си­вый, изящ­ный век, век ме­ну­эта, напуд­рен­ных па­ри­ков, вер­сальских празд­ни­ков и лю­бов­ных прик­лю­че­ний.

    Короли уме­ли жить в свое удо­вольствие…

    Всякий из них был нас­только умен, что ос­тав­лял пос­ле се­бя ис­то­ри­чес­кую фра­зу, и на­род по­это­му его не за­бы­вал.

    Людовик XIV, нап­ри­мер, ска­зал:

    —Го­су­дарст­во — это я!

    На­род проз­вал его «ко­роль-Солн­це». И вер­но. Ни­ког­да над Фран­ци­ей не всхо­ди­ло бо­лее жар­ко­го солн­ца. Оно так жа­ри­ло, что все фи­нан­сы у Кольбе­ра ис­па­ри­лись, и пер­вый ми­нистр да­же по­лу­чил в кон­це кон­цов нас­то­ящий сол­неч­ный удар…

Кольбер получил солнечный удар...

    Вторая зна­ме­ни­тая фра­за Лю­до­ви­ка XIV, ска­зан­ная по по­во­ду отп­рав­ле­ния вну­ка в Ис­па­нию:

    — Нет бо­лее Пи­ре­не­ев!

    Гораздо ху­же пер­вой. Мы счи­та­ем ее пус­той, бес­смыс­лен­ной фра­зой. Эдак вся­кий вдруг вско­чит с мес­та да крик­нет:

    — Нет бо­лее Монб­ла­на! Нет бо­лее за­пад­ных от­ро­гов Кор­дильер!

    Сказать хо­ро­шо… А ты поп­ро­буй сде­лать. Что ка­са­ет­ся Лю­до­ви­ка XV, то он прос­ла­вил­ся то­же од­ной фра­зой:

    — Apres no­us le de­lu­ge!

   Что в пе­ре­во­де на рус­ский язык зна­чит:

    — Начхать мне на мо­их по­том­ков! Лишь бы мне хо­ро­шо жи­лось.

    Великая фран­цузс­кая ре­во­лю­ция по­ка­за­ла, что у ко­ро­ля бы­ли свои ос­но­ва­ния пов­то­рять эту фра­зу.

    Кроме этой фра­зы и сво­ей «лю­би­ми­цы» Пом­па­дур, ко­роль прос­ла­вил­ся так­же и тем, что в его царст­во­ва­ние один шот­лан­дец Джон Ло изоб­рел ост­ро­ум­ный спо­соб вы­пус­кать ас­сиг­на­ции, про­да­вая их за нас­то­ящее зо­ло­то.

— Вот, дескать, как ловко придумали!

    К со­жа­ле­нию, Джон Ло, отк­рыв по по­ру­че­нию ре­ген­та для этих опе­ра­ций це­лый банк, смот­рел на кре­дит­ные би­ле­ты гла­за­ми де­ся­ти­лет­не­го гим­на­зис­та, ко­то­рый ду­ма­ет, что ес­ли нуж­ны деньги — их мож­но пе­ча­тать на обык­но­вен­ной бу­ма­ге сколько вле­зет…

    Вы по­ни­ма­ете, что по­лу­чи­лось? Джон Ло в ком­па­нии с ко­ро­левс­ким ре­ген­том, гер­цо­гом Ор­ле­анс­ким, на­пе­ча­та­ли бу­ма­жек на нес­колько мил­ли­ар­дов и очень ра­до­ва­лись:

    — Вот, дес­кать, лов­ко при­ду­ма­ли!

    Но ког­да дер­жа­те­ли ас­сиг­на­ций ис­пу­га­лись ко­ли­чест­ва по­явив­ших­ся па рын­ке бу­маг и пот­ре­бо­ва­ли свое зо­ло­то об­рат­но — банк лоп­нул, а Джон Ло зап­ла­кал и за­явил, что «он вов­се не знал, что так бу­дет».

— Я не знал, что так будет...

    Американские ко­ло­нис­ты бы­ли мир­ны­ми тру­до­лю­би­вы­ми людьми. Анг­ли­ча­не, счи­тая аме­ри­канс­ких ко­ло­нис­тов сво­ими под­дан­ны­ми, по­нем­но­гу ста­ли стес­нять их сво­бо­ду в смыс­ле тор­гов­ли и мо­реп­ла­ва­ния. Ко­ло­нис­ты мол­ча­ли.

    Англичане вве­ли гер­бо­вую бу­ма­гу и не­ко­то­рые сбо­ры. Ко­ло­нис­ты про­мол­ча­ли. Бы­ла гро­бо­вая ти­ши­на. Анг­ли­ча­не ста­ли взыс­ки­вать пош­ли­ны за при­воз­ные то­ва­ры. Ко­ло­нис­ты по­ежи­лись, пе­рес­ту­пи­ли с но­га на но­гу и не­ожи­дан­но ска­за­ли:

    — А пой­ди­те вы к чер­ту!

    Самолюбивые анг­ли­ча­не спро­си­ли:

    — То есть как?

    — Да так. Про­ва­ли­вай­те с ва­ши­ми пош­ли­на­ми.

    Сказав это, схва­ти­ли изум­лен­ных анг­ли­чан за ши­во­рот, по­вер­ну­ли ли­цом к Анг­лии и вы­тол­ка­ли.

    Началась вой­на. Вот это бы­ла хо­ро­шая, чест­ная, ум­ная, выз­ван­ная не­об­хо­ди­мостью вой­на, и мы ее очень одоб­ря­ем. Это не про­тес­тан­ты с ка­то­ли­ка­ми, а ум­ные лю­ди схва­ти­лись не на жи­вот, а на смерть из-за сво­их прав.

    Когда ко­ло­нис­ты по­бе­ди­ли и выг­на­ли анг­ли­чан, те по­жа­ли пле­ча­ми и оби­жен­но ска­за­ли:

    — И не на­до. И без вас про­жи­вем (1783 г.).

    — Ступайте, сту­пай­те, — по­ощ­ри­ли их ко­ло­нис­ты, — по­ка вам еще не по­па­ло… Ишь! (Брад­лей, «Но­в. ис­то­рия», стр. 201.)

...— И не надо! И  без вас проживем, — обиженно сказали англичане.

    Истинным би­чом для нес­част­ных уче­ни­ков яв­ля­ют­ся гер­манс­кие пра­ви­те­ли XVI­II ве­ка. Мы не ви­де­ли ни од­но­го уче­ни­ка, ко­то­рый не по­лу­чил бы са­мым жал­ким об­ра­зом еди­ни­цы за «гер­манс­ких пра­ви­те­лей в XVIII ве­ке».

    Даже пи­шу­щий эти стро­ки, ко­то­рый счи­та­ет се­бя че­ло­ве­ком спо­соб­ным и со­об­ра­зи­тельным, ис­то­ри­ком опыт­ным и зна­ющим, — и он, отой­дя от сво­их ма­нуск­рип­тов и пок­ры­тых пылью пер­га­мен­тов, сей­час же на­чи­нал пу­тать «гер­манс­ких пра­ви­те­лей в XVI­II ве­ке».

    Пусть кто-ни­будь поп­ро­бу­ет за­пом­нить эту та­ра­бар­щи­ну, год­ную только для су­хих тев­тонс­ких моз­гов: ве­ли­ко­му кур­фюрс­ту бран­ден­бургс­ко­му Фрид­ри­ху Вильгельму нас­ле­до­вал сын его прос­то Фрид­рих. Это­му Фрид­ри­ху нас­ле­до­вал опять Фрид­рих Вильгельм. Ка­жет­ся, на этом мож­но бы и ос­та­но­виться. Но нет! Фрид­ри­ху Вильгельму нас­ле­ду­ет опять Фрид­рих!!

    У при­леж­но­го уче­ни­ка ус­та­лый вид… Пот ка­тит­ся с не­го гра­дом… Ффу! Ему чу­дит­ся скуч­ная про­се­лоч­ная до­ро­га, мел­кий осен­ний дож­дик и од­но­об­раз­ные верс­то­вые стол­бы, без кон­ца мелька­ющие в двух на­до­ед­ли­вых ком­би­на­ци­ях:

    — Фридрих Вильгельм, прос­то Фрид­рих. Опять Фрид­рих Вильгельм, прос­то Фрид­рих…

    Когда же уче­ник уз­на­ёт, что «опять Фрид­ри­ху» нас­ле­до­вал его пле­мян­ник Фрид­рих Вильгельм, он дол­го и при­леж­но ры­да­ет над ста­реньким, за­ка­пан­ным чер­ни­ла­ми Ило­вай­ским…

    «Боже ж мой, — ду­ма­ет он. — На что я уби­ваю свою юность, свою све­жесть?»

    Историк, пи­шу­щий эти стро­ки, мо­жет еще раз пов­то­рить име­на ди­нас­тии Фрид­ри­хов. Вот, по­жа­луй­ста… Пусть кто-ни­будь за­пом­нит…

    У ве­ли­ко­го кур­фюрс­та Фрид­ри­ха Вильгельма был сын Фрид­рих. Пос­лед­не­му нас­ле­до­вал Фрид­рих Вильгельм, ко­то­ро­му, в свою оче­редь, нас­ле­до­вал Фрид­рих; Фрид­ри­ху же нас­ле­до­вал Фрид­рих Вильгельм… Этот спи­сок же­ла­ющие мо­гут про­дол­жать.

Фридрихи просто и Фридрихи-Вильгельмы.

    Даже ис­то­рия, бесп­рист­раст­ная ис­то­рия, за­пу­та­лась в Фрид­ри­хах: до сих пор не­из­вест­но, при ка­ком имен­но Фрид­ри­хе слу­чи­лась Се­ми­лет­няя вой­на. До­под­лин­но из­вест­но только, что он не был Вильгельмом.

    По срав­не­нию с Трид­ца­ти­лет­ней вой­ной Се­ми­лет­няя во­ина бы­ла сов­сем дев­чон­ка. Та — го­ди­лась бы ей в ма­те­ри.

    Воевали так: с од­ной сто­ро­ны Фрид­рих (ка­кой — не­из­вест­но), с дру­гой — Фран­ция, Рос­сия, Авст­рия и Шве­ция.

    Швеция, собст­вен­но, бы­ла со­юз­ни­кам ни к че­му, но она то­же вслед за больши­ми ввя­за­лась в дра­ку, се­ме­ня сла­бы­ми но­жон­ка­ми где-то по­за­ди взрос­лых…

    Большие уса­тые со­юз­ни­ки, ух­мы­ля­ясь в усы, спра­ши­ва­ли ее:

    — Тебе еще че­го нуж­но?

    — А я, дя­денька, — шмы­гая но­сом, про­ле­пе­та­ла Шве­ция, — то­же хо­чу по­во­евать (Бро­ун, «Се­ми­лет­няя вой­на», стр. 21).

    Воевали пло­хо. По­беж­дал Фрид­рих — спо­со­бом очень лег­ким: он ссо­рил со­юз­ни­ков и раз­би­вал их. На­па­да­ют, нап­ри­мер, на не­го рус­ские и авст­рий­цы. Он не­мед­лен­но са­дит­ся за стол и пи­шет авст­рий­ско­му пол­ко­вод­цу письмо:

    «Дорогой кол­ле­га! Охо­та вам свя­зы­ваться с эти­ми рус­ски­ми свиньями… Вы и один прек­рас­но ме­ня по­бе­ди­те. Ей-Бо­гу! И как вы мо­же­те до­пус­кать, что­бы в ва­шей ар­мии ко­ман­до­вал еще кто-то. Вы че­ло­век ум­ный, кра­си­вый, сим­па­тич­ный, а ваш то­ва­рищ прос­то не­об­ра­зо­ван­ный ду­рак. Про­го­ни­те его ско­рее, а са­ми нач­ни­те ко­ман­до­вать».

    Не бы­ло ни од­но­го пол­ко­вод­ца, ко­то­рый не по­пал­ся бы на эту удоч­ку: по­лу­чив письмо, про­го­нял со­юз­но­го ге­не­ра­ла. на­па­дал на Фрид­ри­ха и по­том, раз­би­тый, стре­ми­тельно убе­гал от не­го с ос­тат­ка­ми ар­мии и оби­дой в ду­ше.

    Семилетняя вой­на бы­ла за­кон­че­на вов­ре­мя: как раз прош­ло семь лет со вре­ме­ни ее на­ча­ла.

    Чисто не­мец­кая ак­ку­рат­ность в ис­пол­не­нии при­ня­тых на се­бя обя­за­тельств.

РЕЗУЛЬТАТЫ СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ

    Когда же вой­ну за­кон­чи­ли, то уви­де­ли, что и во­евать не сле­до­ва­ло: со­юз­ни­ки хо­те­ли от­тя­пать у Фрид­ри­ха Си­ле­зию, но ког­да зак­лю­чи­ли мир (в Гу­бер­тс­бур­ге), «Си­ле­зия ос­та­лась у Фрид­ри­ха (как го­во­рит Ило­вай­ский) и каж­дая дер­жа­ва ос­та­лась при сво­ем». И жал­ко их всех и смеш­но.

Король Лю­до­вик XVI

    Выше мы ука­зы­ва­ли на строй­ную сис­те­му, ко­то­рой дер­жа­лись фран­цузс­кие ко­ро­ли: у каж­до­го из них был пер­вым ми­нистр и фа­во­рит­ка.

    Людовик XVI пер­вый на­ру­шил эту тра­ди­цию. Фа­во­рит­ки у не­го не бы­ло, а с пер­вы­ми ми­нист­ра­ми он пос­ту­пал так: по­пал­ся ему один очень сим­па­тич­ный че­ло­век — Тюр­го. Только что этот Тюр­го взял­ся за по­лез­ные, на­сущ­ные ре­фор­мы, как Лю­до­вик XVI под дав­ле­ни­ем арис­ток­ра­тов спох­ва­тил­ся и прог­нал Тюр­го. Пос­ле Тю­рго он под дав­ле­ни­ем об­щест­вен­но­го мне­ния приг­ла­сил уп­рав­ля­ющим фи­нан­са­ми бан­ки­ра Нек­ке­ра, то­же взяв­ше­го­ся за ре­фор­мы, но в ско­ром вре­ме­ни спох­ва­тил­ся и под дав­ле­ни­ем арис­ток­ра­тии прог­нал его. Впро­чем, че­рез не­ко­то­рое вре­мя он под дав­ле­ни­ем на­ро­да сно­ва приг­ла­сил Нек­ке­ра.

    Из вы­ше­из­ло­жен­но­го вид­но, что это был ко­роль, на ко­то­ро­го не да­вил только ле­ни­вый.

    Под дав­ле­ни­ем же на­ро­да бы­ло соз­ва­но ко­ро­лем На­ци­ональное соб­ра­ние. Но тут вме­ша­лось дав­ле­ние арис­ток­ра­тии и прид­вор­ных. Ко­роль пос­лал На­ци­онально­му соб­ра­нию при­каз ра­зой­тись. Ора­тор соб­ра­ния Ми­ра­бо вско­чил и за­явил:

    — Мы здесь по во­ле на­ро­да, и только си­ла шты­ков раз­го­нит нас!

    В эту ми­ну­ту слу­чи­лось так, что ник­то не да­вил на ко­ро­ля. Он кив­нул го­ло­вой и доб­ро­душ­но ска­зал:

    — Ну лад­но. Си­ди­те уж.

    Впрочем, че­рез нес­колько дней под дав­ле­ни­ем прид­вор­ной пар­тии ко­роль ре­шил стя­нуть к Па­ри­жу вой­ска из иност­ран­ных на­ем­ни­ков. Тог­да-то Фран­ция и воз­му­ти­лась про­тив сво­его ко­ро­ля.

    Говорят, что муж пос­лед­ний уз­на­ет об из­ме­не же­ны. То же про­ис­хо­дит и с ко­ро­ля­ми, при­чем роль же­ны иг­ра­ет стра­на.

    До че­го Лю­до­вик XVI был слеп, по­ка­зы­ва­ет сле­ду­ющий ис­то­ри­чес­кий факт.

    Когда ему до­ло­жи­ли, что На­ци­ональное соб­ра­ние от­ка­за­лось ра­зой­тись, он всплес­нул ру­ка­ми и ска­зал:

    — Да ведь это кап­риз!

    — Нет, го­су­дарь, — воз­ра­зи­ли ему, — это скан­дал. Че­рез нес­колько дней ему до­нес­ли, что па­рижс­кие граж­да­не ор­га­ни­зо­вы­ва­ют ми­ли­цию.

    Опять всплес­нул ру­ка­ми ко­роль:

    — Да ведь это скан­дал!

    — Нет, го­су­дарь, — воз­ра­зи­ли ему, — это уже бунт.

    А че­рез два дня, ког­да па­ри­жа­не взя­ли и раз­ру­ши­ли Бас­ти­лию, ко­роль, уз­нав об этом, сно­ва па­те­ти­чес­ки всплес­нул ру­ка­ми и воск­лик­нул:

    — Да ведь это бунт!

    — Нет, го­су­дарь… Это уже — ре­во­лю­ция!

    Тогда ко­роль ус­по­ко­ил­ся и да­же пе­ре­ехал из Вер­са­ля в Па­риж.

    У Лю­до­ви­ка XVI ос­та­вал­ся еще прек­рас­ный вы­ход, ко­то­рым он мог спас­ти свое по­ло­же­ние: сто­ило ему только выб­ро­сить за две­ри всех прид­вор­ных, ко­то­рые ока­зы­ва­ли на не­го дав­ле­ние, — всех ту­не­яд­цев, ле­ни­вых и глу­пых не­го­дя­ев.

    Вместо это­го он:

    1) под дав­ле­ни­ем приб­ли­жен­ных за­ду­мал бе­жать за гра­ни­цу. Был пой­ман и при­ве­зен в Па­риж;

    2) под дав­ле­ни­ем прид­вор­ных всту­пил в пе­ре­го­во­ры с иност­ран­ны­ми го­су­дарст­ва­ми, про­ся у них по­мо­щи про­тив Фран­ции.

    За это Фран­ция при­го­во­ри­ла ко­ро­ля к смер­ти.

    Он умер 21 ян­ва­ря 1793 го­да под но­жом гильоти­ны и пе­ред смертью впер­вые дер­жал се­бя твер­до и спо­кой­но… Ве­ро­ят­но, по­то­му, что поч­ти ник­то уже не ока­зы­вал на нес­част­но­го ко­ро­ля дав­ле­ния.

    Умер ко­роль, ис­ку­пив кровью все бе­зумст­ва сво­их пыш­ных пред­шест­вен­ни­ков, ис­ку­пив ра­зо­ре­ние и упа­док стра­ны, ис­ку­пив страш­ную гнус­но-про­ро­чес­кую фра­зу сво­его де­да:

    — После ме­ня хоть по­топ!

Террор

    Национальное соб­ра­ние пе­ре­да­ло власть За­ко­но­да­тельно­му соб­ра­нию, а За­ко­но­да­тельное соб­ра­ние — На­ци­онально­му Кон­вен­ту.

    Если мож­но так вы­ра­зиться — Фран­ция ле­ве­ла с каж­дым днем.

    Сначала у влас­ти сто­яли жи­рон­дис­ты, каз­нив­шие вра­гов сво­бо­ды, но ког­да они ока­за­лись не­дос­та­точ­но ле­вы­ми — их сме­ни­ли мон­таньяры.

    Монтаньяры с Ро­беспьером, Дан­то­ном и Ма­ра­том во гла­ве, ко­неч­но, не­мед­лен­но каз­ни­ли жи­рон­дис­тов как вра­гов сво­бо­ды.

    Когда все жи­рон­дис­ты бы­ли каз­не­ны, Ро­беспьер ос­та­но­вил свои рас­се­ян­ный взор на Дан­то­не и по­ду­мал:  «А не каз­нить ли Дан­то­на как вра­га сво­бо­ды?»

    Ког­да он пред­ло­жил это то­ва­ри­щам мон­таньярам, те очень об­ра­до­ва­лись и каз­ни­ли то­ва­ри­ща Дан­то­на.

    Впрочем, вско­ре пос­ле это­го мон­таньяры за­да­ли са­ми се­бе воп­рос:  «А не от­ру­бить ли го­ло­ву то­ва­ри­щу Ро­беспьеру?»

    Сде­ла­ли это. У Ро­беспьера был то­ва­рищ, мон­таньяр Сент-Жюст. От­ру­би­ли го­ло­ву и Сент-Жюс­ту.

    Таким об­ра­зом, из всей ком­па­нии один только Ма­рат умер сво­ей смертью. Он был убит в ван­не Шар­лот­той Кор­де — «одной меч­та­тельной де­вуш­кой», как мяг­ко вы­ра­жа­ет­ся Ило­вай­ский.

    В то вре­мя как жи­рон­дис­ты и мон­таньяры по­ти­хоньку ру­би­ли друг дру­гу го­ло­вы. На­по­ле­он Бо­на­парт по­ти­хоньку выд­ви­гал­ся впе­ред.

    — Кто же та­кой был На­по­ле­он Бо­на­парт? — спро­сит лю­бо­пыт­ный чи­та­тель.

    Это был обык­но­вен­ный ар­тил­ле­рий­ский офи­цер, выд­ви­нув­ший­ся при оса­де Ту­ло­на. Здесь мы ка­те­го­ри­чес­ки долж­ны оп­ро­верг­нуть ут­верж­де­ние не­ко­то­рых ис­то­ри­ков, ко­то­рые про­из­во­дят имя ве­ли­ко­го Бо­на­пар­та от его во­ен­ных под­ви­гов на по­ле бра­ни (На-по­ле-он). Во-пер­вых, ес­ли бы это бы­ло так, то прос­тая гра­мот­ность тре­бо­ва­ла бы иной ор­фог­ра­фии, а во-вто­рых. На­по­ле­он был фран­цу­зом, бо­лее то­го, кор­си­кан­цем — кор­си­кан­цы же, как из­вест­но, по-рус­ски не го­во­рят, по­че­му наз­ва­ли бы На­по­ле­она по-фран­цузс­ки; кро­ме то­го, име­на обык­но­вен­но да­ют­ся еще при рож­де­нии, ког­да са­мый про­ни­ца­тельный че­ло­век не мо­жет оп­ре­де­лить раз­ме­ра бу­ду­щих рат­ных под­ви­гов ре­бен­ка…

    Вообще, со­лид­ный чи­та­тель, мы уве­ре­ны, не при­даст серьезно­го зна­че­ния этой не­ос­но­ва­тельной ги­по­те­зе…

    Секрет ус­пе­ха На­по­ле­она, ес­ли вду­маться в не­го, ока­зы­ва­ет­ся очень прост: ар­мия бы­ла пре­да­на ему ду­шой и те­лом, а до­биться та­кой при­вя­зан­нос­ти у прос­тых чест­ных сол­дат бы­ло очень лег­ко.

    Мы со­об­щим ре­цепт ус­пе­ха На­по­ле­она на тот слу­чай, ес­ли кто-ни­будь из глав­но­ко­ман­ду­ющих и во­об­ще ге­не­ра­лов по­же­ла­ет им вос­пользо­ваться.

Предположим, что кто-нибудь из читателей попал со своим войском в Египет...

    РЕЦЕПТ УСПЕХА

    Предположим, кто-ни­будь из чи­та­те­лей по­пал со сво­им вой­ском в Еги­пет. Предс­то­ит упор­ная бит­ва… Вы, не от­да­вая ни­ка­ких су­хих при­ка­зов и кис­ло-слад­ких рас­по­ря­же­ний (вро­де: «Брат­цы, пос­то­им же за ма­туш­ку-ро­ди­ну… брат­цы, лу­пи неп­ри­яте­ля в хвост и гри­ву — по­лу­чи­те по­том по чар­ке коньяку!»), прос­то вы­би­ра­ете па­ру-дру­гую пи­ра­мид по­вы­ше и ука­зы­ва­ете на них пальцем:

    — Солдаты! — кри­чи­те вы. — Со­рок ве­ков смот­рят на вас с вы­со­ты этих пи­ра­мид!

    Простодушные сол­да­ты по­ра­же­ны.

    — Так мно­го! — шеп­чут они. — Бро­сим­ся же, брат­цы, в бой!!

    Если ра­зоб­раться в ска­зан­ной ва­ми фра­зе — в ней не най­дет­ся ни­че­го су­щест­вен­но­го. Но за­ка­лен­ный в бо­ях во­ин нет­ре­бо­ва­те­лен. Ему мно­го­го не на­до. «Со­рок ве­ков» его вос­хи­ща­ют.

    Если вбли­зи нет пи­ра­мид, мож­но прид­раться к че­му-ни­будь дру­го­му и опять при­вес­ти сол­дат в край­нее воз­буж­де­ние.

    Нап­ри­мер: кру­гом пус­то, а свер­ху све­тит обык­но­вен­ное солн­це.

    — Солдаты! — тор­жест­вен­но го­во­ри­те вы. — Это — то са­мое солн­це (как буд­то бы есть еще дру­гое), ко­то­рое све­ти­ло во вре­мя по­бед Лю­до­ви­ка XII.

    Не нуж­но сму­щаться тем, что злос­част­ный Лю­до­вик XII не имел ни од­ной по­бе­ды — всю­ду его гна­ли без вся­ко­го ми­ло­сер­дия… Неп­ри­хот­ли­вым во­инам это не важ­но. Лишь бы фра­за бы­ла звон­кая, эф­фект­ная, как ра­ке­та.

    Ко­неч­но, пол­ко­во­дец дол­жен со­об­ра­зо­ваться с тем­пе­ра­мен­том и на­ци­ональностью сво­их сол­дат.

    Немца на пи­ра­ми­ду не пой­ма­ешь… Ему нуж­но что-ни­будь со­лид­ное, ос­но­ва­тельное или сен­ти­мен­тальное.

    Нем­цу мож­но ска­зать так:

    — Ребята! Нас со­рок ты­сяч, а вра­гов — пятьде­сят. Но они все ма­ло­рос­лые, ху­дые, в то вре­мя как вы — толс­тые, большие. Каж­дый враг ве­сит в сред­нем око­ло трех пу­дов, а вся их­няя ар­мия — сто пятьдесят тысяч пу­дов. В вас же, в каж­дом, — око­ло пя­ти пу­дов, т. е. вся на­ша ар­мия на пятьдесят тысяч пу­дов тя­же­лее их­ней. Это сос­та­вит двадцать пять процентов. Не­уже­ли же мы их не по­ко­ло­тим?

    Кроме то­го, не­мец лю­бит сле­зу.

    — Солдатики! — го­во­ри­те вы. сдер­жи­вая ры­да­ния. — Что же это та­кое? Не­уже­ли ж мы не по­бе­дим их? Ес­ли мы их не по­бе­дим — по­ду­май­те, как бу­дут огор­че­ны ва­ши доб­рые ма­ма­ши, вя­жу­щие на за­ва­лин­ке шерс­тя­ной чу­лок, и ва­ши прес­та­ре­лые па­па­ши, пьющие за га­зе­той свой зей­дель пи­ва, и ва­ши до­ро­гое не­вес­ты, ко­то­рые пла­чут и пор­тят свои го­лу­бые глаз­ки.

    И все за­ли­ва­ют­ся сле­за­ми: пол­ко­во­дец, сол­да­ты… да­же пос­лед­ний ба­ра­бан­щик пла­чет, ути­рая сле­зу ба­ра­бан­ны­ми пал­ка­ми. По­том все бро­са­ют­ся в бой и по­беж­да­ют.

    Легче все­го раз­го­ва­ри­вать с ки­тай­ски­ми сол­да­та­ми. Им нуж­но при­вес­ти та­кой ар­гу­мент:

    — Эй, слу­шай­те там: все рав­но ра­но или позд­но по­дох­не­те как со­ба­ки. Так не луч­ше ли по­дох­нуть те­перь, всы­пав пред­ва­ри­тельно вра­гу по пер­вое чис­ло!

    Есть еще один при­ем, к ко­то­ро­му На­по­ле­он час­то при­бе­гал и ко­то­рый при­вя­зы­вал сол­дат к пол­ко­вод­цу не­раз­рыв­ны­ми це­пя­ми.

    Хо­лод­ное, ту­ман­ное ут­ро… Сол­да­ты жмут­ся у кост­ров, сум­рач­ные, в ожи­да­нии бит­вы. На­по­ле­он вы­хо­дит из па­лат­ки и от­зы­ва­ет от кост­ра од­но­го сол­да­та.

    — Э… пос­лу­шай, бра­тец!… Как зо­вут то­го сол­да­та с уса­ми, ко­то­ро­му ты да­вал при­ку­ри­вать и ко­то­рый так ве­се­ло сме­ет­ся?

    — Этот? Жан Дю­пон из Бре­та­ни. Он вче­ра письмо по­лу­чил от больной ма­те­ри, ко­то­рая уже выз­до­рав­ли­ва­ет — и по­это­му сей­час рад, как те­ле­нок.

— Ну, как твоей матери — лучше теперь?

    Наполеон нап­рав­ля­ет­ся к ука­зан­но­му сол­да­ту.

    — Здорово, Жан Дю­пон!

    Дюпон расц­ве­та­ет… Им­пе­ра­тор зна­ет его фа­ми­лию! Им­пе­ра­тор его пом­нит!…

    — А что, Жан Дю­пон, ведь прек­рас­ная стра­на ва­ша Бре­тань?!

    Дюпон еле на но­гах сто­ит от счастья. Им­пе­ра­тор Фран­ции зна­ет да­же, от­ку­да он!

    — Ну. как тво­ей ма­те­ри — луч­ше те­перь? Выз­до­рав­ли­ва­ет?

    Если бед­ный сол­да­тик не схо­дит сра­зу с ума от удив­ле­ния и вос­тор­га — он па­да­ет пе­ред чу­дес­ным по­ве­ли­те­лем на ко­ле­ни, це­лу­ет ру­ки и по­том пы­та­ет­ся убе­жать с оп­ре­де­лен­ной целью раз­зво­нить то­ва­ри­щам обо всем, что про­изош­ло. Но На­по­ле­он удер­жи­ва­ет его.

    — Скажи, от ко­го ты сей­час за­ку­ри­вал па­пи­ро­су? Та­кой ры­жий.

    — А! Этот? Мой то­ва­рищ, па­ри­жа­нин Клод По­то­фе. Си­ро­та. От­ца его уби­ли во вре­мя взя­тия Бас­ти­лии, и у не­го те­перь, кро­ме не­вес­ты, ма­ленькой Жан­ны, ни­ко­го нет в Па­ри­же.

    Часа че­рез два На­по­ле­он на­ты­ка­ет­ся на Кло­да По­то­фе.

    — Здорово, ста­рый то­ва­рищ, Клод По­то­фе! Не­бось, сам здесь — хе-хе! — а мыс­ли в Па­ри­же, око­ло ма­ленькой Жан­ны. Эх ты, плу­тиш­ка! Ну, пос­мот­рим, та­кой ли ты за­би­яка в сра­же­нии, как твой отец, ко­то­рый свих­нул свою ста­рую шею око­ло Бас­ти­лии 14 июля.

    Клод По­то­фе па­да­ет от изум­ле­ния в об­мо­рок, а ког­да при­хо­дит в чувст­во, го­во­рит сво­им то­ва­ри­щам, зах­ле­бы­ва­ясь:

    — Вот это пол­ко­во­дец! Нас у не­го двес­ти ты­сяч, а он зна­ет и пом­нит жизнь каж­до­го сол­да­та, как свою собст­вен­ную…

    Если изу­чить как сле­ду­ет жизнь и де­ятельность На­по­ле­она I, то при­дет­ся соз­наться, что этот че­ло­век по­дор­вал в нас вся­кое ува­же­ние к ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва, к со­лид­нос­ти и пос­те­пен­нос­ти в про­хож­де­нии то­го ве­ли­ча­во­го мед­ли­тельно­го пу­ти, ко­то­рый свы­ше на­ме­чен на­ро­дам ми­ра.

    Этот быв­ший ар­тил­ле­рий­ский офи­це­рик но­сил­ся по всей Ев­ро­пе, как со­ба­ка, ко­то­рой при­вя­за­ли к хвос­ту гре­мя­щую жес­тян­ку-чес­то­лю­бие, драл­ся, как лев, хит­рил, как ли­си­ца, про­лез сна­ча­ла в ге­не­ра­лы, по­том в пер­вые кон­су­лы, по­том в им­пе­ра­то­ры и спотк­нул­ся только тог­да, ког­да дальше ид­ти бы­ло не­ку­да — вся не­че­ло­ве­чес­кая прыть и прек­рас­ная в сво­ем ос­ле­пи­тельном блес­ке наг­лость бы­ла ис­чер­па­на до кон­ца.

    Пишущий эти стро­ки счаст­лив, что ему пре­дос­тав­ля­ет­ся воз­мож­ность за­кон­чить «Все­об­щую ис­то­рию» че­ло­ве­чест­ва жизнью На­по­ле­она I — та­ким мо­гу­чим ак­кор­дом, та­ким гран­ди­оз­ным апо­фе­озом, ко­то­рый с са­мой бес­по­щад­ной яс­ностью под­чер­ки­ва­ет тще­ту все­го зем­но­го, эфе­мер­ность так на­зы­ва­емых «исто­ри­чес­ких и про­чих ус­ло­вий».

    Маленький че­ло­ве­чек в тре­угольной шля­пе и се­ром по­ход­ном сюр­ту­ке за­хо­тел сде­латься фран­цузс­ким им­пе­ра­то­ром. Он им сде­лал­ся. Это так лег­ко.

    У не­го не бы­ло ни­ка­ких пред­ков ко­ро­левс­кой кро­ви, ни­ка­кой пред­шест­ву­ющей ди­нас­тии, ни­ка­ких тра­ди­ций. Ве­ро­ят­но, по­это­му он стал пос­ту­пать дальше с пря­мо­той и бес­це­ре­мон­ностью вар­ва­ра, по­пав­ше­го в му­зей, на­пол­нен­ный дра­го­цен­ны­ми ре­лик­ви­ями ста­ри­ны, прек­рас­ны­ми об­вет­ша­лы­ми тро­на­ми и порт­ре­та­ми це­лых по­ко­ле­ний ко­ро­лей, к ко­то­рым он от­но­сил­ся с иро­ни­чес­ким по­жа­ти­ем плеч раз­бо­га­тев­ше­го ла­воч­ни­ка — се­бе на уме…

    Сделавшись им­пе­ра­то­ром, он на ми­нут­ку при­ос­та­но­вил­ся, при­за­ду­мал­ся, по­ло­жив па­лец на гу­бы, и мах­нул ру­кой:

    — Эх! Сде­ла­юсь уж, кста­ти, и ко­ро­лем Ита­лии!

    Кстати, сде­лал­ся и ко­ро­лем Ита­лии.

    Наместником ту­да наз­на­чил па­сын­ка сво­его Ев­ге­ния Бо­гар­не, ко­то­рый при дру­гих ус­ло­ви­ях тор­го­вал бы на Кор­си­ке про­ванс­ким мас­лом в роз­ни­цу или за­ни­мал­ся кор­си­канс­кой вен­дет­той — де­лом, не тре­бо­вав­шим больших рас­хо­дов, но и не да­вав­шим ни­ка­кой при­бы­ли.

    Можно во­об­ра­зить, как сме­ял­ся в ти­ши сво­его ка­би­не­та или по­ход­ной па­лат­ки На­по­ле­он, раз­да­вая нап­ра­во и на­ле­во сво­им бед­ным родст­вен­ни­кам тро­ны и ко­ро­левст­ва.

    Это де­ла­лось с та­кой лег­костью и прос­то­той, с ка­кой сы­тый бур­жуа да­рит сво­им бед­ным друзьям и родст­вен­ни­кам ста­рые галс­ту­ки и жи­ле­ты, отс­лу­жив­шие хо­зя­ину свою служ­бу.

    Например, док­ла­ды­ва­ют На­по­ле­ону:

    — Вас там в пе­ред­ней спра­ши­ва­ют.

    — Кто спра­ши­ва­ет?

    — Говорит — ваш бра­тец Иосиф. Да только по­доз­ри­тельно — прав­да ли это? Уж больно вид у них… по­дер­жан­ный.

    — Ага! Зо­ви его сю­да.

    Брат вхо­дит, мнет­ся, пе­рес­ту­пая с но­ги на но­гу, мнет из­мыз­ган­ную шап­чон­ку в ру­ках…

    Добрый На­по­ле­он ло­бы­за­ет­ся с бра­том.

    — Жозеф! Ты! Очень рад те­бя ви­деть. Что это ты в та­ком неп­ре­зен­та­бельном ви­де?

    — Я к те­бе… Нет ли мес­теч­ка ка­ко­го?

    На­по­ле­он трет лоб.

    — Гм… Мес­теч­ка… Мож­но бы­ло бы наз­на­чить те­бя ви­це-ко­ро­лем в Ита­лию, но ту­да я уже Же­ню по­са­дил. Мес­теч­ко за­ня­то. Раз­ве вот что: как те­бе улы­ба­ет­ся Не­апо­ли­танс­кое ко­ро­левст­во?

    — Ну, что ж… У ме­ня по­ло­же­ние та­кое, что пой­ду и на это.

    — Вот и прек­рас­но. Завт­ра же мо­жешь и вы­ехать. Ска­жи там, что я наз­на­чил те­бя не­апо­ли­танс­ким ко­ро­лем. Спро­си, где трон — те­бе по­ка­жут. Да я луч­ше за­пи­соч­ку на­пи­шу…

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .

    — Вас там спра­ши­ва­ют, в пе­ред­ней.

    — Кто?

    — Говорят, бра­тец Лю­до­вик. Вид то­же… то­во…

    — Бедняга! Зо­ви­те его сю­да! Здо­ро­во, Лю­до­вик! Не­бось, то­же за мес­теч­ком… Ну-с — по­рас­ки­нем моз­га­ми. Что у нас за­ня­то и что сво­бод­но? В Ита­лии ко­ро­левст­ву­ет Ев­ге­ний, в Не­апо­ле Жо­зеф… Гм… А, вот! Гол­лан­дия!! Хо­чешь быть гол­ландс­ким ко­ро­лем?

    — Голландским? Дру­го­го ни­че­го нет?

    — Пока не пред­ви­дит­ся.

    — Ну, хо­чу.

    — Ну, лад­но.

    Впрочем, не только к сво­им родст­вен­ни­кам от­но­сил­ся теп­ло доб­рый На­по­ле­он.

    За ко­рот­кое вре­мя он сде­лал со­вер­шен­но пос­то­рон­ним лю­дям та­кие одол­же­ния:

    Герцогу Ба­варс­ко­му дал ти­тул ко­ро­ля.

    Герцогу Вюр­тем­бергс­ко­му дал ти­тул ко­ро­ля.

    Кур­фюрс­ту Сак­сонс­ко­му дал ти­тул ко­ро­ля.

    Курфюрсту Ба­денс­ко­му дал ти­тул ве­ли­ко­го гер­цо­га.

    Од­наж­ды На­по­ле­ону взгруст­ну­лось.

    — Что бы та­кое сде­лать?

    После не­дол­го­го раз­мыш­ле­ния он об­ра­зо­вал из за­пад­но­гер­манс­ких вла­де­ний «Рей­нс­кий со­юз», а се­бя наз­вал «про­тек­то­ром» это­го со­юза.

    Сам се­бя наз­вал. Ник­то не на­зы­вал. Но ког­да он наз­вал се­бя про­тек­то­ром — все без спо­ров ста­ли на­зы­вать его про­тек­то­ром.

    Случилось од­наж­ды так: был у На­по­ле­она еще тре­тий брат, Иеро­ним, — а ко­ро­левств сво­бод­ных больше не бы­ло… Что же де­ла­ет ум­ный На­по­ле­он? Бы­ли у Прус­сии ка­кие-то зем­ли «к за­па­ду от Эльбы». На­по­ле­он от­ни­ма­ет их у прус­са­ков, сос­тав­ля­ет из них Вест­фальское ко­ро­левст­во и — от­да­ет бра­ту.

    — На, ми­лый. Ты хоть и млад­ший, но будь не ху­же дру­гих. То­же не лы­ком шит!

    Когда у На­по­ле­она не ос­та­лось больше сво­бод­ных родст­вен­ни­ков — он при­нял­ся за сво­их ге­не­ра­лов. Бра­та сво­его Иоси­фа пе­ре­вел из Не­апо­ля в Ис­па­нию («до­вольно те­бе, плу­тиш­ка, быть не­апо­ли­танс­ким ко­ро­лем — будь ис­панс­ким»), а ге­не­ра­ла Мю­ра­та по­са­дил на очис­тив­ший­ся не­апо­ли­танс­кий прес­тол.

    Тех же ге­не­ра­лов, ко­то­рые не пользо­ва­лись его рас­по­ло­же­ни­ем, На­по­ле­он без вся­ко­го со­жа­ле­ния са­жал на вто­рос­те­пен­ные тро­ны. Так, его мар­шал Бер­на­дот был по­са­жен на шведс­кий прес­тол.

    Историки рас­ска­зы­ва­ют, что по это­му по­во­ду меж­ду Бер­на­до­том и На­по­ле­оном про­изош­ла тя­же­лая сце­на.

    — Сами са­ди­тесь на этот прес­тол, — орал нес­дер­жан­ный Бер­на­дот. — На что он мне! Не ви­дел я ва­ше­го шведс­ко­го прес­то­ла!…

    — Ничего, го­луб­чик, ся­дешь! Не ве­ли­ка пти­ца, — пос­ме­ивал­ся На­по­ле­он.

    — Другие лю­ди как лю­ди, — ры­дал огор­чен­ный Бер­на­дот. — у то­го не­апо­ли­танс­кий прес­тол, у то­го ис­панс­кий. А мне… Ко­неч­но… По­ни­ма­ем-с, по­ни­ма­ем-с… Мы уже не нуж­ны!! Мы уже свое сде­ла­ли! Ха-ха!… Шведс­кий прес­тол…

    — О, ми­лый мой. — го­во­рил меч­та­тельно при­тих­ший На­по­ле­он. — бы­ло вре­мя, ког­да и я бы с ра­достью ух­ва­тил­ся за шведс­кий прес­тол…

    — Было вре­мя… Ко­неч­но! Бы­ло вре­мя, ког­да мы без шта­нов бе­га­ли. Но это в прош­лом, это зо­ло­тое детст­во! А те­перь — раз че­ло­век вы­рос, сде­лал­ся со­лид­ным — вы обя­за­ны дать ему прес­тол, и не ка­кой-ни­будь, а большой, хо­ро­ший.

    — Ну лад­но, ста­рый вор­чун. Са­дись по­ка на то, что есть, а по­том мы те­бе по­ды­щем что-ни­будь по­луч­ше… Что ты ска­жешь, нап­ри­мер, об Авст­рии? Хе-хе…

    Только этой хит­ростью и мож­но бы­ло сло­мить уп­ря­мо­го Бер­на­до­та.

    История го­во­рит, что Бер­на­дот так и кон­чил свою опальную жизнь в ти­ши и не­из­вест­нос­ти, все­ми за­бы­тый на сво­ем шведс­ком прес­то­ле…

    Наполеона по­гу­би­ло то, что он взду­мал вес­ти по­бе­до­нос­ную во­ину с рус­ски­ми. Уди­ви­тельнее все­го, что так оно и слу­чи­лось: На­по­ле­он дей­ст­ви­тельно вел по­бе­до­нос­ную вой­ну с рус­ски­ми. Всю­ду рус­ские отс­ту­па­ли. На­по­ле­он по­беж­дал, рус­ские ухо­ди­ли из Моск­вы, На­по­ле­он всту­пал в Моск­ву, рус­ские тер­пе­ли по­ра­же­ния. На­по­ле­он тер­пел по­бе­ды.

    Кончилось тем, что На­по­ле­он по­тер­пел пос­лед­нюю по­бе­ду при Бе­ре­зи­не и ус­ка­кал в Па­риж.

    Солнце скло­ни­лось к за­па­ду…

    Собака с прик­реп­лен­ной к хвос­ту жес­тян­кой-чес­то­лю­би­ем бы­ла зат­рав­ле­на, заг­на­на и — по­гиб­ла.

    Наполеон был щед­рее по­бе­див­ших его со­юз­ни­ков. Он да­рил пос­лед­не­му из сво­их мар­ша­лов це­лые ко­ро­левст­ва, а со­юз­ни­ки по­да­ри­ли ему, им­пе­ра­то­ру, ма­ленький ост­ро­вок Свя­той Еле­ны и од­но­го под­дан­но­го — кон­вой­но­го сто­ро­жа, уха­жи­вав­ше­го за им­пе­ра­то­ром.

    Гордый им­пе­ра­тор тер­пе­ли­во улы­бал­ся, а по­том сог­нал улыб­ку с ли­ца и умер, сло­жив в пос­лед­ний раз по-на­по­ле­оновс­ки ру­ки, те са­мые ру­ки, ко­то­рые дол­гое вре­мя жонг­ли­ро­ва­ли «исто­ри­чес­ки сло­жив­ши­ми­ся го­су­дарст­ва­ми» без вся­кой це­ре­мо­нии и де­ли­кат­нос­ти.

    Более фи­ло­софс­ко­го, по­учи­тельно­го и муд­ро­го зак­лю­че­ния «Все­об­щей ис­то­рии», чем жизнь и де­ятельность На­по­ле­она I, при­ду­мать нельзя.

    У На­по­ле­она не бы­ло сво­его лич­но­го гер­ба (за хло­по­та­ми он за­был об­за­вес­тись им), но ес­ли бы был у На­по­ле­она лич­ный герб — ему при­ли­чест­во­ва­ла бы та­кая над­пись:

    «Vanitas va­ni­ta­tum et om­nia va­ni­tas»…

    Что зна­чит в пе­ре­во­де:

    «Не бо­ги горш­ки об­жи­га­ют».

    Люди с ру­сы­ми во­ло­са­ми, се­ры­ми гла­за­ми и ру­мя­ны­ми ли­ца­ми на­зы­ва­лись сла­вя­на­ми. Все же ос­тальные на­зы­ва­лись сла­вя­но­фи­ла­ми и не­ос­ла­вя­на­ми.

    Славяне лю­би­ли быть вы­со­ко­го рос­та и энер­гич­но тя­ну­лись го­ло­ва­ми к не­бу. С ма­ло­рос­лых они от­би­ра­ли под­пис­ку, в ко­то­рой ма­ло­рос­лый обя­зы­вал­ся в из­вест­ный срок вы­рас­ти и дос­тиг­нуть из­вест­ной нор­мы.

    Когда же по ис­те­че­нии сро­ка дав­шие под­пис­ку не вы­рас­та­ли, их ссы­ла­ли на бе­ре­га Днеп­ра, где ма­ло­рос­лые вско­ре и ос­но­ва­ли свое собст­вен­ное го­су­дарст­во под наз­ва­ни­ем Ма­ло­рос­сия.

    В от­мест­ку за ссыл­ку ма­ло­рос­сы и при­ду­ма­ли пос­ло­ви­цы: «вы­со­кий до не­ба, да дур­ний як тре­ба» и «ве­ли­ка Фе­до­ра, да ду­ра».

    Жили сла­вя­не на бе­ре­гах рек, но им не зап­ре­ща­лось от­лу­чаться от бе­ре­гов и со­вер­шать про­гул­ки вне чер­ты сла­вянс­кой осед­лос­ти.

    Занимались они лов­лей не­вест, рыб и зве­рей. Пер­вых, вто­рых и третьих бы­ло та­кое мно­жест­во, что час­то ло­ви­ли их го­лы­ми ру­ка­ми и да­же го­лы­ми но­га­ми, ибо в лет­нее вре­мя сла­вя­не хо­ди­ли поч­ти го­лы­ми, ка­ко­вое платье в те вре­ме­на счи­та­лось весьма мод­ным и ще­го­ле­ва­тым.

    Рыбу сла­вя­не жа­ри­ли и ва­ри­ли. С зве­рей сни­ма­ли шку­ру и от­пус­ка­ли их на во­лю. Не­вес­ты же, в свою оче­редь, сди­ра­ли шку­ру с сла­вян и от­сы­ла­ли сво­им ро­ди­те­лям.

    Последний акт на­зы­вал­ся «ве­но».

    Характер сла­вян предс­тав­лял смесь хо­ро­ших и дур­ных ка­честв.

    С од­ной сто­ро­ны они бы­ли храб­ры, но с дру­гой сто­ро­ны храб­ры не бы­ли, вследст­вие че­го ис­ход бит­вы за­ви­сел от то­го, с ка­кой сто­ро­ны к ним под­хо­дил неп­ри­ятель — с храб­рой или не с храб­рой.

    Сражались они врас­сып­ную, но, по­те­ряв сра­же­ние, бе­жа­ли друж­ной тол­пой и сомк­ну­ты­ми ря­да­ми.

    Иногда они при­бе­га­ли к хит­рос­ти. Прит­вор­ным бегст­вом за­ма­ни­ва­ли неп­ри­яте­ля в лес и от­ту­да больше не вы­хо­ди­ли, ос­та­вив та­ким об­ра­зом неп­ри­яте­ля с но­сом и в ду­ра­ках.

    Славяне от­ли­ча­лись большим гос­теп­ри­имст­вом. Гос­тю от­во­ди­лось луч­шее мес­то в до­ме и от­да­ва­лись луч­шие кус­ки. Поз­во­ля­лось да­же ук­расть у со­се­да, что­бы угос­тить стран­ни­ка. Поз­во­ля­лось да­же лю­би­мую же­ну от­да­вать гос­тю.

    Но ка­кой счет по­том предс­тав­лял­ся гос­тю, не­из­вест­но ис­то­ри­кам.

    Должно быть, счет предс­тав­лял­ся по­ря­доч­ный. Это вид­но из то­го фак­та, что к сла­вя­нам не час­то ез­ди­ли в гос­ти.

...Отделение головы жены от туловища считалось достаточным поводом к разводу...

    Брак у них зак­лю­чал­ся без из­лиш­них про­во­ло­чек.

    Мужчина на­ки­ды­вал на го­ло­ву нра­вив­шей­ся ему жен­щи­ны ме­шок, свя­зы­вал ру­ки и та­щил в свой дом; та­ким об­ра­зом, брак зак­лю­чал­ся с обо­юд­но­го сог­ла­сия.

    Еще меньше про­во­ло­чек тре­бо­вал раз­вод. Нап­ри­мер, от­де­ле­ние го­ло­вы от ту­ло­ви­ща у же­ны счи­та­лось дос­та­точ­ным по­во­дом к раз­во­ду, и с пер­во­го же мо­мен­та муж, от­ру­бив­ший го­ло­ву же­не, счи­тал­ся сно­ва хо­лос­тым и мог бесп­ре­пятст­вен­но же­ниться на дру­гой.

    Религия у сла­вян бы­ла прос­тая и об­ще­дос­туп­ная. Они пок­ло­ня­лись все­му, что Бог пос­лал.

    Увидят пень и ста­нут пред ним на ко­ле­ни. Пой­ма­ют зве­ря и да­вай пе­ред ним мо­литься, преж­де чем сни­мут с не­го шку­ру.

    Один пень сде­лал большую карьеру. Для не­го пост­ро­или храм и на­ня­ли жре­цов. Пню да­ли имя Пе­рун и под­чи­ни­ли ему солн­це, гром и все ос­тальные бо­жест­ва.

    Некоторые из сла­вянс­ких пле­мен жи­ли в го­ро­дах и уп­рав­ля­лись князьями.

    Князья же не­из­вест­но кем уп­рав­ля­лись, и хо­тя не­ко­то­рые ис­то­ри­ки уве­ря­ют, что они уп­рав­ля­лись ве­чем, но им ник­то еще до сих пор не по­ве­рил.

    Племя русь в пер­вый раз по­яви­лось в Рос­сии в 862 г. От­ку­да оно по­яви­лось — ни­ко­му не бы­ло из­вест­но.

    Все в этом пле­ме­ни бы­ли бес­пас­порт­ные и на рас­спро­сы ле­то­пис­цев да­ва­ли ук­лон­чи­вые от­ве­ты.

    — Мы про­ис­хо­дим от Ада­ма! — го­во­ри­ли од­ни.

    Летописцы на­ки­ды­ва­лись на свои пер­га­мен­ты, что­бы за­пи­сать эти сло­ва. Но тут под­хо­ди­ли дру­гие из пле­ме­ни русь и не без лу­кавст­ва за­ме­ча­ли:

    — Вас об­ма­ну­ли, гос­по­да ле­то­пис­цы. Мы про­ис­хо­дим от Евы.

    И бед­ные ле­то­пис­цы тщет­но ло­ма­ли го­ло­вы, ста­ра­ясь уга­дать, ка­кой из этих двух раз­но­ре­чи­вых от­ве­тов мож­но счи­тать вер­ным.

    Жили тог­да сла­вя­не, сле­дуя стро­го обы­ча­ям пред­ков — в веч­ной ссо­ре и бесп­ре­рыв­ной дра­ке меж­ду со­бой.

    Синяк под гла­зом или вы­во­ро­чен­ная ску­ла, как у ны­неш­них бок­се­ров, счи­та­лись по­чет­ны­ми зна­ка­ми и луч­шим до­ка­за­тельством мужс­кой кра­со­ты и от­ва­га.

    Несмотря, од­на­ко, на от­ча­ян­ную от­ва­гу, сла­вя­не всем пла­ти­ли дань, не же­лая, по-ви­ди­мо­му, отс­ту­пать от пре­да­нии се­дой ста­ри­ны.

    Северные сла­вя­не пла­ти­ли дань ва­ря­гам. Юж­ные — ха­за­рам. Вос­точ­ные — по­лов­цам. За­пад­ные — нем­цам. Юго-вос­точ­ные сла­вя­не пла­ти­ли и нем­цам и ва­ря­гам.

    Иногда се­вер­ные сла­вя­не тай­ком от юж­ных сла­вян при­но­си­ли дань ха­за­рам. Ког­да это об­на­ру­жи­ва­лось, юж­ные сла­вя­не в дол­гу не ос­та­ва­лись и, выб­рав ноч­ку по­тем­нее, отп­рав­ля­лись тай­ком от се­вер­ных сла­вян к ва­ря­гам и при­но­си­ли им дань.

    На этой поч­ве у юж­ных и се­вер­ных сла­вян весьма час­то воз­ни­ка­ли вой­ны, ко­то­рые в большинст­ве слу­ча­ев кон­ча­лись вничью. Юж­ные сла­вя­не возв­ра­ща­лись к се­бе на юг, со­об­щая всем по до­ро­ге:

    — Здорово мы от­ко­ло­ти­ли се­вер­ных сла­вян. Больше не су­нут­ся с данью к на­шим ха­за­рам.

    Северные же сла­вя­не всем по до­ро­ге рас­ска­зы­ва­ли:

    — Ну и от­ду­ба­си­ли мы юж­ных сла­вян! Бу­дут знать, как пла­тить дань на­шим ва­ря­гам.

    В кон­це кон­цов сла­вя­не всех стран све­та так пе­рес­со­ри­лись меж­ду со­бой, что вме­ша­тельство иност­ран­ных дер­жав ста­ло не­об­хо­ди­мым. Сла­вя­не не ста­ли ждать, по­ка чу­же­зем­цы при­дут в их стра­ну, и са­ми поз­ва­ли их к се­бе.

    — Так-то по­чет­нее бу­дет! — ска­за­ли ум­ные сла­вя­не.

    И отп­ра­ви­ли к чу­же­зем­цам пос­лов.

    Летописцы на ос­но­ва­нии не до­шед­ших до нас ру­ко­пи­сей так рас­ска­зы­ва­ют о приз­ва­нии ва­ря­гов.

    Славянские пос­лы обу­лись в празд­нич­ные пор­тян­ки и са­мые мод­ные для то­го вре­ме­ни лап­ти.

    Брюк в то вре­мя еще не но­си­ли. Да­же князья, уп­рав­ляя сво­ими на­ро­да­ми, ос­та­ва­лись без брюк при ис­пол­не­нии сво­их кня­жес­ких обя­зан­нос­тей.

    На пле­чи пос­лы на­ки­ну­ли по зве­ри­ной шку­ре. Взя­ли по ко­том­ке с хле­бом и отп­ра­ви­лись к ва­ря­гам.

    Пришедши к ва­ря­гам, пос­лы по­ти­хоньку заг­ля­ну­ли в шпар­гал­ки, ко­то­рые на вся­кий слу­чай но­си­ли в кар­ма­не, и вы­па­ли­ли из Иловайского: «Земля на­ша ве­ли­ка и обильна, но по­ряд­ка в ней нет. При­хо­ди­те кня­жить и вла­деть на­ми».

    За зна­ние ис­то­рии ва­ря­ги пос­та­ви­ли пос­лам пять, а по­том прис­ту­пи­ли к де­ло­во­му раз­го­во­ру.

    — Зачем вам по­ря­док? — спро­си­ли ва­ря­ги.

    Послы пе­рег­ля­ну­лись и по­че­са­ли за­тыл­ки. Вид­но бы­ло, что к это­му воп­ро­су они со­вер­шен­но не бы­ли под­го­тов­ле­ны.

    — Да как же без по­ряд­ка! — ста­ли они мям­лить. — Ну­жен по­ря­док…

    — Зачем же ну­жен?

    — Для по­ряд­ка, зна­чит, ну­жен. Са­ми зна­ете, без по­ряд­ка ка­кой же по­ря­док?

    Варяги зас­ме­ялись.

    — Ну хо­ро­шо, — ска­за­ли они, — по­ря­док ну­жен для по­ряд­ка. А зем­ля ва­ша дей­ст­ви­тельно ве­ли­ка?

    Послы ожи­ви­лись.

    — Велика?! Ишь ты, че­го за­хо­те­ли! Это только для крас­но­го слов­ца го­во­рит­ся. Ку­рен­ка, к при­ме­ру ска­зать, и то­го вы­пус­тить не­ку­да. Сей­час его ли­бо по­лов­ча­нин схва­тит, ли­бо ха­за­рин уне­сет, ли­бо к ва­шей ми­лос­ти на ско­во­род­ку по­па­дет. Сов­сем без­зе­мельные…

    — А зем­ля ва­ша дей­ст­ви­тельно обильна?

    — Обильна ссо­ра­ми.

    Заметив, что сло­ва эти про­из­ве­ли на ва­ря­гов не­хо­ро­шее впе­чат­ле­ние, пос­лы бро­си­лись в но­ги и за­во­пи­ли:

    — Ваши бла­го­ро­дия! Не ос­тавьте нас, си­рот. Вы на­ши от­цы, мы ва­ши де­ти. При­хо­ди­те учить нас уму-ра­зу­му.

    После не­большо­го ко­ле­ба­ния ва­ря­ги сог­ла­си­лись при­нять власть над сла­вя­на­ми.

    Три бра­та — Рю­рик, Си­не­ус и Тру­вор с дру­жи­на­ми пош­ли к сла­вя­нам.

    Рюрика при­ня­ли с удо­вольстви­ем.

    — Хоть и не Рю­ри­ко­вич, — го­во­ри­ли про не­го пос­лы, — но его по­том­ки бу­дут Рю­ри­ко­ви­ча­ми.

    Синеуса при­ня­ли бла­госк­лон­но.

    — Усы вык­ра­сим, — ре­ши­ли пос­лы, — и он сде­ла­ет­ся Чер­но­усом.

    Но нас­чет Тру­во­ра воз­ник­ли пре­ния.

    — Пойдут от не­го Тру-во­ро­ви­чи, — го­во­ри­ли пос­лы, — а мы лю­ди роб­кие. Раст­ру­во­ру­ют на­шу зем­лю са­мым луч­шим ма­не­ром.

    Но ва­ря­ги шу­тить не лю­би­ли, и приш­лось ус­ту­пить.

    От Тру­во­ро­ви­чей и пош­ли на Ру­си ин­тен­дан­ты, при­каз­ные, хо­жа­лые.

    Самым по­пу­ляр­ным из пер­вых кня­зей, по­пав­ших в ис­то­рию, сде­лал­ся Олег, впос­ледст­вии князь ки­евс­кий.

    О взя­тии этим кня­зем Ки­ева ле­то­пи­сец Нес­тор, со слов оче­вид­ца Ило­вай­ско­го, рас­ска­зы­ва­ет сле­ду­ющее:

    — Есть. Вот мой до­ку­мент.

    При этих сло­вах Олег под­нял над го­ло­вой сво­ей ма­ло­лет­не­го Иго­ря, сы­на Рю­ри­ка.

    Аскольд и Дир хо­те­ли ска­зать Оле­гу, что в Ки­еве мальчик не только до­ку­мен­том на кня­же­ние, но и прос­тым мет­ри­чес­ким сви­де­тельством слу­жить не мо­жет.

    Но преж­де чем они ус­пе­ли отк­рыть рты, Олег при­ка­зал убить их и по­хо­ро­нить на Ас­кольдовс­кой мо­ги­ле.

    После это­го Олег лю­без­но ос­ве­до­мил­ся у ки­ев­лян:

    — Кому пла­ти­те дань?

    — Прежде пла­ти­ли ха­за­рам…

    — А те­перь мне бу­де­те пла­тить.

    Киевляне по­че­са­ли за­тыл­ки и роб­ко ска­за­ли:

    — Но ха­за­ры мо­гут прий­ти и по­бить нас.

    Олег рас­сме­ял­ся.

    — Эка важ­ность, что побьют. Побьют и ус­та­нут, а по­том уй­дут.

    Киевляне уви­де­ли, что князь рас­суж­да­ет ло­гич­но, и ре­ши­ли:

    — Будем пла­тить ему дань.

    Киев так пон­ра­вил­ся Оле­гу, что в по­ры­ве вос­тор­га он при­ка­зал ему:

    — Будь ма­терью го­ро­дов рус­ских!

    Сказав эти сло­ва, Олег по­се­лил­ся в Ки­еве.

    Киев же, нес­мот­ря на свою яв­ную при­над­леж­ность к мужс­ко­му ро­ду, не пос­мел ос­лу­шаться гроз­но­го кня­зя и стал ма­терью.

    Вскоре Олег по­ко­рил мно­го на­ро­дов — сво­их и чу­жих.

    Однажды он подп­лыл на сво­их ладьях к са­мо­му Царьгра­ду и, улу­чив удоб­ную ми­ну­ту, при­бил свой щит к вра­там го­ро­да.

    Греки на сле­ду­ющий день дол­го ло­ма­ли го­ло­вы, не зная: кто мог это сде­лать и за­чем?

    Наконец они до­га­да­лись:

    — Должно быть, у это­го доб­ро­го че­ло­ве­ка бы­ло два щи­та, и один из них он тай­но при­нес нам в дар.

    И они ре­ши­ли ос­таться со щи­том.

    И еще мно­го блес­тя­щих войн вел Олег, и еще мно­го зе­мель он за­во­евал.

    Вообще, этот во­инст­вен­ный князь не приз­на­вал чу­жой собст­вен­нос­ти и ве­щи сво­их со­се­дей счи­тал сво­ими, за что и был наз­ван Ве­щим.

    О смер­ти Оле­га су­щест­ву­ет прек­рас­ная ле­ген­да.

    Один ку­дес­ник предс­ка­зал, что князь ум­рет от сво­его лю­би­мо­го ко­ня. Олег ве­лел по-преж­не­му кор­мить ко­ня, но больше на не­го не са­дил­ся. По возв­ра­ще­нии из по­хо­да князь спро­сил:

    — А где мой лю­би­мый конь?

    Штал­мей­сте­ры сму­ти­лись и от­ве­ти­ли:

    — И… и… из­дох!

    Смущение по­ка­за­лось по­доз­ри­тельным Оле­гу.

    — Хочу ви­деть его кос­ти! — лу­ка­во ус­мех­нув­шись, ска­зал князь. — Шку­ру его я ви­дел… на дру­гом ко­не!

    Шталмейстеры по­ве­ли Оле­га на ка­кой-то кур­ган, с ко­то­ро­го его при­нес­ли об­рат­но мерт­вым. Пос­лед­нее сло­во кня­зя бы­ло: «Змея!»

    Из это­го ис­то­ри­ки де­ла­ют зак­лю­че­ние, что Олег умер от уку­са змеи.

    Но опыт­ные чи­нов­ни­ки и ки­евс­кие ин­тен­дан­ты только улы­ба­ют­ся на­ив­нос­ти ис­то­ри­ков и объясня­ют ин­ци­дент с ко­нем нес­колько ина­че…

Греки под щитом Олега.

    Преемник Ве­ще­го Оле­га был Игорь.

    Этот князь был большим не­удач­ни­ком, и ни в чем ему не вез­ло.

    Он во­евал с пе­че­не­га­ми, но пос­лед­ние ока­за­лись во­ина­ми храб­ры­ми, и князь Игорь тер­пел не­уда­чи.

    Предпринял по­ход на Ви­зан­тию, но не­удач­но. Гре­ки ук­ры­лись под щи­том Оле­га и от­ту­да по­ра­жа­ли стре­ла­ми Иго­ре­во вой­ско.

    Вынужденный зак­лю­чить мир с гре­ка­ми, он зак­лю­чил его неудачно.  Греки и рус­ские пок­ля­лись сох­ра­нять мир до тех пор, по­ка бу­дет си­ять солн­це и сто­ять мир. Но вско­ре солн­це пе­рес­та­ло си­ять, так как нас­ту­пи­ла осень, а ми­ры пе­рес­та­ли сто­ять и на­ча­ли вер­теться вок­руг сво­их осей, и вой­на сно­ва гря­ну­ла.

    Поехал князь со­би­рать дань, но и тут ему не по­вез­ло. Под­чи­нен­ные на­ро­ды от­ка­за­лись пла­тить дань, а древ­ля­не при­вя­за­ли его к вер­ши­нам двух приг­ну­тых к зем­ле де­ревьев и от­пус­ти­ли де­ревья.

    Его ра­зор­ва­ло по­по­лам, вследст­вие че­го он умер.

    После смер­ти Иго­ря же­на его Ольга и ма­ло­лет­ний сын Свя­тос­лав ос­та­лись без вся­ких средств к жиз­ни, ибо да­ни он не соб­рал, а ки­евс­кое кня­жест­во не мог­ло счи­таться «средст­ва­ми к жиз­ни».

    В са­мом де­ле, ка­кие это бы­ли «средст­ва»? Кто хо­тел, мог подп­лыть к сте­нам го­ро­да и при­ка­зать:

    — Платите мне дань!

    И ки­ев­ля­не пла­ти­ли бы.

    Оставшись вдо­вой с ма­ло­лет­ним сы­ном на ру­ках, кня­ги­ня Ольга не рас­те­ря­лась и объяви­ла ки­ев­ля­нам:

    — Буду ва­ми пра­вить.

    — Правь! — рав­но­душ­но от­ве­ти­ли ки­ев­ля­не.

    Ольга на­ча­ла кня­жить име­нем сы­на…

 .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 

    Еще при Ольге стал кня­жить ее сын Свя­тос­лав. Это был очень храб­рый князь: он по­тер­пел по­ра­же­ние от са­мо­го Ци­мис­хия, им­пе­ра­то­ра ви­зан­тий­ско­го.

    У во­инст­вен­но­го Свя­тос­ла­ва был только один не­дос­та­ток: он не мог хра­нить во­ен­ных тайн. Так, нап­ри­мер, отп­рав­ля­ясь в по­ход, он так гром­ко кри­чал: «Иду на вы! Иду на вы!», что в кон­це кон­цов эти кри­ки дос­ти­га­ли ушей неп­ри­яте­ля и пос­лед­ний на­чи­нал при­ни­мать ме­ры про­тив вне­зап­но­го на­па­де­ния.

    Наступал он, как сви­де­тельству­ет ле­то­пи­сец, с быст­ро­тою бар­са. И не отс­ту­пал с быст­ро­тою Ка­ульбар­са.

    В по­ход не во­зил с со­бой ни во­зов, ни ко­ров, ни са­лон-ва­го­нов. И ни в ка­ких слу­ча­ях он не те­рял го­ло­ву.

    Однажды рать Свя­тос­ла­ва ок­ру­жи­ло сто ты­сяч гре­чес­ких во­инов. Свя­тос­лав не рас­те­рял­ся, а ска­зал сво­ей дру­жи­не:

    — Ляжем костьми. Не пос­ра­мим зем­ли рус­ской.

    Сказав эти сло­ва, князь дей­ст­ви­тельно все­ми костьми лег на зем­лю.

    — Где твоя го­ло­ва ля­жет, — воск­лик­ну­ла дру­жи­на, — там и мы свои сло­жим!

    И, отыс­кав го­ло­ву кня­зя, дру­жи­на по­ло­жи­ла ря­дом с ней свои го­ло­вы.

    Так они про­ле­жа­ли до тех пор, по­ка гре­чес­кое вой­ско не бы­ло по­беж­де­но и бе­жа­ло в па­ни­ке.

    В кон­це кон­цов Свя­тос­лав был вы­нуж­ден зак­лю­чить мир с гре­ка­ми. Зак­лю­чив мир. Свя­тос­лав по­же­лал иметь сви­да­ние с им­пе­ра­то­ром Ци­мис­хи­ем.

    Историк Лев Дьякон (он был впос­ледст­вии ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ки) так опи­сы­ва­ет это сви­да­ние: «Ио­анн Ци­мис­хий весь в зо­ло­той оп­ра­ве подъехал на ко­не к бе­ре­гу Ду­ная. Вско­ре по­ка­зал­ся в лод­ке весь осы­пан­ный дра­го­цен­нос­тя­ми Свя­тос­лав. На нем бы­ло де­ре­вян­ное вес­ло, чуб и зо­ло­тая серьга».

    Цимисхий хо­тел по­го­во­рить со Свя­тос­ла­вом об иност­ран­ной по­ли­ти­ке, но раз­ду­мал и спро­сил:

    — Хорошо у вас в ны­неш­нем го­ду рожь уро­ди­лась?

    — Благодарим по­кор­но! — от­ве­тил Свя­тос­лав. — Рожь не­важ­но уро­ди­лась. Да и на ро­га­тый скот ящур.

    Цимисхий со­чувст­вен­но по­ка­чал го­ло­вой.

    По до­ро­ге в Ки­ев Свя­тос­ла­ва и его дру­жи­ну пе­ре­ре­за­ли пе­че­не­ги. На­пав на Свя­тос­ла­ва, пе­че­не­ги не зна­ли, на ко­го они на­па­ли.

    Когда пе­че­нежс­кий князь по­том уз­нал, что то был сам Свя­тос­лав, то три дня дро­жал со стра­ха.

    Сначала Вла­ди­мир был князь как все. Во­евал, пил, пи­ро­вал, во­об­ще вел се­бя по-кня­жес­ки. Но с те­че­ни­ем вре­ме­ни он все больше и больше стал от­ка­зы­ваться от кня­жес­ких при­вы­чек и стал добр, лас­ков.

    Еще больше из­ме­нил­ся он пос­ле то­го, как крес­тил свой на­род.

    Летописец Нес­тор рас­ска­зы­ва­ет об этом так:

    Много мис­си­оне­ров из раз­ных го­ро­дов по­на­еха­ло в Ки­ев.

    Первыми, ко­неч­но, при­еха­ли ев­реи.

    — Ваша стра­на где на­хо­дит­ся? — спро­сил их Вла­ди­мир.

    — Страны у нас нет! — от­ве­ти­ли ев­реи. — У нас только есть чер­та осед­лос­ти.

    — А где ва­ша «чер­та осед­лос­ти»?

    — Там, где угод­но ми­нист­рам внут­рен­них дел. Те­перь на­ша «чер­та» — Вильно, Ков­но, Бер­ди­чев…

    — А Ки­ев?

    — Киев вне «чер­ты». Впро­чем, ми­нистр внут­рен­них дел…

    Владимир не дал ев­ре­ям до­го­во­рить.

    — Не хо­чу я быть за­ви­си­мым от ми­нист­ра внут­рен­них дел. Иди­те с Бо­гом.

    Пришли ма­го­ме­та­не. Вла­ди­мир пред­ло­жил им вод­ки и за­кус­ку.

    — Выпейте с до­ро­ги! — лас­ко­во пред­ло­жил Вла­ди­мир. — Вы­пей­те и за­ку­си­те вет­чин­кой. Вод­ка своя, без ак­ци­за. Вет­чи­на от собст­вен­ной свиньи, све­жая.

    — Наша ре­ли­гия зап­ре­ща­ет нам пить ви­но и есть сви­ни­ну, — от­ве­ти­ли ма­го­ме­та­не.

    — Вот как!

    Владимир за­ду­мал­ся и ска­зал:

    — Идите с Бо­гом. Без сви­ни­ны и вод­ки — мы по­гиб­шая стра­на…

    Не ус­пе­ли уй­ти ма­го­ме­та­не, как приш­ли ка­то­ли­чес­кие па­те­ры, ко­то­рые в пер­вый день сво­его при­ез­да уве­ли­чи­ли вдвое на­се­ле­ние Ки­ева. Вла­ди­мир ве­лел им так­же уб­раться.

    Последними приш­ли мис­си­оне­ры гре­чес­кие, и что бы­ло дальше, всем из­вест­но.

    Всех идо­лов Вла­ди­мир при­ка­зал унич­то­жить. У Пе­ру­на к то­му вре­ме­ни вы­рос­ли зо­ло­тые усы, и он был идо­лом в пол­ном со­ку.

    Это не спас­ло его от смер­ти. Бед­но­го Пе­ру­на уто­пи­ли.

    Народ же ки­евс­кий, нес­мот­ря на отк­ры­тый пе­ре­ход в хрис­ти­анст­во, в ду­ше еще дол­го ос­та­вал­ся язычником.  Многое из них тай­но отп­рав­ля­лись на по­ис­ки нес­част­но­го Пе­ру­на и дру­гих бо­гов.

    Это бы­ли пер­вые бо­го­ис­ка­те­ли на Ру­си.

    Отчаявшись в по­ис­ках Пе­ру­на, не­ко­то­рые из бо­го­ис­ка­те­лей взя­ли то­пор, пи­лу и ру­ба­нок и при­ня­лись стро­ить но­во­го Пе­ру­на. Это бы­ли пер­вые бо­гост­ро­ите­ли на Ру­си.

    Владимира в на­род­ных сказ­ках на­зы­ва­ют «Лас­ко­вым», «Ми­лос­ти­вым» и «Крас­ным Сол­ныш­ком».

    По-видимому, в те вре­ме­на солн­це бы­ло зап­ре­щен­но­го крас­но­го цве­та, а не бла­го­на­деж­но жел­то­го.

    До Ярос­ла­ва кня­жил брат его Свя­то­полк. По обы­чаю сво­его вре­ме­ни Свя­то­полк на­чал с убий­ст­ва братьев, же­лая зас­лу­жить ува­же­ние на­ро­да.

    Но ему не по­вез­ло!

    Потому ли, что он пе­рех­ва­тил ме­ру, убив слиш­ком мно­го братьев, по­то­му ли, что убий­ст­во бра­та пе­рес­та­ло быть ори­ги­нальным и выш­ло из мо­ды, но Свя­то­полк ува­же­ния не снис­кал, а, на­обо­рот, его проз­ва­ли Ока­ян­ным.

    Единственный брат, ос­тав­ший­ся в жи­вых, Ярос­лав, прог­нал с прес­то­ла Свя­то­пол­ка и сам стал кня­жить.

    Ярослав имел не­ко­то­рую склон­ность к кра­мо­ле. Же­нил сы­на на фран­цу­жен­ке. Дочь вы­дал за венг­ра. С ино­род­ца­ми не рас­ста­вал­ся.

    Кончил он тем, что со­чи­нил за­ко­ны, ко­то­рые соб­рал и на­пе­ча­тал в гу­бернс­кой ти­пог­ра­фии под наз­ва­ни­ем «Рус­ская Прав­да».

    Министров юс­ти­ции тог­да еще не бы­ло, и судьи име­ли пол­ную воз­мож­ность су­дить по су­щест­ву­ющим за­ко­нам.

    Но судьи бы­ли ис­тин­ные пат­ри­оты. Они по­ня­ли, ка­кой вред мо­гут при­нес­ти пат­ри­оти­чес­ким иде­ям пи­са­ные за­ко­ны, и за не­большое воз­наг­раж­де­ние они ста­ли по­ка­зы­вать, как мож­но об­хо­дить за­ко­ны.

    Один из су­дей, Ше­мя­ка, впос­ледст­вии на этом сос­та­вил се­бе имя и сде­лал­ся ро­до­на­чальни­ком це­ло­го по­ко­ле­ния ше­мя­кин­цев.

    Через нес­колько лет «Рус­ской Прав­де» ис­пол­нит­ся 1000 лет, и большая груп­па юрис­тов со­би­ра­ет­ся отп­разд­но­вать с пом­пой ты­ся­че­ле­тие об­хо­да пи­са­ных за­ко­нов.

    Перед смертью Ярос­лав уч­ре­дил до­шед­шее до нас и столь по­пу­ляр­ное те­перь Удельное ве­домст­во.

    За это он был проз­ван Муд­рым.

    Лишь только со­шел в мо­ги­лу Ярос­лав Муд­рый, как ист­реб­лен­ные пе­че­не­ги под ви­дом по­лов­цев на­ча­ли со­вер­шать на­бе­ги на рус­скую зем­лю.

    В Ки­еве на сто­ле си­дел Все­во­лод I, ко­то­рый, как все Все­во­ло­ды, ни­ка­ким умом и та­лан­том не от­ли­чал­ся.

    Киевляне дав­но уже хо­те­ли снять Все­во­ло­да со сто­ла и по­са­дить на стул, но не сде­ла­ли это­го из ува­же­ния к его сы­ну Вла­ди­ми­ру Мо­но­ма­ху.

    Князья в это вре­мя не пе­рес­та­ва­ли ссо­риться. Был один князь Ва­силько. ко­то­рый не хо­тел ссо­риться ни с кем, и это страш­но воз­му­ти­ло кня­зей.

    — Это не по-то­ва­ри­щес­ки! — с не­го­до­ва­ни­ем го­во­ри­ли князья. — Все ссо­рят­ся, а он один не хо­чет ссо­риться.

    — Белоручка! Лен­тяй! От ссо­ры от­лы­ни­ва­ет!

    Один из кня­зей, Да­вид, не вы­тер­пел и, приг­ла­сив к се­бе в гос­ти Ва­силька, вы­ко­лол ему гла­за.

    — Теперь сту­пай! — ска­зал Да­вид, от­пус­кая Ва­силька. — Не по­ми­най ли­хом. Кто ста­рое по­мя­нет, то­му глаз вон…

    Узнав про это, Вла­ди­мир Мо­но­мах при­шел в страш­ный гнев и при­ка­зал от­нять у Да­ви­да его удел.

    Оставшись ни­щим, Да­вид отк­рыл рес­то­ран, из­вест­ный и до­ны­не под наз­ва­ни­ем «Да­вид­ка».

    Между тем Все­во­лод Пер­вый, нес­мот­ря на свою без­дар­ность и не­уме­ние кня­жить, умер.

    На ки­евс­кий стол сел Свя­то­полк Вто­рой. Нес­колько лет приш­лось сно­ва Вла­ди­ми­ру Мо­но­ма­ху си­деть на сту­ле и ждать, по­ка но­вый князь ля­жет на стол.

    Когда это слу­чи­лось, Вла­ди­мир Мо­но­мах на­чал кня­жить в Ки­еве.

Несколько лет пришлось снова Владимиру Мономаху сидеть на стуле и ждать, пока новый князь ляжет на стол.

    Любимым за­ня­ти­ем кня­зя бы­ло бить по­лов­цев и по­учать де­лать доб­ро. Од­наж­ды он раз­бил по­ло­вец­кое вой­ско и взял в плен кня­зя их Бед­лю­за. Вла­ди­мир ска­зал ему:

    — Почему вы не учи­те сво­их де­тей быть ми­ло­серд­ны­ми, чест­ны­ми и не про­ли­вать кро­ви?

    И ве­лел раз­ру­бить Бед­лю­за на час­ти.

    Других плен­ни­ков, по­учив доб­ро­де­те­ли, Вла­ди­мир Мо­но­мах так­же при­ка­зал рас­сечь на кус­ки.

    Он же яв­ля­ет­ся про­дол­жа­те­лем за­ко­но­да­тельной ра­бо­ты Ярос­ла­ва Муд­ро­го, при­чем он внес в «Рус­скую Прав­ду» мно­го из­ме­не­ний.

    Главнейшие из­ме­не­ния бы­ли сле­ду­ющие:

    1) за убий­ст­во из мес­ти был ус­та­нов­лен штраф, как нын­че за не­вер­ное све­де­ние в га­зе­те.

    Но штраф был до то­го нич­тож­ный, что са­мый бед­ный че­ло­век, ли­шен­ный воз­мож­нос­ти ежед­нев­но обе­дать, мог поз­во­лить се­бе дваж­ды в день со­вер­шить убий­ст­во из мес­ти:

    2) убий­ст­во пой­ман­но­го во­ра не счи­та­лось убий­ст­вом, но во­рам за­кон зап­ре­щал по­па­даться, и во­ры ни­ког­да не об­хо­ди­ли за­кон,

    3) про­цен­ты мож­но бы­ло взи­мать не больше ста, т. е. приб­ли­зи­тельно вдвое меньше, чем в ны­неш­них бан­кирс­ких кон­то­рах:

    4) ули­чен­ный в иг­ре на бир­же или в име­нии он­кольно­го сче­та под­вер­гал­ся по­то­ку и разг­раб­ле­нию.

    Владимир Мо­но­мах не был чужд и ли­те­ра­ту­ры. Пред смертью он на­пи­сал «По­уче­ние сво­им де­тям».

    В по­уче­нии он сна­ча­ла рас­ска­зы­ва­ет о сво­их под­ви­гах. «Был, — пи­шет он, — на ко­не и под ко­нем. На ко­не хо­ро­шо, а под ко­нем пло­хо. Мед­ведь од­наж­ды про­ку­сил мое сед­ло, от­че­го оно тут же в страш­ных му­че­ни­ях скон­ча­лось, не ос­та­вив по­томст­ва. 83 ра­за ме­ня бо­дал лось и ме­тал на ро­гах буй­вол. Жи­ви­те по­это­му, де­ти, в ми­ре и люб­ви».

    Дальше Вла­ди­мир Мо­но­мах по­уча­ет де­тей:

    «Не за­бы­вай­те убо­гих, си­рот, вдов».

    Дети Мо­но­ма­хо­вы, пос­луш­ные от­цу, всю жизнь не за­бы­ва­ли вдо­виц.

Дети Мономаховы  следовали поучению отца.

    После Вла­ди­ми­ра Мо­но­ма­ха князья за­бас­то­ва­ли.

    — Не хо­тим быть та­лант­ли­вы­ми! — за­яви­ли князья. — Сла­ва Бо­гу, не ино­зем­цы.

    Когда ка­кой-ни­будь князь на­чи­нал про­яв­лять приз­на­ки да­ро­ви­тос­ти, ос­тальные князья объявля­ли его штрей­кб­ре­хе­ром и под­сы­ла­ли к не­му убий­ц.

    Так был убит об­ви­нен­ный в та­лант­ли­вос­ти Анд­рей Бо­го­любс­кий. Этот князь был бо­лее се­бя­лю­бив, чем храбр, и стре­мил­ся больше к за­во­ева­нию сво­их на­ро­дов, чем чужих. С чу­жи­ми на­ро­да­ми он час­то об­ра­щал­ся по-че­ло­ве­чес­ки, в осо­бен­нос­ти с те­ми, ко­то­рых ему не уда­лось за­во­евать. Со сво­ими же на­ро­да­ми он не це­ре­мо­нил­ся, что его ны­неш­ние по­том­ки Петр и Па­вел Дол­го­ру­кие, при­над­ле­жа к конс­ти­ту­ци­он­ной пар­тии, тща­тельно скры­ва­ют.

    Остальные князья (а с каж­дым го­дом их ста­но­ви­лось все больше и больше) про­во­ди­ли вре­мя в ссо­ре друг с дру­гом и в при­ду­мы­ва­нии се­бе при­ят­ных серд­цу кли­чек. Один наз­вал се­бя «Храб­рым», дру­гой — «Уда­лым», тре­тий — «Отча­ян­ным», чет­вер­тый — «Бес­страш­ным», пя­тый — «Бо­га­ты­рем» и т. д.

    Народ не ме­шал князьям ссо­риться, так рас­суж­дая:

    — Чем больше князья бу­дут за­ня­ты ссо­ра­ми, тем меньше бу­дут за­ни­маться на­ши­ми де­ла­ми.

    Тогда еще не су­щест­во­ва­ла пос­ло­ви­ца: «Па­ны де­рут­ся, а у хлоп­цев чу­бы тре­щат».

    Чубы тре­ща­ли у ссо­рив­ших­ся кня­зей. Суз­дальские князья тре­па­ли чу­бы вла­ди­мирс­ким князьям, вла­ди­мирс­кие — суз­дальским. Ки­евс­кие князья тре­па­ли чу­бы и тем и дру­гим, а в свою оче­редь подс­тав­ля­ли чу­бы нов­го­родс­ким князьям. Ростовские князья дол­гое вре­мя хо­ди­ли без ра­бо­ты, но по­том при­со­еди­ни­лись к суз­дальским князьям, вмес­те с ни­ми тре­па­ли чу­жие чу­бы или да­ва­ли тре­пать свои. Мно­го кня­зей от чу­бот­ре­па­ния за весьма ко­рот­кое вре­мя об­лы­се­ли как ко­ле­но и сде­ла­лись ро­до­на­чальни­ка­ми ны­неш­них ба­ле­то­ма­нов.

    Не ме­шал так­же на­род князьям на­зы­ваться «Уда­лы­ми» и «Бес­страш­ны­ми».

    — Пусть на­зы­ва­ют­ся! — го­во­рил, улы­ба­ясь, на­род.

    И до­бав­лял доб­ро­душ­но:

    — Чем бы ди­тя ни те­ши­лось, лишь бы не ру­би­ло го­ло­вы.

    Самая круп­ная ссо­ра про­изош­ла меж­ду Торж­ком и Нов­го­ро­дом из-за Ма­карьевской яр­мар­ки.

    Торжок, сла­вя­щий­ся сво­ей обувью, ни за что не хо­тел при­ез­жать на яр­мар­ку.

    — Если ты хо­дишь без са­пог, — го­во­рил Тор­жок, — то и при­ез­жай ко мне. Обую. А тас­кать свои то­вар к те­бе не ста­ну. Са­по­ги — вещь неж­ная и са­мо­лю­би­вая. При­не­сешь деньги, возьмешь са­по­ги.

    Но Нов­го­род ни за что не сда­вал­ся.

    — При мне, — го­во­рил он, — деньги, при те­бе то­вар. Хо­чешь по­лу­чить деньги, пот­ру­дись ко мне на яр­мар­ку.

    Сторону са­пог при­ня­ли князья Ярос­лав и Юрии, а за Нов­го­род всту­пил­ся Мстис­лав Уда­лой.

    Понятно, что, раз вме­ша­лись князья, вой­на ста­ла не­из­беж­ной.

    Макарьевская яр­мар­ка одер­жа­ла верх над са­по­га­ми и об­ра­ти­ла их в бегст­во.

    Князь Юрий, став­ший грудью за са­по­ги, еле спас­ся в од­ной ру­баш­ке. Тор­жок сми­рил­ся и в знак по­кор­нос­ти стал ве­ли­чать Нов­го­род «гос­по­ди­ном». По­том это вош­ло в обы­чаи, и все, об­ра­ща­ясь к Нов­го­ро­ду, го­во­ри­ли:

    — Господин Ве­ли­кий Нов­го­род!

    И на прос­той и на за­каз­ной кор­рес­пон­ден­ции Нов­го­ро­ду пи­са­ли на кон­вер­те:  «Его Вы­со­коб­ла­го­ро­дию гос­по­ди­ну Ве­ли­ко­му Нов­го­ро­ду». Пос­ле че­го сле­до­ва­ли на­име­но­ва­ния ули­цы и до­ма.

    Князей с «име­на­ми» у нов­го­род­цев не бы­ло, и в ис­то­рию приш­лось при­ни­мать всех.

    Существует ле­ген­да, что Нов­го­род уп­рав­лял­ся ве­чем.

    По сло­вам ле­ген­ды, к сло­ву ска­зать, ни на чем не ос­но­ван­ной, уп­рав­ле­ние про­ис­хо­ди­ло так.

    Посреди го­ро­да на пло­ща­ди ви­сел ко­ло­кол. Ког­да у нов­го­род­цев по­яв­ля­лось же­ла­ние пос­чи­тать друг дру­гу реб­ра и зу­бы, они при­хо­ди­ли на пло­щадь и при­ни­ма­лись зво­нить в ко­ло­кол.

    Моментально пло­щадь пок­ры­ва­лась на­ро­дом. Ре­мес­лен­ни­ки, куп­цы, при­каз­ные, да­же жен­щи­ны и де­ти бе­жа­ли на пло­щадь с кри­ком:

    — Кого бить?

    Вмиг на­чи­на­лась все­об­щая, пря­мая, рав­ная, тай­ная и яв­ная по­та­сов­ка.

    Когда дра­ка пе­ре­хо­ди­ла в по­но­жов­щи­ну, князь вы­сы­лал сво­их лю­дей и раз­ни­мал де­ру­щих­ся.

    Очень час­то, го­во­рит ле­ген­да, дос­та­ва­лось са­мо­му кня­зю.

    Возмущенные на­ру­ше­ни­ем сво­их прав — сво­бод­но сво­ра­чи­вать друг дру­гу ску­лы, — нов­го­род­цы кри­ча­ли кня­зю:

    — Уходи, ва­ше си­ятельство! Не ме­шай сво­бод­ным лю­дям ста­вить друг дру­гу фо­на­ри.

    Но князь не ухо­дил, а ухо­ди­ли с пло­ща­ди са­ми нов­го­род­цы.

    — Уходим по­то­му, что са­ми так хо­тим! — го­во­ри­ли гор­до нов­го­род­цы. — Не за­хо­те­ли бы и не уш­ли.

    — Ладно! Лад­но! — от­ве­ча­ли кня­зе­вы лю­ди, под­бад­ри­вая нов­го­род­цев уда­ра­ми в спи­ну. — По­го­во­ри­те еще…

    Действительно ли су­щест­во­ва­ло ког­да-ли­бо в Нов­го­ро­де ве­че, труд­но ус­та­но­вить. Иност­ран­ные уче­ные склон­ны ду­мать, что ве­че су­щест­во­ва­ло.

    — Но, — до­бав­ля­ют они, — зво­нить в ве­че­вой ко­ло­кол имел пра­во только князь нов­го­родс­кий, а что­бы ник­то из нов­го­род­цев не мог зво­нить в ко­ло­кол, воз­ле не­го был пос­тав­лен го­ро­до­вой.

    Однажды в Ру­си раз­дал­ся крик:

    — Халат! Ха­лат! Шу­рум-бу­рум! Ка­занс­кэ мы­лэ!…

    Русские поб­лед­не­ли.

    — Что бы это оз­на­ча­ло? — спра­ши­ва­ли они, пе­ре­пу­ган­ные, друг дру­га. Кто-то, сту­ча от стра­ха зу­ба­ми, до­га­дал­ся:

    — Это на­шест­вие та­тар…

    Как бы в подт­верж­де­ние этих слов еще рез­че, еще гром­че проз­ву­ча­ло:

    — Халат! Ха­лат! Ка­занс­кэ мы­лэ!

     Рос­си­яне пе­ре­по­ло­ши­лись.

    — Надо со­об­щить князьям.

    Побежали к князьям, ко­то­рые в эту ми­ну­ту бы­ли за­ня­ты весьма важ­ны­ми го­су­дарст­вен­ны­ми де­ла­ми. Мстис­лав Га­лиц­кий только что за­пус­тил обе ру­ки в во­ло­сы Мстис­ла­ва Чер­ни­говс­ко­го и ста­рал­ся приг­нуть его к зем­ле. Мстис­лав Чер­ни­говс­кий не имел вре­ме­ни обо­ро­няться, так как обе ру­ки его бы­ли за­ня­ты в дра­ке с Мстис­ла­вом Ки­евс­ким. Мстис­лав Ки­евс­кий, со сво­ей сто­ро­ны, от­ра­жал уда­ры Мстис­ла­ва Чер­ни­говс­ко­го и в то же вре­мя ста­рал­ся сесть вер­хом на Мстис­ла­ва Га­лиц­ко­го.

... еще громче прозвучало: — Халат! Халат! Казанскэ мылэ!..

    Насилу раз­ня­ли кня­зей и со­об­щи­ли о на­шест­вии та­тар.

    — Эх, ко­сог­ла­зые чер­ти! — вы­ру­га­лись князья. — И под­раться как сле­ду­ет не да­ли. А дра­ка так хо­ро­шо на­ла­ди­лась.

    Однако де­лать бы­ло не­че­го. Нуж­но бы­ло не­мед­лен­но при­нять экст­рен­ные ме­ры.

    — Халат! Ха­лат! — уже сов­сем близ­ко пос­лы­шал­ся та­тарс­кий бо­евой клич.

    — Ишь за­ли­ва­ют­ся! — с до­са­дой про­вор­ча­ли князья. — Долж­но быть, сам Те­му­чин так ста­ра­ет­ся.

    Князья се­ли со­ве­щаться.

    — Я при­ду­мал! — ска­зал князь Га­лиц­кий.

    — Что при­ду­мал?

    — Придумал вер­ное средст­во про­тив та­тар.

    Князья ста­ли то­ро­пить его го­во­рить ско­рее.

    — Скажу, — ска­зал князь Га­лиц­кий, — но с ус­ло­ви­ем.

    — С ка­ким ус­ло­ви­ем? Ско­рее го­во­ри.

    — С та­ким ус­ло­ви­ем, что­бы на это средст­во мне од­но­му был вы­дан па­тент.

    — Хорошо, пусть так. Ка­кое же это средст­во?

    Князь Га­лиц­кий от­каш­лял­ся и ска­зал:

    — Я пред­ла­гаю, что­бы на во­ро­тах каж­до­го го­ро­да сде­лать над­пись: «Та­та­рам и тря­пич­ни­кам вход восп­ре­ща­ет­ся». Пос­мот­рят та­та­ры на над­пись — и отой­дут не­со­ло­но хле­бав­ши. Нра­вит­ся вам моя мысль?

    Князья за­ду­ма­лись.

    — Нравится-то нра­вит­ся! — за­го­во­рил пер­вый князь Ки­евс­кий. — Да за­ка­вы­ка вот в чем…

    — В чем?

    — Закавыка в том, на ка­ком язы­ке сде­лать над­пись?

    — Конечно, по-рус­ски.

    — Тогда та­та­ры не пой­мут и бу­дут про­дол­жать нас­туп­ле­ние.

    — В та­ком слу­чае по-та­тарс­ки.

    — А по-та­тарс­ки у нас ник­то не гра­мо­тен.

    Пришлось отк­ло­нить со­вет кня­зя Га­лиц­ко­го.

    — Придется во­евать! — пе­чально за­ме­тил князь Ки­евс­кий.

    — Да, ни­че­го не по­де­ла­ешь! — сог­ла­сил­ся князь Чер­ни­говс­кий. — Что ж, драться для нас де­ло при­выч­ное.

    — Так то драться, а то во­евать! — ска­зал князь Га­лиц­кий. — Это две большие раз­ни­цы.

    Решено бы­ло со­еди­ниться си­ла­ми и пой­ти навст­ре­чу вра­гу.

    Перед бит­вой та­та­ры прис­ла­ли к рус­ским князьям пос­лов.

    — Мы вас не тро­нем, и вы нас не тро­гай­те, — ска­за­ли пос­лы. — Мы приш­ли на­ка­зать по­лов­цев. Они у нас слу­жи­ли в ко­ню­хах и уш­ли, не пре­дуп­ре­див, как по­ла­га­ет­ся по за­ко­ну, за две не­де­ли впе­ред. Кро­ме то­го, еще уз­деч­ку ук­ра­ли… Не ме­шай­те нам их про­учить.

    Князья, ус­лы­шав это, по­ду­ма­ли:

     «Ага, ис­пу­га­лись нас прок­ля­тые ба­сур­ма­не!»

    И. сра­зу ос­ме­лев, от­ве­ти­ли:

    — Знать вас не хо­тим! Уби­рай­тесь луч­ше, по­ка це­лы.

    Некоторые из во­евод под­ня­ли по­лы свои, скру­ти­ли из них сви­ное ухо и, по­ка­зы­вая его та­тарс­ким пос­лам, драз­ни­ли их:

    — Хотите сви­ни­ны?

    Послы от сви­ни­ны от­ка­за­лись, и их уби­ли, а князья с по­ис­ком дви­ну­лись впе­ред.

    На ре­ке Кал­ке встре­ти­ли та­тар.

    — Стройся! — ско­ман­до­вал князь Ки­евс­кий.

    Воины ста­ли стро­иться. Это сильно за­де­ло кня­зя Га­лиц­ко­го.

    — Почему он пер­вый стал ко­ман­до­вать? — ра­зоз­лил­ся он. И наз­ло кня­зю Ки­евс­ко­му он ско­ман­до­вал:

    — Ружья вольно!

    — На пле-э-чо-о! — ско­ман­до­вал наз­ло Ки­евс­ко­му и Га­лиц­ко­му князьям князь Чер­ни­говс­кий.

    Татары в это вре­мя выст­ро­ились и ста­ли го­то­виться к на­па­де­нию.

    — Вперед! — при­ка­зал князь Ки­евс­кий.

    — Налево ма-арш! — наз­ло при­ка­зал князь Чер­ни­говс­кий.

    — На-а-право!!! — наз­ло обо­им от­дал при­каз во весь го­лос князь Га­лиц­кий.

    Послушное вой­ско сде­ла­ло шаг впе­ред, по­том шаг­ну­ло на­ле­во, по­том нап­ра­во и ос­та­но­ви­лось.

    Татары на­ча­ли нас­туп­ле­ние.

    — Пли! — раз­дал­ся го­лос кня­зя Во­лынс­ко­го.

    — Я те­бе по­ка­жу «пли»! — злоб­но про­шеп­тал князь Ки­евс­кий. И зыч­но проз­ву­чал его го­лос:

    — В шты­ки!

    — Закидай шап­ка­ми! — проз­ве­нел го­лос кня­зя Га­лиц­ко­го.

    Войско не зна­ло, что де­лать, и по­ми­нут­но хва­та­лось то за шты­ки, то за шап­ки, то за кур­ки. Преж­де чем князья ус­пе­ли от­дать в тре­тий раз ко­ман­ду, та­та­ры раз­би­ли вой­ско и зах­ва­ти­ли их са­мих в плен. Про­го­ло­дав­ши­еся та­та­ры по­ло­жи­ли их под дос­ки и се­ли на них обе­дать.

    Было сквер­но под дос­ка­ми. Та­та­ры ели мно­го и к кон­цу обе­да так отя­же­ле­ли, что кос­ти у кня­зей хрус­те­ли под их тя­жестью.

    — Ты ви­но­ват! — про­ши­пел князь Во­лынс­кий кня­зю Ки­евс­ко­му. — Ты ко­ман­до­вал «в шты­ки», ког­да я ко­ман­до­вал «пли»! Эх ты, Су­во­ров!…

    — Нет, ты ви­но­ват! — сви­ре­по от­ве­тил князь Ки­евс­кий. — Ты дол­жен мне по­ви­но­ваться, по­то­му что Во­лынь чис­лит­ся в Ки­евс­ком ге­не­рал-гу­бер­на­торст­ве, а не Ки­ев в Во­лынс­ком.

    — Вы все ви­но­ва­ты! — еле вы­да­вил из се­бя князь Га­лиц­кий. — Раз­ве мож­но бы­ло ко­ман­до­вать «на­ле­во», как это сде­ла­ли вы? «Нап­ра­во» нуж­но бы­ло.

    — А ты по­мал­ки­вай! — по­со­ве­то­вал князь Во­лынс­кий. — То­же На­по­ле­он вы­ис­кал­ся…

    Истощив все ка­занс­кое мы­ло и дру­гие съестные при­па­сы, та­та­ры уш­ли об­рат­но в Азию.

    — Больше не при­дут! — уве­рен­но за­яви­ли но­вые князья.

    — А по­че­му не при­дут? — спра­ши­ва­ли скеп­ти­ки.

    — Так. Не­че­го им тут больше де­лать.

    — А мо­жет быть, сно­ва за­хо­чет­ся во­евать?

    — Не за­хо­чет­ся.

    Люди бла­го­ра­зум­ные со­ве­то­ва­ли:

    — Укрепиться бы нам те­перь как сле­ду­ет. Под­го­то­виться по-людс­ки. А то сно­ва при­дут и го­лы­ми ру­ка­ми возьмут нас.

    Но князья и слы­шать не хо­те­ли.

    — Наши от­цы и де­ды жи­ли не­под­го­тов­лен­ны­ми к вой­нам, и мы про­жи­вем.

    Нашлись лю­ди, ко­то­рые до­ка­зы­ва­ли, что так жить нельзя: но лю­дей этих са­жа­ли в тюрьмы, а га­зе­ты, в ко­то­рых они ра­бо­та­ли, штра­фо­ва­ли или сов­сем зак­ры­ва­ли.

    Тринадцать лет та­та­ры жда­ли, что­бы рус­ские при­го­то­ви­лись к вой­не, но, не дож­дав­шись, со злос­ти сно­ва дви­ну­лись на Русь.

    На этот раз та­та­ры при­еха­ли со сво­ими се­мей­ст­ва­ми, родст­вен­ни­ка­ми и зна­ко­мы­ми.

    — Всем тут мес­та хва­тит! — лю­без­но го­во­рил Ба­тый, но­вый на­чальник та­тарс­кой ор­ды.

    Князья сно­ва соб­ра­лись на со­ве­ща­ние, но по­ка они со­ве­ща­лись. Ба­тый во­евал. И в тот день, ког­да князья вы­ра­бо­та­ли блес­тя­щий план за­ши­ты, он ока­зал­ся уже из­лиш­ним, так как все зем­ли рус­ские уже бы­ли в ру­ках Ба­тыя.

    — Опоздали ма­лость! — го­во­ри­ли с до­са­дой князья. — Не мог­ли по­дож­дать, ко­сог­ла­зые дьяво­лы!

    В бит­ве каж­дое кня­жест­во по­ка­зы­ва­ло чу­де­са храб­рос­ти и през­ре­ние к смер­ти. Ба­тый пос­ле каж­дой бит­вы с изум­ле­ни­ем го­во­рил сво­им приб­ли­жен­ным:

    — Этаких храб­ре­цов в жиз­ни не ви­дал! Ес­ли бы мы хоть на­по­ло­ви­ну бы­ли так храб­ры!…

    Один Ев­па­тий Ко­лов­рат, ря­занс­кий Под­дуб­ный. пе­ре­бил по­ло­ви­ну та­тар и не ус­пел пе­ре­бить вто­рой по­ло­ви­ны только по­то­му, что не вов­ре­мя был убит та­та­ри­ном.

    Под Нов­го­ро­дом та­та­ры по­те­ря­ли поч­ти все вой­ско и пос­ле больших уси­лий взя­ли его прис­ту­пом. По­ко­ре­ние Ки­ева обош­лось та­та­рам так до­ро­го, что Ба­тый воск­лик­нул:

    — Еще од­на та­кая по­бе­да, и я ос­та­нусь без вой­ска!

    Взяв Во­лынь, Ба­тый уви­дел се­бя од­но­го без во­инов, так как все па­ли в бит­ве. Он сто­ял, ок­ру­жен­ный мно­го­чис­лен­ны­ми се­мей­ст­ва­ми та­тар.

    — Чем я их кор­мить бу­ду? — за­дал се­бе воп­рос Батый. И, схва­тив­шись за го­ло­ву, закричал:  — Вар, Вар, от­дай мне мои ле­ги­оны!

    Несмотря, од­на­ко, на от­ча­ян­ную, поч­ти не­че­ло­ве­чес­кую храб­рость, ко­то­рую ока­за­ли рус­ские, та­та­ры по­бе­ди­ли их и, об­ло­жив при­лич­ной данью, отп­ра­ви­лись в Венг­рию и Польшу. Но в Мо­ра­вии та­та­ры встре­ти­ли трус­ли­вое и ни­ку­да не год­ное вой­ско, и Ба­тый, по­тер­пев страш­ное по­ра­же­ние, возв­ра­тил­ся на­зад.

   ________________________________________

    Про оса­ду Ки­ева, меж­ду про­чим, рас­ска­зы­ва­ют сле­ду­ющее:

    Перед тем как отп­ра­виться па прис­туп, Ба­тый от­дал при­каз:

    — Женщины и де­ти, ори­те!

    Женщины и де­ти под­ня­ли та­кой гвалт, что ки­ев­ля­не как бы ог­лох­ли и не слы­ша­ли шу­ма от прис­ту­па. Са­ми же та­та­ры за­ло­жи­ли уши ва­той и ста­ли на сте­ны лезть. По­том на­ча­ли раз­би­вать во­ро­та брев­на­ми. Но брев­на раз­би­ва­лись, а во­ро­та ос­та­ва­лись це­лы и нев­ре­ди­мы.

    Тогда Ба­тый при­ка­зал:

    — Достаньте мне нес­колько чле­нов Со­юза рус­ско­го на­ро­да.

    С опас­ностью для жиз­ни та­тарс­ким удальцам уда­лось дос­тать из-за стен нес­колько со­юз­ни­ков. Ба­тый при­ка­зал упот­ре­бить их в де­ло вмес­то бре­вен. Не прош­ло и ча­са, как со­юз­ные лбы прев­ра­ти­ли ки­евс­кие во­ро­та в ре­ше­то.

    Батый ве­лел вы­дать со­юз­ни­кам по руб­лю и по чар­ке вод­ки.

    — Теперь мо­же­те ид­ти! — ска­зал он, ког­да во­ро­та бы­ли раз­ру­ше­ны.

    Но со­юз­ни­ки по­же­ла­ли ос­таться у та­тар.

    — Вы — пог­ром­щи­ки и мы — пог­ром­щи­ки! — ска­за­ли они та­та­рам. — Мы от­лич­но сой­дем­ся.

    А Ба­тыю они ска­за­ли:

    — Будь на­шим Дуб­ро­ви­ным! Вмес­те бу­дем со­би­рать дань и не да­вать от­че­та!

    Батый сог­ла­сил­ся.

    После это­го Ки­ев был разг­раб­лен и, по­доб­но тол­ма­чевс­кой Одес­се, прев­ра­щен в гру­ду раз­ва­лин.

    Князья ду­ма­ли, что Ба­тый, по­во­евав, уедет об­рат­но в Азию и зай­мет­ся сно­ва тор­гов­лей. Но Ба­тый не по­ехал в Азию, а пост­ро­ил се­бе са­рай и по­се­лил­ся в нем. Князья ста­ли ез­дить в са­раи на пок­лон.

    Сначала им это бы­ло неп­ри­ят­но.

    — Сидят ка­кие-то ха­лат­ни­ки, — рас­ска­зы­ва­ли князья, — а ты им кла­няй­ся.

    Но с те­че­ни­ем вре­ме­ни они при­вык­ли и да­же ре­ши­ли, что ез­дить в са­рай вы­год­но. Пок­ло­нишься ни­же ха­ну, а он за это те­бя на­ис­тар­шим сде­ла­ет. А при­не­сешь по­да­ро­чек — и всех тво­их вра­гов в по­ро­шок сот­рет.

    Действительно, та­та­ры бы­ли очень пад­ки на по­дар­ки и лю­би­ли, что­бы им кла­ня­лись по­ни­же.

    Вот что рас­ска­зы­ва­ют про по­се­ще­ние та­тарс­ко­го ха­на Да­ни­илом Га­лиц­ким.

    Сначала Да­ни­ил хо­тел сверг­нуть та­тарс­кое иго и за­ме­нить его папс­ким игом.

    — Хочу быть ка­то­ли­ком, — пи­сал па­не Да­ни­ил Га­лиц­кий, — Спа­си ме­ня от та­тар, и я со сво­им на­ро­дом пе­рей­ду в ка­то­ли­чест­во.

    Папа об­ра­до­вал­ся, прис­лал Да­ни­илу ко­ро­левс­кую ко­ро­ну и обе­щал мо­литься.

    К со­жа­ле­нию, та­та­ры, по сво­ему не­ве­жест­ву, больше бо­ялись хо­ро­шо во­ору­жен­ных лю­дей, чем мо­литв, и ига сво­его с рус­ских не сня­ли. Па­па стал про­по­ве­до­вать крес­то­вый по­ход. Но и тут то­же не имел ус­пе­ха.

    Тогда Да­ни­ил ска­зал:

    — Два ига нес­ти не хо­чу.

    И на­пи­сал па­пе, что раз­ду­мал пе­ре­хо­дить в ка­то­ли­чест­во.

    — Так отош­ли ко­ро­левс­кую ко­ро­ну! — пот­ре­бо­вал па­па.

    — Никакой ко­ро­ны я у вас не брал, — от­ве­тил Да­ни­ил. — Не знаю да­же, про что вы го­во­ри­те.

    Так, в пер­вый раз, па­па римс­кий по­мо­лил­ся да­ром.

    Даниил же стал ез­дить в Ор­ду. Вот как опи­сы­ва­ют его пер­вое пу­те­шест­вие.

    Въехав в са­рай. Да­ни­ил уви­дел ку­мыс­ное за­ве­де­ние. На вы­вес­ке бы­ли на­ри­со­ва­ны ко­бы­ла и же­ре­бе­нок, под ко­то­ры­ми кра­со­ва­лась над­пись «Ба­тый и сын».

    Князь по­нял, что это за­ве­де­ние при­над­ле­жит са­мо­му ха­ну. и во­шел в не­го.

    — Данило, — ска­зал Ба­тый, — от­че­го ты так дол­го к нам не ехал?

    — Не знал, где вы жи­ве­те, — от­ве­тил Да­ни­ил.

    Батый про­мол­чал.

    — Кумыс пить бу­дешь? — спро­сил хан.

    — Буду! — от­ве­тил Да­ни­ил. — Вра­чи ве­ле­ли пить. Ес­ли не до­ро­го возьмешь, бу­ду у те­бя пить.

    Батый по­дал бу­тыл­ку ку­мы­су.

    — У ме­ня луч­ший ку­мыс, — пох­ва­лил он. — Попьешь его и поп­ра­вишься.

    — Пойду те­перь к хан­ше, — ска­зал Да­ни­ил.

    — Иди! — ска­зал Ба­тый.

    Ханша при­ня­ла лас­ко­во кня­зя, да­ла по­це­ло­вать руч­ку и с об­во­ро­жи­тельной улыб­кой ска­за­ла:

    — Купи, князь, ха­лат!

    Князь ку­пил нес­колько ха­ла­тов и вы­дал чек на Го­су­дарст­вен­ный банк. Хан­ша по­вер­те­ла чек в ру­ках и ска­за­ла:

    — Не при­вык­ли мы к этим бу­маж­кам. Луч­ше ус­туп­лю нем­но­го, но что­бы на на­лич­ные.

    Князь зап­ла­тил на­лич­ны­ми.

    Двадцать пять дней про­был в Ор­де Да­ни­ил. Здо­ровьем он очень поп­ра­вил­ся и ха­ла­тов на­ку­пил тьму. Но грусть не схо­ди­ла у не­го с ли­ца.

    — Не люб­лю та­тар, да­же ку­мы­сом уго­ща­ющих и ха­ла­ты про­да­ющих! — го­во­рил князь.

    Пред отъездом Ба­тый крик­нул ему:

    — Кланяйся Шах­тах­тинс­ко­му. Что он те­перь де­ла­ет?

    — Кажется, в «Но­вом вре­ме­ни» пи­шет, — от­ве­тил князь.

    — Кланяйтесь Мак­су­до­ву! — поп­ро­си­ла хан­ша. — Все еще в ка­детс­кой фрак­ции?

    — Все еще там.

    — Бедный! — по­жа­ле­ла хан­ша. — Я всег­да ду­ма­ла, что он карьеры не сде­ла­ет.

    Даниил Га­лиц­кий по при­ез­де до­мой с го­ря раз­бил ли­тов­цев и по­ехал в гос­ти к вен­герс­ко­му ко­ро­лю.

    После не­го князья еще дол­го про­дол­жа­ли ез­дить в ба­ты­евс­кий са­рай. Та­та­ры от­лич­но тор­го­ва­ли.

    Часто, не меньше од­но­го ра­за в год, та­та­ры при­сы­ла­ли сво­их пос­лов со­би­рать с рус­ских дань.

    Послы (бас­ка­ки) хо­ди­ли по дво­рам и бра­ли все, что пло­хо ле­жа­ло, ни­чем не брез­гуя. Уви­дят ве­ре­воч­ку, и ве­ре­воч­ку бе­рут; уви­дят хо­ро­шо или да­же пло­хо вы­пе­чен­ный хлеб — и сей­час в тор­бу.

    Баскаки очень не лю­би­ли, ког­да им не поз­во­ля­ли брать то­го, что им нра­ви­лось, — и уби­ва­ли ску­пых.

    Русские, по свой­ст­вен­но­му им доб­ро­ду­шию, смот­ре­ли на ша­лос­ти та­тар сквозь пальцы.

    — Пусть бе­рут, ес­ли им пра­вит­ся. — го­во­ри­ли рус­ские. — Им, ве­ро­ят­но, нуж­нее, чем нам.

    А ког­да бас­ка­ки не­ча­ян­но спро­ва­жи­ва­ли ко­го-ни­будь на тот свет, на­род только удив­лял­ся и го­во­рил:

    — Берут хлеб — это еще по­нят­но: хлеб мож­но съесть и на­сы­титься. Но жизнь на­ша им за­чем? Раз­ве вы­ру­чишь что-ни­будь за че­ло­ве­чес­кую жизнь? Чу­да­ки эти та­та­ры! Бе­рут вещь, ко­то­рая им ни­ка­кой пользы при­нес­ти не мо­жет.

    В пер­вые го­ды та­та­ры сда­ли рус­ские зем­ли в арен­ду от­куп­щи­кам. Но по­том князья ста­ли со­би­рать дань для та­тар.

    Больших ба­ры­шей князья не по­лу­чи­ли, но в убыт­ках то­же не бы­ли.

    В то вре­мя прос­ла­вил­ся нов­го­родс­кий князь Алек­сандр.

    — С та­та­ра­ми нам не спра­виться! — ска­зан этот во­инст­вен­ный князь. — А бить ко­го-ни­будь на­до. Нач­нем бить шве­дов и ли­вонс­ких ры­ца­рей.

    — На без­рыбье и рак ры­ба! На бесп­тичье и Бальмонт со­ло­вей! — сог­ла­си­лась дру­жи­на.

    Ливонские ры­ца­ри жи­ли тог­да не­да­ле­ко от шве­дов. Это был храб­рый на­род, ко­то­рый во­евал, мо­лил­ся и инт­ри­го­вал.

    При пос­вя­ще­нии в ры­ца­ри пос­вя­ща­емо­го кла­ли на зем­лю и об­ши­ва­ли толс­той же­лез­ной бро­ней с ног до го­ло­вы. Воз­ле рта только ос­та­ва­лось от­верс­тие, че­рез ко­то­рое ры­царь при­ни­мал пи­щу. Ры­ца­ри ста­но­ви­лись со­вер­шен­но по­хо­жи­ми на па­ро­ви­ки, с той только раз­ни­цей, что па­ро­ви­ки при­но­си­ли пользу, а ли­вонс­кие ры­ца­ри ни­ка­кой пользы не при­но­си­ли.

    Рыцари ни­ког­да не всту­па­ли в брак, но с каж­дым го­дом на­се­ле­ние их уве­ли­чи­ва­лось, и не­ма­ло ли­во­нят бе­га­ло в до­мах са­мых стро­гих ры­ца­рей.

    — Это нам Бог по­сы­ла­ет за бла­го­чес­тие! — го­во­ри­ли на­бож­ные ры­ца­ри.

    Узнав о тай­ном ре­ше­нии Алек­санд­ра по­бить их, ры­ца­ри вы­са­ди­лись на Чудс­кое озе­ро и пост­ро­ились там свиньей.

    Александр, уви­дев это, пе­ре­хит­рил их, пост­ро­ив свое вой­ско сви­но­бой­ней. Ли­вон­цы по­тер­пе­ли по­ра­же­ние и по­бе­жа­ли.

    Еще бо’льшую по­бе­ду одер­жал Алек­сандр над шве­да­ми.

    Под на­чальством Бир­ге­ра шве­ды вы­са­ди­лись на юж­ном бе­ре­гу Не­вы.

    Шведская пар­тия в Фин­лян­дии, а так­же Лео Ме­хе­лин и сам Свин­ху­вуд вош­ли в тай­ные сно­ше­ния с Бир­ге­ром.

    Александр не дал вра­гам со­еди­ниться, на­пал на шве­дов и по­бе­дил их.

    С пер­во­го дня сво­его ос­но­ва­ния Моск­ва бы­ла ка­детс­кою, так как бы­ла ос­но­ва­на од­ним из ли­де­ров этой пар­тии, кня­зем Дол­го­ру­ко­вым, по ди­рек­ти­ве ц.к.

    Но ма­ло-по­ма­лу она пра­ве­ла. Сна­ча­ла пе­реш­ла к ок­тяб­рис­там, ко­то­рые сильно при­ни­зи­ли ее зна­че­ние. По­том Моск­вою зав­ла­де­ла Тор­го­во-про­мыш­лен­ная пар­тия, предс­та­ви­те­лем ко­то­рой в то вре­мя был Ио­анн Ка­ли­та.

    Прозвали его Ка­ли­той за то, что он пос­то­ян­но хо­дил с отк­ры­тым ко­шельком (ка­ли­та) и каж­дую ми­ну­ту ту­да что-ни­будь опус­кал. Уви­дит, что ка­кой-ни­будь князь за­зе­вал­ся, а Ка­ли­та уже тут как тут и хлоп его зем­лю в калиту. Рассердится хан на сбор­щи­ка да­ни и ве­лит от­ру­бить ему го­ло­ву, а Ка­ли­та сей­час к ха­ну:

    — Буду со­би­рать вмес­то не­го дань.

    Был да­же слух, что для уве­ли­че­ния сво­их до­хо­дов Ио­анн иг­рал на бир­же.

    Тратил Ио­анн Ка­ли­та очень ма­ло, так как был скуп и бе­рег деньги. Его лю­би­мой по­го­вор­кой бы­ло:

    — Я не Рот­шильд. Мне нуж­ны деньги на де­ло.

    На на­коп­лен­ные деньги Ио­анн стро­ил до­ма и ук­ра­шал Моск­ву. Для прив­ле­че­ния жи­те­лей в Моск­ву бы­ли пост­ро­ены Ху­до­жест­вен­ный те­атр, Ста­нис­лавс­кий и Фе­дор Ша­ля­пин.

    Сыновья Ио­ан­на Ка­ли­ты уже бы­ли пол­нов­ласт­ны­ми хо­зя­ева­ми всей Ру­си и об­ра­ща­лись свы­со­ка с удельны­ми князьями.

    Особенно прос­ла­вил­ся внук Ио­ан­на Ка­ли­ты Дмит­рий Донс­кой.

    Дмитрий Донс­кой за­ду­мал сверг­нуть та­тарс­кое иго…

    Когда при­еха­ли та­тарс­кие бас­ка­ки за данью, Дмит­рий их лю­без­но при­нял и веж­ли­во спро­сил:

    — Чем мо­гу слу­жить?

    — За данью при­еха­ли, — от­ве­ти­ли бас­ка­ки.

    — За данью? За ка­кой данью?

    Баскаки бас­как­ну­ли от удив­ле­ния чуть не до по­тол­ка.

    — За обык­но­вен­ной данью, — ска­за­ли они, на­чи­ная сер­диться, — ха­ну деньги нуж­ны.

    — Если ха­ну деньги нуж­ны, пусть идет ра­бо­тать. Всех ни­щих не на­кор­мишь. Так и ска­жи­те ха­ну. Ка­жет­ся, Ма­ма­ем его зо­вут?

    Баскаки по­вер­ну­лись к две­ри.

    — Подождите, — ска­зал князь, — я за­был вас по­ве­сить.

    Баскаки ос­та­но­ви­лись и бы­ли по­ве­ше­ны.

    Когда Ма­май уз­нал об этом, он так рас­сви­ре­пел, что по­те­рял дар сло­ва и три дня только то­пал но­га­ми.

    Через нес­колько дней он соб­рал свою ор­ду и по­шел на Москву. Дмитрий Донс­кой по­шел ему навст­ре­чу.

    Войска рва­лись в бой, го­ря же­ла­ни­ем по­ко­ло­тить «сы­ро­яд­цев».

    Перед бит­вой князья ста­ли умо­лять кня­зя не рис­ко­вать жизнью, но Дмит­рий Донс­кой ска­зал им:

    — Мне жизнь не до­ро­га. Вот ес­ли бы мо­его лю­бим­ца Ми­ха­ила Брен­ка спас­ти от смер­ти!

    Вдруг прек­рас­ная мысль оза­ри­ла го­ло­ву Дмит­рия Донс­ко­го.

    — Михайла! — поз­вал он Брен­ка.

    — Что, князь, при­ка­жешь?

    — Сними с се­бя прос­тое платье во­ина и на­день мое до­ро­гое ве­ли­кок­ня­жес­кое платье. Пусть-ка та­та­ры ос­ме­лят­ся выст­ре­лить в те­бя!… Я же на­де­ну твое.

    Михаил Брен­ко пы­тал­ся воз­ра­зить:

    — Князь, ведь в тво­ем платье я бу­ду больше за­ме­тен…

    — Делай, что те­бе при­ка­зы­ва­ют, — от­ве­тил князь.

    Между тем та­та­ры бро­си­лись в бегст­во. Сам Ма­май бе­жал впе­ре­ди всех, вык­ри­ки­вая неп­ри­ят­ные для Ма­го­ме­та сло­ва.

    Реку, на бе­ре­гах ко­то­рой про­изош­ла зна­ме­ни­тая бит­ва, в честь Дмит­рия Донс­ко­го наз­ва­ли До­ном.

    Однако на­хальство та­тар не име­ло гра­ниц.

    Несмотря на яв­ное по­ра­же­ние на Ку­ли­ко­вом по­ле, они ига сво­его не сня­ли, а, на­обо­рот, уси­ли­ли его.

    Мамая сверг с прес­то­ла Тох­та­мыш и сам стал пра­вить та­та­ра­ми. Ма­май бе­жал в Крым, где был из­лов­лен Дум­бад­зе и вы­дан Тох­та­мы­шу.

    Тохтамыш убил Ма­мая и по­шел на Моск­ву, что­бы на­ка­зать Дмит­рия Донс­ко­го.

    Но Дмит­рий Донс­кой пе­ре­хит­рил глу­по­го ха­на. Уз­нав о его приб­ли­же­нии, он по­ки­нул Моск­ву.

    Свержение та­тарс­ко­го ига про­изош­ло только че­рез сто лет при по­мо­щи та­тар.

    Случилось это при кня­же­нии Ио­ан­на III, ко­то­ро­му уда­лось пос­со­рить двух ха­нов, Ах­ма­та и Менг­ли-Ги­рея, так, что они друг о дру­ге слы­шать не мог­ли.

    Крымскому ха­ну Менг­ли-Ги­рею Ио­анн как-то ска­зал:

    — Знаешь, ка­кой слух рас­пус­ка­ет про те­бя хан Ах­мат?

    — Не знаю. Го­во­ри.

    — Он го­во­рит, что ты в мо­ло­дос­ти был в Ял­те про­вод­ни­ком и оби­рал мос­ковс­ких куп­чих.

    — Я — про­вод­ни­ком?!

    Менгли-Гиреи пок­рас­нел от гне­ва.

    — Я ему по­ка­жу, ка­кой я крымс­кий про­вод­ник. Тру­би­те вой­ну!

    Крымская ор­да под­ня­лась как один че­ло­век и пош­ла на Зо­ло­тую ор­ду.

    Ордынскому же ха­ну Ио­анн ска­зал:

    — Ты не зна­ешь, что го­во­рит про те­бя крымс­кий хан Менг­ли-Ги­рей?…

    — А что он го­во­рит?

    — Он го­во­рит, что ты в ку­мыс кла­дешь тол­че­ный мел, и уве­ря­ет, что не из­бе­жать те­бе по­ли­цей­ско­го про­то­ко­ла!

    — У ме­ня ку­мыс с ме­лом! —   И, ки­пя гне­вом, Ах­мат закричал: — Орда, впе­ред!

    Обсудив по­ло­же­ние ве­щей, Ио­анн по до­ро­ге прис­тал к Менг­ли-Ги­рею.

    Долго ис­ка­ли про­тив­ни­ки ре­ку. В те вре­ме­на был обы­чай — во­евать только на бе­ре­гах ре­ки; это бы­ло то же са­мое, что те­перь тан­це­вать от печ­ки.

    Нашли на­ко­нец ре­ку Уг­ру и ста­ли по сто­ро­нам. Менг­ли-Ги­рей с рус­ски­ми на од­ном бе­ре­гу, а Ах­мат на дру­гом.

    — А ну-ка, по­жа­луй­те сю­да! — гроз­но звал на свой бе­рег Ах­мат. — Мы вам по­ка­жем по­ли­цей­ский про­то­кол.

    — Ах, бо­итесь пе­реп­ра­виться! — ехид­ни­чал Менг­ли-Ги­реи. — Ми­лос­ти про­сим. Мы вам по­ка­жем мос­ковс­ких куп­чих.

    — Так его! Так его! — под­за­до­ри­ва­ли Менг­ли-Ги­рея рус­ские во­ево­ды.

    Иоанна подст­ре­ка­ли к бит­ве и на­род, и во­ево­ды, и ду­хо­венст­во. Но Ио­анн от­ве­чал:

    — Зачем драться, ког­да мож­но и так пос­то­ять. Над на­ми не кап­лет.

    Потом на­ча­ло ка­пать — нас­ту­пи­ла осень. Обе ар­мии раск­ры­ли зон­ти­ки и про­дол­жа­ли сто­ять. Пош­ли мо­ро­зы. Обе ар­мии на­де­ли фу­фай­ки и теп­лые пальто и про­дол­жа­ли сто­ять.

    — Посмотрим, кто ко­го пе­рес­то­ит! — го­во­ри­ли вра­ги.

    В один прек­рас­ный день Ах­мат и Менг­ли-Ги­рей уви­де­ли, что Уг­ра ста­ла.

    «Что, ес­ли они пе­реп­ра­вят­ся по льду и ра­зобьют нас?» — по­ду­мал с ужа­сом Ах­мат.

    «Что, ес­ли они пе­реп­ра­вят­ся по льду и ра­зобьют нас?» — по­ду­мал, по­хо­ло­дев от стра­ха, Менг­ли-Ги­рей.

    «Надо спа­саться!» — ре­шил Ах­мат.

    «Надо бе­жать!» — ре­шил Менг­ли-Ги­рей. И обе ар­мии пус­ти­лись так быст­ро бе­жать друг от дру­га, что только пят­ки свер­ка­ли.

    Таким об­ра­зом, свер­же­ние ига обош­лось без про­ли­тия кро­ви и поч­ти без учас­тия рус­ских войск.

    Весть о рож­де­нии Ио­ан­на Гроз­но­го как гро­мом по­ра­зи­ла Моск­ву.

    Птицы и зве­ри поп­ря­та­лись в ле­сах. Ры­ба со стра­ху сде­ла­лась еще бо­лее мок­рой и при­та­илась на дне оке­ана.

    Люди сов­сем по­те­ря­ли го­ло­вы и бы­ли это­му очень ра­ды, ибо рас­суж­да­ли так:

    — Иоанн Ва­сильевич все рав­но их от­ру­бит. Луч­ше уж са­ми по­те­ря­ем го­ло­вы. Ког­да при­дут па­ла­чи, они ос­та­нут­ся в ду­ра­ках — не­че­го бу­дет ру­бить.

    Родившись, Ио­анн Гроз­ный ос­мот­рел­ся кру­гом и спро­сил, мет­нув гла­за­ми на сто­нав­шую ро­дильни­цу:

    — Это кто? Ему от­ве­ти­ли:

    — Твоя мать. Она ро­ди­ла те­бя.

    Иоанн Гроз­ный ми­лос­ти­во улыб­нул­ся и ска­зал:

    — Она прек­рас­но сде­ла­ла, что ро­ди­ла ме­ня… Но… — Гроз­ный нах­му­рил бро­ви. — Но… Мавр сде­лал свое де­ло, пусть Мавр уй­дет… Г-жа Глинс­кая! Наз­на­чаю вас царс­кой ма­терью. Те­перь мо­же­те ид­ти.

    Елена пок­ло­ни­лась и уда­ли­лась в свои по­кои.

    — А это кто?

    Царь ука­зал на жен­щи­ну, во­зив­шу­юся с пе­лен­ка­ми.

    — Акушерка. Она по­мог­ла те­бе уви­деть свет.

    — Не люб­лю аку­ше­рок и зуб­ных вра­чей.

    Царь по­мор­щил­ся и ве­лел от­ру­бить го­ло­ву аку­шер­ке.

    Акушерка бы­ла очень ра­да, что так лег­ко от­де­ла­лась.

    — Зачем аку­шер­ке го­ло­ва? — рас­суж­да­ла она впол­не здра­во. — Аку­шер­ке нуж­ны только ру­ки и инст­ру­мен­ты.

    Покончив с аку­шер­кой, Ио­анн Ва­сильевич при­ка­зал спус­тить на на­род мос­ковс­кий нес­колько мед­ве­дей.

    — Остальные ми­лос­ти, — за­явил при этом Гроз­ный, — со­вер­шу пос­ле. Те­перь бе­ру от­пуск на год. Пра­вить же Мос­ковс­кой зем­лею бу­дет мать и дя­денька Те­леп­нев-Обо­ленс­кий.

    После этих слов царь зат­во­рил­ся со сво­ей кор­ми­ли­цей и це­лый день не вы­хо­дил.

    Воспитание Ио­анн Ва­сильевич по­лу­чил по Фре­бе­лю:

    В во­семь ча­сов ут­ра он уже был на но­гах и для раз­ви­тия мус­ку­лов де­лал гим­нас­ти­ку — ост­ро­ко­неч­ным жез­лом бил сво­его спальни­ка.

    Потом прис­ту­пал к гим­нас­ти­ке, раз­ви­ва­ющей мус­ку­лы ног, — око­ло ча­са топ­тал но­га­ми стольни­ка.

    В де­сять на­чи­нал­ся урок рус­ско­го язы­ка — царь ру­гал бо­яр.

    В один­над­цать Ио­анн Ва­сильевич прис­ту­пал к за­ня­тию чу­жи­ми язы­ка­ми — вы­ре­зал язы­ки у про­ви­нив­ших­ся приб­ли­жен­ных, а ос­тав­ши­еся час­ти те­ла бро­сал в тем­ни­цу.

    После завт­ра­ка ма­ленький Гроз­ный вы­ез­жал из двор­ца изу­чать на­род.

    Изучал он на­род не по­верх­ност­но, как это де­ла­ет­ся те­перь, а ос­но­ва­тельно, ана­то­ми­чес­ки: каж­до­го изу­ча­емо­го раз­ре­зал на нес­колько час­тей, и каж­дая часть под­вер­га­лась изу­че­нию.

    Однажды Ио­ан­ну Ва­сильеви­чу пе­ре­да­ли из­вест­ные сло­ва Ка­ли­гу­лы:

    «Как бы мне хо­те­лось, что­бы у всех лю­дей бы­ла од­на го­ло­ва и что­бы я от­ру­бил эту го­ло­ву».

    Молодой Ио­анн, вздох­нув, ска­зал:

    — Я не уто­пист: я знаю, что сколько лю­дей, столько го­лов и ра­бо­ты бу­дет мно­го.

    И, под­няв очи го­ре, при­ба­вил со сми­ре­ни­ем:

    — Что ж, бу­дем тру­диться. Тер­пе­ние и труд все пе­рет­рут.

    Так рос мо­ло­дой Гроз­ный.

    Спустя год пос­ле рож­де­ния Ио­анн Ва­сильевич объявил се­бя сем­над­ца­ти­лет­ним.

    — Теперь нач­ну царст­во­вать! — за­явил он. — Кто еще не каз­нен?

    Неказненные бо­яре ста­ли под­хо­дить к Ио­ан­ну.

    — Не тол­пи­тесь! — зак­ри­чал на них Ио­анн. — Тут вам не те­ат­ральная кас­са. Станьте в оче­редь.

    — Сколько вас раз­ве­лось! — с до­са­дой ска­зал Гроз­ный.

    Бояре ви­но­ва­то опус­ти­ли гла­за.

    К ве­че­ру все бы­ло кон­че­но.

    Оставшиеся пос­ле каз­нен­ных бо­ярс­кие шап­ки Гроз­ный раз­дал сво­им но­вым приб­ли­жен­ным.

    Так как приб­ли­жен­ных ока­за­лось меньше, чем бо­ярс­ких ша­пок, то лю­бим­цы по­лу­чи­ли по две шап­ки.

    Отсюда пош­ли двой­ные бо­ярс­кие фа­ми­лии: Го­ле­ни­щев-Ку­ту­зов, Су­ма­ро­ков-Эльстон, Вит­те-Вит­те, Каф­таль-Ган­дельман. Бу­ла­цель-Бу­ла­цель, Гинц­бург-Гинц­бург и др.

    Любимейшей за­ба­вой мо­ло­до­го ца­ря бы­ло же­ниться.

    У Ио­ан­на, в сущ­нос­ти, бы­ло очень неж­ное серд­це, и единст­вен­ной при­чи­ной его жес­то­кос­ти бы­ло лю­бо­пытст­во.

    Женившись и по­жив не­ко­то­рое вре­мя с же­ной, он на­чи­нал ду­мать:

    «Любопытно бы­ло бы пос­мот­реть, ка­ко­ва бу­дет моя вто­рая же­на?»

    Несколько ме­ся­цев Ио­анн Ва­сильевич бо­рол­ся со сво­им лю­бо­пытст­вом, но по­том не вы­дер­жи­вал и пост­ри­гал же­ну в мо­на­хи­ни, а сам брал дру­гую же­ну.

    — Ничего не по­де­ла­ешь! — го­во­рил он. — Уж очень я лю­бо­пы­тен.

    Игрушки мо­ло­до­му ца­рю за­ме­ня­ли бо­яре, мо­ло­дые и ста­рые.

    Поиграв с бо­яри­ном, Ио­анн на­чи­нал то­миться мыслью:

    «Что у мо­ей но­вой иг­руш­ки де­ла­ет­ся внут­ри?»

    Любопытство до тех пор му­чи­ло ца­ря, по­ка он не рас­па­ры­вал бо­яри­на и не уз­на­вал, что де­ла­ет­ся у не­го внут­ри.

    Сначала Ио­ан­ну Ва­сильеви­чу нра­ви­лись бо­яре Глинс­кие.

    — Славные иг­руш­ки! — вос­хи­щал­ся он. — Вот ин­те­рес­но бы­ло бы знать, ка­кие там у них пру­жи­ны внут­ри? Долж­но быть, заг­ра­нич­ные!

    Недолго кре­пил­ся Гроз­ный и ве­лел рас­по­роть Глинс­ких.

    Потом то же са­мое он сде­лал с Шуй­ски­ми, по­том — с Бельски­ми.

    Каждый год Ио­анн Ва­сильевич про­из­во­дил на­бор но­вых лю­бим­цев.

    Родные лю­бим­цев оп­ла­ки­ва­ли их, как по­кой­ни­ков. Пе­ред отп­рав­кой лю­бим­цев во дво­рец ма­те­ри и же­ны го­ло­си­ли:

    — На ко­го ты по­ки­нул нас, си­ро­ти­ну­шек!

    Знакомые с грустью жа­ле­ли лю­бим­ца:

    — Так мо­лод и уже в лю­бим­цы по­пал. По­ис­ти­не, смерть не раз­би­ра­ет.

    В Моск­ве лю­ди больше уми­ра­ли от вне­зап­ной люб­ви Ио­ан­на Ва­сильеви­ча, чем от дру­гих за­ра­зи­тельных бо­лез­ней.

Любимцев оплакивали как покойников.

    Характера Ио­анн Ва­сильевич был ве­се­ло­го и лю­бил шу­тить.

    Однажды он ве­лел в шут­ку бро­сить псам сво­его лю­бим­ца Анд­рея Шуйского. К со­жа­ле­нию, псы не по­ня­ли шут­ки и заг­рыз­ли бед­но­го бо­яри­на…

    В дру­гой раз Ио­анн об­ра­тил вни­ма­ние на длин­ные бо­ро­ды нов­го­родс­ких куп­цов.

    — Вы бы поб­ри­лись, — по­со­ве­то­вал им царь.

    — Рады поб­риться! — от­ве­ча­ли куп­цы. — Да па­рик­ма­херс­кой поб­ли­зос­ти нет.

    — Это пус­тя­ки! — ска­зал Ио­анн Ва­сильевич. — Мож­но и без па­рик­ма­хе­ра.

    Он при­ка­зал об­лить бо­ро­ды куп­цов дег­тем и под­жечь. В од­ну ми­ну­ту под­бо­род­ки у них ста­ли чис­теньки­ми, как ла­донь. Куп­цы пох­ва­ли­ли ца­ря за на­ход­чи­вость и бы­ли очень ра­ды, что им не приш­лось пла­тить за бритье.

    К со­жа­ле­нию, сов­ре­мен­ни­ки Ио­ан­на Гроз­но­го лож­но ис­тол­ко­вы­ва­ли шут­ки ца­ря и при­да­ва­ли им ка­кой-то мей­ер­хольдовс­кий от­те­нок.

    Однажды от сальной све­чи за­го­ре­лась Моск­ва.

    Во вре­мя по­жа­ра во дво­рец вор­вал­ся не­из­вест­ный че­ло­век в ря­се, впос­ледст­вии ока­зав­ший­ся свя­щен­ни­ком Сильвест­ром, и крик­нул Ио­ан­ну:

    — Ты во всем ви­но­ват!

    — Я не под­жи­гал! — ска­зал твер­до Ио­анн. — Нап­рас­ли­ну воз­во­дишь, ба­тюш­ка.

    — Это за твои гре­хи! — гроз­но зак­ри­чал Сильвестр. — По­кай­ся!

    Иоанн по­ка­ял­ся и ве­лел убить Сильвест­ра.

    «Надо соз­вать Земс­кий со­бор! — по­ду­мал Ио­анн Ва­сильевич. — Пусть пра­вит, как зна­ет».

    Земский со­бор был соз­ван.

    «Чего-то еще не хва­та­ет», — по­ду­мал Ио­анн.

    И вспом­нил:

    «Знаю! Ну­жен еще Ду­хов­ный со­бор».

    Духовный со­бор был соз­ван.

     «Что бы еще соз­вать?» — за­дал се­бе воп­рос Гроз­ный. И, по­ду­мав нем­но­го, ре­шил:

     «Надо соз­вать оп­рич­ни­ну».

    Когда оп­рич­ни­ки бы­ли соз­ва­ны. Гроз­ный при­ка­зал им:

    — А ну-ка, ре­бят­ки, раз­го­ни­те мне Земс­кий со­бор.

    Опричники ра­зог­на­ли.

    — А те­перь Ду­хов­ный со­бор.

    Опричники ра­зог­на­ли Ду­хов­ный со­бор.

    Иоанн Гроз­ный поз­вал к се­бе чле­нов Земс­ко­го со­бо­ра и спро­сил их:

    — Наговорились?

    — Наговорились до­сы­та! — от­ве­ти­ли земс­кие лю­ди.

    — Все выс­ка­за­ли?

    — Все.

    — Значит, язы­ки вам больше не нуж­ны.

    Иоанн Ва­сильевич при­ка­зал выр­вать у них язы­ки.

    Потом он приз­вал чле­нов Ду­хов­но­го со­бо­ра и спро­сил:

    — А вы что сде­ла­ли?

    — Вот что сде­ла­ли!

    Члены Со­бо­ра по­да­ли Ио­ан­ну «Стог­лав». Ио­анн рас­сме­ял­ся.

    — Думаете, что ес­ли он о ста го­ло­вах, так и ни­че­го с ним сде­лать нельзя?

    Он ве­лел обезг­ла­вить «Стог­лав».

    Еще дальше по­шед­ши по пу­ти ре­форм, Ио­анн Ва­сильевич ве­лел со­чи­нить су­деб­ник.

    Чрез не­ко­то­рое вре­мя он спро­сил со­чи­ни­те­лей:

    — Готов Су­деб­ник?

    — Готов, — от­ве­ти­ли ему.

    Иоанн ве­лел сжечь Су­деб­ник и уто­пить со­чи­ни­те­лей.

    — Любопытно, — ска­зал он, — пос­мот­реть, как бу­дут го­реть за­ко­ны и то­нуть за­кон­ни­ки.

    И еще мно­го прек­рас­ных де­яний со­вер­шил под бла­гот­вор­ным вли­яни­ем доб­рых со­вет­ни­ков рас­ка­яв­ший­ся Ио­анн Гроз­ный.

    Между тем в Ка­за­ни на­ча­лись бес­по­ряд­ки. Ста­ли про­из­но­сить сло­ва про­тив на­чальства. В уни­вер­си­те­те пе­ли не­доз­во­лен­ные пес­ни.

    — Все это ино­род­цы му­тят! — го­во­ри­ли в Моск­ве. И го­во­рив­шие так не оши­ба­лись. Та­тарс­кая пар­тия ов­ла­де­ла ума­ми мо­ло­де­жи и му­ти­ла их. На ули­це то и де­ло раз­да­ва­лось:

    — Отрече-о-омся от ста­ро­го ми­ра…

    Хожалые из сил вы­би­ва­лись, по­лу­чая взят­ки и арес­то­вы­вая ко­го на­до, а еще больше ко­го не на­до.

    — Надо при­мер­но на­ка­зать бун­тов­щи­ков! — ска­зал, разг­не­вав­шись, Ио­анн Ва­сильевич.

    Он соб­рал вой­ско, по­шел на Ка­зань и оса­дил ее.

    Комендантом кре­пос­ти не был Стес­сель, и осаж­ден­ные упор­но за­щи­ща­лись.

    Однажды пе­ред са­мым сол­неч­ным вос­хо­дом взор­ва­ло большой под­коп, где на­хо­ди­лось 48 бо­чек с по­ро­хом.

    Из то­го фак­та, что боч­ки не бы­ли до под­ко­па раск­ра­де­ны, а по­рох сра­зу взор­вал­ся, ис­то­ри­ки вы­во­дят зак­лю­че­ние, что ин­тен­дан­ты и ин­же­нер, ру­ко­во­див­ший под­ко­пом, бы­ли нем­цы.

    Наконец не ста­ло бо­яр на Моск­ве. Все бы­ли каз­не­ны.

    Грозный опе­ча­лил­ся, но ско­ро ре­шил:

    — Выпишем из дру­гих го­ро­дов. Ду­маю, что на наш век бо­яр хва­тит.

    Он ве­лел соб­рать вой­ско и во гла­ве его дви­нул­ся к Нов­го­ро­ду.

    Овладев го­ро­дом, Ио­анн Гроз­ный при­ка­зал снять с ве­рев­ки ве­че­вой ко­ло­кол.

    Последний ви­сел дол­го и уже за­ды­хал­ся.

    — В Моск­ве поп­ра­вит­ся! — ска­зал царь.

    Вечевой ко­ло­кол увез­ли в Моск­ву.

    Потом Гроз­ный прис­ту­пил к нов­го­родс­ким бо­ярам.

    Когда бы­ли ист­реб­ле­ны нов­го­родс­кие бо­яре, Ио­анн Ва­сильевич по­шел ис­кать бо­яр в Псков, а тем вре­ме­нем в Моск­ве ус­пе­ли вы­рас­ти но­вые бо­яре на мес­то каз­нен­ных, и Гроз­ный вер­нул­ся в Моск­ву.

...а тем временем в Москве успели вырасти новые бояре наместо казнеыннх, и Грозный вернулся в Москву.

    При Ио­ан­не Гроз­ном слу­чи­лось стран­ное со­бы­тие.

    Однажды во дво­рец при­шел че­ло­век и от­ре­ко­мен­до­вал­ся:

    — Иван Кольцо, ви­це-по­ко­ри­тель Си­би­ри.

    Иоанн Ва­сильевич про­ни­зал при­шельца гла­за­ми и про­из­нес:

    — Скажи пря­мо, жи­ган! Бег­лый из Си­би­ри!

    Кольцо с дос­то­инст­вом от­ве­тил:

    — Я не бег­лый, а по­ко­ри­тель.

    — Отлично! Рас­ска­жи, что ты там по­ко­рил?

    Кольцо стал рас­ска­зы­вать:

    — Казаки мы, т. е. что ва­ше, то на­ше, а что не ва­ше, то то­же на­ше. Мы лю­ди прос­тые и не­уче­ные. По-не­уче­но­му и жи­вем.

    — Это мы слы­ха­ли. Дальше!

    — Сейчас бу­дет и дальше.

    Кольцо пог­ла­дил усы и са­мо­до­вольно про­дол­жал:

    — Некого ста­ло на Ру­си гра­бить. Мно­го ли пос­ле оп­рич­ни­ка наг­ра­бишь? Мы и пош­ли дальше за Урал. Смот­рим — зем­ли мно­го, а на­ро­ду столько, сколько у Пу­риш­ке­ви­ча во­лос на го­ло­ве.

    — Прошу не тро­гать Польшу, — прер­вал Ио­анн, — го­во­ри без меж­ду­на­род­ной по­ли­ти­ки.

    — Могу и так. А царст­ву­ет над этим, прос­ти Гос­по­ди, на­ро­дом сле­пой царь и пред­во­ди­тельству­ет глу­хо­не­мой во­ево­да. Мои лю­ди, как львы, бро­си­лись на этот на­род и раз­би­ли его. Сле­пой царь не уви­дел, а глу­хой во­ево­да не ус­лы­шал, как мы подк­ра­лись к на­ро­ду и по­ко­ри­ли его. Вот я и тво­ей ми­лос­ти по­дар­ки при­вез.

    Иван Кольцо вы­нул нес­колько со­бо­лей и ли­сиц и раз­ло­жил их пе­ред Ио­ан­ном Ва­сильеви­чем.

    — Стибрили? — крат­ко спро­сил Гроз­ный.

    — Никак нет. «Наст­ре­ля­ли»…

    Иоанн Ва­сильевич стал рас­смат­ри­вать по­дар­ки.

    — Заграничные! — ска­зал он с ви­дом зна­то­ка.

    — Без фальши! — подт­вер­дил Кольцо. — Вот и та­мо­жен­ные плом­бы.

    — Спасибо! А кто ва­ми пред­во­ди­тельство­вал?

    — Предводительствовал наш ата­ман Ер­мак Ти­мо­фе­евич.

    — Почему же он сам не явил­ся?

    Кольцо за­мял­ся.

    — Как бы те­бе ска­зать… Ссыл­ка не кон­чи­лась… Еще год­ков двад­цать ему ждать на­до…

    Чтобы за­мять неп­ри­ят­ный раз­го­вор, Иван Кольцо стал на ко­ле­ни и тор­жест­вен­но про­из­нес:

    — Кладем к тво­им но­гам за­во­еван­ное на­ми царст­во по име­ни Си­бирь.

    — Принимаю его! — лас­ко­во про­из­нес Ио­анн Ва­сильевич.

    В тот же день «зо­ло­топ­ро­мыш­лен­ные» по­ни­зи­лись до по­ло­ви­ны их сто­имос­ти.

    Больше де­сят­ка бан­ки­ров ра­зо­ри­лись, прис­во­или деньги вклад­чи­ков и бы­ли сос­ла­ны в Си­бирь.

    Умер Ио­анн Ва­сильевич от иг­ры в шах­ма­ты.

    Чигориным он не был, но в шах­ма­ты иг­рал не­дур­но. Пос­то­ян­ным парт­не­ром Гроз­но­го был бо­ярин Бельский, ко­то­ро­му он все за­бы­вал от­ру­бить го­ло­ву.

    — Ты уж из­ви­ни, бо­ярин, — го­ва­ри­вал он Бельско­му. — Вче­ра Ма­лю­та сно­ва был за­нят, ни­как не мог ур­вать для те­бя нес­колько ми­нут. Уж по­дож­ди. Ты ведь свой че­ло­век.

    — Подожду! — доб­ро­душ­но от­ве­чал Бельский. — Не ве­лик ба­рин. Мо­гу и по­дож­дать, по­ка гос­по­дин Ма­лю­та ос­во­бо­дит­ся.

    За свою за­быв­чи­вость Ио­анн Ва­сильевич и поп­ла­тил­ся.

    Однажды он по обык­но­ве­нию сел иг­рать в шах­ма­ты. Бельский за­явил:

    — Шах ко­ро­лю!

    В эту ми­ну­ту Ио­анн Ва­сильевич упал на спин­ку крес­ла и умер.

    Шахматному ко­ро­лю не­мед­лен­но от­ру­би­ли го­ло­ву, а ко­ро­ле­ву, име­ну­емую фер­зем, сос­ла­ли в дальний мо­нас­тырь.

    Много вре­ме­ни спус­тя пос­ле по­хо­рон Ио­ан­на Гроз­но­го ос­тав­ши­еся в жи­вых моск­ви­чи не ве­ри­ли, что они жи­вы.

    — Неужели мы уце­ле­ли! — удив­ля­лись они.

    Многие на ули­це под­хо­ди­ли к зна­ко­мым и про­си­ли:

    — А ну-ка, ударь ме­ня по уху. Хо­чу знать, жив я или не жив?

    Летописцы уве­ря­ют, что ос­таться жи­вым при Ио­ан­не Гроз­ном бы­ло так же труд­но, как вы­иг­рать двес­ти ты­сяч.

    До Бо­ри­са поч­ти царст­во­вал Фе­дор Ио­ан­но­вич. Но…

    Наконец, его по­хо­ро­ни­ли и стал царст­во­вать Бо­рис. Во вре­мя вен­ча­ния на царст­во Бо­рис ска­зал:

    — Клянусь, что у ме­ня не бу­дет ни од­но­го бед­ня­ка.

    Он чест­но сдер­жал сло­во. Не прош­ло и пя­ти лет царст­во­ва­ния Бо­ри­са, а уж ни од­но­го бед­ня­ка нельзя бы­ло сыс­кать во всей стра­не с ог­нем.

    Все пе­ре­мер­ли от го­ло­да и бо­лез­ней.

    По от­цу Бо­рис был та­та­рин, по ма­те­ри рус­ский, а по ос­тальным родст­вен­ни­кам не­из­вест­но кто.

    Но пра­вил он, как по­ла­га­лось в те вре­ме­на, бла­го­по­луч­но. Да­вал обе­ща­ния, каз­нил, ссы­лал и ис­ко­ре­нял кра­мо­лу.

    Но ни каз­ня­ми, ни ссыл­ка­ми, ни дру­ги­ми ми­лос­тя­ми ему не уда­лось снис­кать люб­ви на­ро­да.

    Имя «Бо­рис» про­из­но­си­лось с иро­ни­ей.

    — Какой он «Бо­рис», — го­во­ри­ли про не­го вти­хо­мол­ку. — Бо­рух, а не Бо­рис. Бо­рис Го­дун или, еще вер­нее, Бо­рух Го­дин. Зна­ем мы этих Бо­ри­сов…

    Многие уве­ря­ли, что сво­ими уша­ми слы­ша­ли, как Бо­рис раз­го­ва­ри­вал с Гур­лян­дом и Гурьевым по-еврей­ски, ког­да он еще был премьером.

    — Только и слыш­но бы­ло, что гыр-гыр-гыр, — рас­ска­зы­ва­ли бо­яре. — По­том все трое пош­ли в си­на­го­гу.

    Когда по­яви­лись пер­вые слу­хи о са­моз­ван­це, на­род тай­но стал из­ме­нять Бо­ри­су. Уз­нав про са­моз­ван­ца, Бо­рис поз­вал Шуй­ско­го.

    — Слышал? — спро­сил царь.

    — Слышал! — от­ве­тил Шуй­ский.

    — Это он, Дмит­рий?

    Шуйский от­ри­ца­тельно по­ка­чал го­ло­вой.

    — Никак нет. При мне уби­ва­ли. Это не тот.

    — Кто же, по-тво­ему, этот са­моз­ва­нец?

    — Мошенник ка­кой-то! — от­ве­тил Шуй­ский. — Ма­ло ли нын­че ма­зу­ри­ков шля­ет­ся.

    Борис от­пус­тил Шуй­ско­го и ве­лел соз­вать бо­яр. Бо­яре приш­ли. Бо­рис вы­шел и об­ра­тил­ся к ним бе­лы­ми сти­ха­ми:

    — «Достиг я выс­шей влас­ти…»

    Бояре пе­рег­ля­ну­лись. Пос­лы­шал­ся ше­пот:

    — У Пуш­ки­на ук­рал! У Пуш­ки­на ук­рал!

    Борис сде­лал вид, что ни­че­го не слы­шит, и про­дол­жал:

    — «Седьмой уж год я царст­вую…»

    Тут чей-то не­го­ду­ющий го­лос рез­ко прер­вал Бо­ри­са:

    — Это гра­беж! Сво­его же по­эта гра­бит!

    — В са­мом де­ле! — пос­лы­шал­ся дру­гой го­лос. — Иност­ран­но­го по­эта хоть ог­ра­бил бы, а то сво­его.

    Сразу за­шу­ме­ли все:

    — Посреди бе­ла дня бе­лые сти­хи красть!

    Борис сто­ял блед­ный, как по­лот­но же­лез­ной до­ро­ги.

    Кто-то зак­ри­чал:

    — Пойдем вя­зать Бо­ри­со­вых щен­ков!

    — Это то­же из Пуш­ки­на! — зак­ри­ча­ли точ­но из-под зем­ли вы­рос­шие Вен­ге­ров и Лер­нер. — Не смей тро­гать!

    Но их ник­то не слу­шал. Все бе­жа­ли ду­шить семью Бо­ри­са.

    Сам Бо­рис чрез зна­ко­мо­го фар­ма­цев­та, ко­то­ро­му он пред тем уст­ро­ил пра­во­жи­тельство в Моск­ве, дос­тал ар­буз с виб­ри­она­ми и от­ра­вил­ся.

    Первый са­моз­ва­нец был ро­дом из Одес­сы.

    Его нас­то­ящее имя до сих пор не­из­вест­но, но псев­до­ним «Лжед­мит­рий I» был в свое вре­мя не ме­нее по­пу­ля­рен, чем псев­до­ни­мы «Мак­сим Горький», «Со­ло­губ» и др.

    В при­каз­чичьем клу­бе он на­учил­ся гра­ци­оз­но тан­це­вать ма­зур­ку, чем сра­зу рас­по­ло­жил к се­бе серд­ца по­ля­ков.

    — От лай­дак! — вос­хи­ща­лись по­ля­ки. — Тан­цу­ет, как круль!

    Последнее сло­во сильно за­па­ло в ду­шу Лжед­мит­рия.

    «Разве уж так труд­но быть ко­ро­лем? — ду­мал он, ле­жа у се­бя на убо­гой кро­ва­ти. — Нуж­на только уда­ча. Ведь Фер­ди­нанд и Чер­но­горс­кий князь ста­ли ко­ро­ля­ми. Нуж­но только за­ру­читься под­держ­кой сильной дер­жа­вы».

    Тут он не­вольно на­чи­нал ду­мать про Польшу:

    «Сами го­во­рят, что тан­цую, как круль. Пой­ти раз­ве и ска­зать им, что я дей­ст­ви­тельно круль… Они все­му по­ве­рят».

    Лжедмитрий не ошиб­ся. Ког­да он объявил по­ля­кам, что он ца­ре­вич Дмит­рий, они бро­си­лись его об­ни­мать.

    — Ах, шельма, — кри­ча­ли по­ля­ки, це­луя Дмит­рия во все, не иск­лю­чая ли­ца. — Как лов­ко при­ки­ды­вал­ся ко­ню­хом.

    — Поможете мне ов­ла­деть мо­им царст­вом?

    — А что дашь?

    — Все, что пон­ра­вит­ся вам, — обе­щал Дмит­рий.

    — Отлично! Нам нра­вит­ся Бе­ло­рус­сия.

    Дмитрий доб­ро­душ­но ска­зал:

    — Возьмите ее.

    — Нравится нам еще Ве­ли­ко­рус­сия, Ма­ло­рос­сия, Си­бирь.

    — Что же у ме­ня ос­та­нет­ся? — с ис­пу­гом выр­ва­лось у Дмит­рия.

    Поляки уте­ши­ли его:

    — А те­бе, бра­ти­ку, ни­че­го и не на­до. Ведь ты ко­нюх. Ку­пим те­бе хо­ро­ше­го ло­ша­ка, ты и уедешь на нем из Мос­ко­вии, а пра­вить бу­дем мы са­ми.

    — Ладно! — ска­зал Дмит­рий. — Спа­си­бо, что хоть ло­ша­ка од­но­го мне ос­та­ви­те.

    С по­мощью по­ля­ков Дмит­рии и взял Моск­ву. На­род мос­ковс­кий и ве­рил, и не ве­рил, что это нас­то­ящий Дмит­рий.

    — Как же ты спас­ся? — спра­ши­вал с лю­бо­пытст­вом на­род.

    — Очень прос­то! — объяснил са­моз­ва­нец. — Уви­дел, что ме­ня на­ча­ли ре­зать, и убе­жал. Вмес­то ме­ня и за­ре­за­ли дру­го­го.

    Народ ка­чал го­ло­вой, кто-то пред­ло­жил:

    — Позовем Шуй­ско­го. Он был тог­да в Уг­ли­че. Спро­сим его.

    Позвали Шуй­ско­го и спро­си­ли:

    — При те­бе уби­ли ца­ре­ви­ча Дмит­рия?

    — Какого Дмит­рия? — уди­вил­ся Шуй­ский. — Ни­ка­ко­го ца­ре­ви­ча Дмит­рия не уби­ва­ли. Все Бо­рис вы­ду­мал. Дмит­рий — вот.

    Шуйский ука­зал на са­моз­ван­ца.

    — Спросим еще мать ца­ре­ви­ча! — ре­шил на­род. Поз­ва­ли мать ца­ре­ви­ча и спро­си­ли, ука­зав на са­моз­ван­ца:

    — Твой это сын?

    — Мой, мой! — от­ве­ти­ла пе­чальная мать. — Тот Дмит­рий был только чер­ненький, а этот ры­жий. Только это от­то­го, что он вы­рос. Мой это сын! Мой!

    Лжедмитрий стал царст­во­вать. Че­ло­ве­ком он ока­зал­ся доб­рым, ни­ко­го не каз­нил и не на­ка­зы­вал плетьми.

    Это по­ка­за­лось по­доз­ри­тельным бо­ярам.

    — Он не нас­то­ящий сын Гроз­но­го, — роп­та­ли бояре. — До сих пор ни­ко­му из нас го­ло­ву не от­ру­бил. Нет, он са­моз­ва­нец!

    А Дмит­рий не исп­рав­лял­ся и про­дол­жал не каз­нить. Бо­яре не мог­ли снес­ти этой оби­ды и уби­ли его.

    — Он был об­ман­щи­ком! — за­яви­ли они на­ро­ду. — Он не Дмит­рий.

    Народ ве­рил и не ве­рил сло­вам бо­яр.

    — Спросим Шуй­ско­го! — ре­шил на­род. Шуй­ско­го при­ве­ли.

    — Убитый был Дмит­рий? — прис­ту­пи­ли к кня­зю.

    — Какой уби­тый? — пе­респ­ро­сил Шуй­ский.

    — Вот этот, что ле­жит пред то­бой.

    — Этот? Ка­кой же он Дмит­рий? Мо­шен­ник он, а не Дмит­рий. Ца­ре­ви­ча Дмит­рия при мне в Уг­ли­че уби­ва­ли. Этот са­моз­ва­нец.

    Позвали мать Дмит­рия и спро­си­ли:

    — Твой сын?

    — Не мой! — от­ве­ти­ла мать. — Мои был ма­ленький, восьми­лет­ний, а этот. вишь. ка­кой бал­бес.

    Народ пос­ле этих слов по­ве­рил.

— Мой, мой! — ответила печальная мать. — Тот Дмитрий был только черненький, а этот рыжий.

    Второй са­моз­ва­нец не­из­вест­но от­ку­да по­явил­ся.

    — Я вто­рич­но спас­ся! — со­об­щил он на­ро­ду. — Ви­ди­те, ка­кой я лов­кий. Из­бе­ри­те ме­ня ца­рем.

    Народ не­до­уме­вал.

    — Как же ты спас­ся? — удив­лял­ся на­род.

    — А очень прос­то. Под­ку­пил че­ло­ве­ка, что­бы за ме­ня при­нял смерть, а сам уд­рал.

    Народ ду­мал, ду­мал и ре­шил:

    — Спросим Шуй­ско­го.

    Привезли Шуй­ско­го из мо­нас­ты­ря, в ко­то­рый он за царст­во­ва­ние был зак­лю­чен, и спро­си­ли:

    — Вот че­ло­век вы­да­ет се­бя за Дмит­рия. Ты что ска­жешь — Дмит­рий он или не Дмит­рии?

    — Дмитрий! — твер­до от­ве­тил Шуй­ский.

    — Но ведь Дмит­рия уби­ли!

    — Какого Дмит­рия? — уди­вил­ся Шуй­ский. — Ни­ка­ких Дмит­ри­ев не уби­ва­ли. Это Дмит­рий нас­то­ящий.

    Народ ре­шил:

    — Позовем мать Дмит­рия.

    Позвали и спро­си­ли:

    — Твой сын это?

    — Мой! — пос­ле­до­вал от­вет. — И гла­за те, и во­ло­сы те. Раньше он был ры­жим, а те­перь чер­ный, но он мой сын.

    — Позовем еще Ма­ри­ну Мни­шек. — ре­шил на­род.

    Позвали Ма­ри­ну, по­ка­за­ли Лжед­мит­рия II.

    — Это мой муж! — за­яви­ла гор­дая полька. — И брю­ки та­ко­го же цве­та, и столько же рук, ног и глаз, как у то­го… Это мой муж.

    Однако Лжедмитрию второму царст­во­вать не уда­лось.

    Дав ему про­ход­ное сви­де­тельство, его вы­се­ли­ли из Моск­вы, ка­жет­ся да­же не впус­тив в нее.

    Между тем сме­лых лю­дей ста­но­ви­лось все меньше и меньше на Ру­си и не­ко­му ста­ло царст­во­вать.

    Даже са­моз­ван­цы от­ка­зы­ва­лись от Моск­вы.

    — Поцарствуешь день, — го­во­ри­ли са­моз­ван­цы, — а по­том це­лый ме­сяц те­бя бу­дут за это уби­вать. Се­бе до­ро­же сто­ит.

    Наступило меж­ду­царст­вие.

    Поляки уви­де­ли, что ца­ря нет в Рос­сии, и приш­ли все в Моск­ву и за­яви­ли:

    — Мы все бу­дем царст­во­вать над ва­ми. В ком­па­нии ве­се­лее и бе­зо­пас­нее.

    — Царствуйте! — раз­ре­ши­ли бо­яре. — Ко­му при­ка­же­те при­ся­гать?

    — Всем при­ся­гай­те! — при­ка­за­ли по­ля­ки.

    На это бо­яре ре­зон­но от­ве­ти­ли:

    — Вас так мно­го! Ес­ли каж­до­му в от­дельнос­ти при­ся­гать, то че­ло­ве­чес­кой жиз­ни не хва­тит. Вы­би­рай­те уж од­но­го.

    Поляки по­ня­ли, что бо­яре пра­вы.

    — Присягайте сы­ну на­ше­го ко­ро­ля Вла­дис­ла­ву! — при­ка­за­ли они.

    Бояре при­сяг­ну­ли. Ког­да при­ся­га кон­чи­лась, по­ля­ки вдруг за­яви­ли:

    — Мы ошиб­лись. При­ся­гай­те не Вла­дис­ла­ву, а са­мо­му ко­ро­лю Си­гиз­мун­ду.

    Бояре при­сяг­ну­ли Си­гиз­мун­ду.

    — Можем ид­ти? — спро­си­ли они.

    — Нет, нет! — от­ве­ти­ли по­ля­ки. — Не ухо­ди­те. Мо­жет быть, еще ко­му-ни­будь нуж­но бу­дет при­ся­гать.

    Бояре се­ли на кры­леч­ко и ста­ли ждать.

    Народ ос­та­вил их ждать и стал дей­ст­во­вать на свой риск и страх.

    Однажды на пло­ща­ди по­явил­ся че­ло­век в фор­ме мяс­ни­ка и зак­ри­чал:

    — Заложим жен и де­тей и вы­ку­пим оте­чест­во!

    — Заложим! — за­гу­де­ла тол­па. Кузьма Ми­нин за­ло­жил (впос­ледст­вии ока­за­лось, что это был он), пе­рес­чи­тал деньги и ска­зал:

    — Маловато!

    И, во­оду­ше­вив­шись, сно­ва воск­лик­нул:

    — Продадим дво­ры и спа­сем оте­чест­во!

    — Продадим! — сно­ва за­гу­де­ла тол­па. — Без жен и де­тей дво­ры ни к че­му.

    Тут же нас­ко­ро ста­ли про­да­вать дво­ры и вы­ру­чен­ные деньги от­да­ва­ли Ми­ни­ну.

    Кто по­ку­пал дво­ры — ни­ко­му из ис­то­ри­ков не из­вест­но. А мо­жет быть, из­вест­но, но из стыд­ли­вос­ти они это скры­ва­ют.

    Полагают, что бы­ла ос­но­ва­на тай­ная пат­ри­оти­чес­кая ком­па­ния по скуп­ке до­мов и иму­щест­ва.

    «Странно, — за­ме­ча­ет один иност­ран­ный ис­то­рик, имя ко­то­ро­го мы да­ли сло­во дер­жать в сек­ре­те. — Всех при­нуж­да­ли про­да­вать до­ма; кто не хо­тел доб­ро­вольно про­да­вать дом, то­го при­нуж­да­ли. Как же в та­кое вре­мя мог­ли по­яв­ляться лю­ди, ко­то­рые ос­ме­ли­ва­лись по­ку­пать до­ма?»

    Не бу­дем объяснять иност­ран­ным ис­то­ри­кам то, че­го они но сво­ему ску­до­умию по­ни­мать не мо­гут, и вер­нем­ся к Ми­ни­ну.

    — Теперь хва­тит, — за­явил он сво­им граж­да­нам. — Возьми­те ору­жие и пой­дем на по­ля­ков. Во гла­ве ра­ти стал По­жарс­кий.

    — А ка­за­ков под Моск­вой не бу­дет? — спро­сил но­вый пол­ко­во­дец.

    Казаки бы­ли на сто­ро­не по­ля­ков.

    — Не бу­дет! — от­ве­тил Ми­нин.

    — Тогда я пой­ду!

    Пожарский ока­зал­ся храб­рым пол­ко­вод­цем и ос­во­бо­дил Моск­ву от по­ля­ков.

    Большую по­мощь ока­зал ему при этом го­лод, лю­без­но сог­ла­сив­ший­ся по­се­литься в Моск­ве на вре­мя оса­ды.

    Поляки, пи­та­ющие с ма­лых лет отв­ра­ще­ние к го­ло­ду, от­да­ли Моск­ву рус­ским.

    С тех пор го­лод не рас­ста­вал­ся с рус­ским на­ро­дом, по­се­лив­шись у не­го на пра­вах быв­ше­го со­юз­ни­ка и дру­га до­ма.

    После изг­на­ния по­ля­ков из Моск­вы бо­яре и на­род изб­ра­ли на царст­во Ми­ха­ила Фе­до­ро­ви­ча Ро­ма­но­ва.

    В то вре­мя прос­ла­вил­ся крестьянин Иван Су­са­нин.

    Однажды в дом Су­са­ни­на вор­ва­лась бан­да польских во­инов и пот­ре­бо­ва­ла, что­бы он их по­вел к Ми­ха­илу Фе­до­ро­ви­чу, ко­то­ро­го по­ля­ки хо­те­ли убить.

    Сусанин выб­рал та­кое мес­то, ку­да во­рон кос­тей не за­но­сил, и за­вел ту­да по­ля­ков.

    Сусанина по­ля­ки умерт­ви­ли, но и са­ми по­гиб­ли…

    Малороссия — это та са­мая стра­на, где из цве­тов пле­тет ве­нок Ма­ру­ся и о ста­ри­не по­ет се­дой Грицько.

    Маруси ни к ка­ким пар­ти­ям не при­над­ле­жа­ли, а Грицьки де­ли­лись на две пар­тии.

    Одна да­ва­ла се­бя гра­бить па­нам, и чле­ны ее на­зы­ва­лись крестьяна­ми.

    Другая пар­тия са­ма гра­би­ла па­нов, и на­зы­ва­лись ее чле­ны ка­за­ка­ми.

    Казаки бы­ли так­же раз­ные.

    Одни жи­ли на бе­ре­гах Днеп­ра, во­ева­ли с та­та­ра­ми и с про­ез­жи­ми на большой до­ро­ге, би­ли вся­ко­го, кто под­вер­нул­ся под ру­ки, и вод­ку на­зы­ва­ли «го­рил­кой».

    Сами же на­зы­ва­лись за­по­рож­ца­ми.

    Другие ка­за­ки жи­ли на бе­ре­гах До­на, во­ева­ли с та­та­ра­ми, би­ли. ко­го Бог пос­лал, и вод­ку на­зы­ва­ли «го­рел­кой».

    Назывались они дон­ца­ми.

    Третьи жи­ли на Ура­ле, во­ева­ли с та­та­ра­ми и с обо­за­ми куп­цов, би­ли, ко­го мог­ли одо­леть, и вод­ку на­зы­ва­ли «ви­ном».

    Эти на­зы­ва­лись уральски­ми ка­за­ка­ми.

    Несмотря на столь вы­пук­лые про­ти­во­ре­чия в прог­рам­мах ка­за­чест­ва за­по­рожс­ко­го, донс­ко­го и уральско­го, все они схо­ди­лись в од­ном и глав­ном пунк­те — в го­ря­чей люб­ви к то­му, что за­по­рож­цы на­зы­ва­ли «го­рил­кой», дон­цы — «го­рел­кой», а уральцы — «ви­ном».

    Управляли ка­за­ка­ми ата­ма­ны, ко­то­рые вы­би­ра­лись са­ми­ми же ка­за­ка­ми и обык­но­вен­но ме­ня­лись по два ра­за в день.

    Наибольшую из­вест­ность в ис­то­рии зас­лу­жи­ли за­по­рож­цы.

    Эти сво­бо­до­лю­би­вые во­ины бы­ли во­ору­же­ны прек­рас­ны­ми пи­ка­ми и саб­ля­ми и бы­ли в пос­то­ян­ной за­ви­си­мос­ти то от польско­го, то от рус­ско­го во­евод.

    Своими ли­хи­ми на­бе­га­ми и по­пой­ка­ми ка­за­ки на­во­ди­ли ужас на со­сед­ние го­су­дарст­ва. В со­юзе с та­та­ра­ми они час­то при­чи­ня­ли мно­го бед Польше, а в со­юзе с по­ля­ка­ми — час­то здо­ро­во лу­пи­ли та­тар.

    Хорошо, при­вольно жи­лось сво­бод­ным как ве­тер ка­за­кам.

    Наконец им на­до­ело польское иго, и они ре­ши­ли сбро­сить его ка­кой бы то ни бы­ло це­ной.

    Имя че­ло­ве­ка, ос­во­бо­див­шею Ук­ра­ину от польско­го гне­та, бы­ло — Бог­дан Хмельниц­кий.

    Хмельницкий, преж­де чем стать ге­ро­ем, был польским чи­нов­ни­ком.

    Однажды хо­лос­той по­ляк, нуж­да­ясь в же­не, на­пал на ху­тор Хмельниц­ко­го и заб­рал у не­го же­ну.

    Чаплинский (так зва­ли хо­лос­то­го по­ля­ка) ду­мал, что Хмельниц­кий че­ло­век без пред­рас­суд­ков и же­нит­ся на дру­гой жен­щи­не.

    — Какой че­ло­век не хо­чет же­ниться два ра­за? — ду­мал Чап­линс­кий.

    Но ошиб­ся. Хмельниц­кий, уз­нав про эксп­роп­ри­ацию, страш­но ра­зоз­лил­ся.

    — Око за око, зуб за зуб! — воск­лик­нул в гне­ве Хмельниц­кий. — Вы от­ня­ли у ме­ня же­ну, а я от­ни­му у вас Ма­ло­рос­сию.

    Поляки пе­рет­ру­си­ли и при­ка­за­ли Чап­линс­ко­му от­дать же­ну.

    — Хорошо, — от­ве­тил Чап­линс­кий, — я го­тов об­ме­нять же­ну на Ма­ло­рос­сию. Сколько да­ди­те сда­чи?

    Стали тор­го­ваться, а ког­да сош­лись, бы­ло уже позд­но. Же­на Хмельниц­ко­го за­яви­ла, что Чап­линс­кий мно­го при­ят­нее Хмельниц­ко­го, и пой­ти к пос­лед­не­му не пожелала. 

    Загорелась во­ина.

    Казаки во­ору­жи­лись сво­ими пи­ка­ми, пи­ща­ля­ми, саб­ля­ми и та­та­ра­ми.

    — За сво­бо­ду! За сво­бо­ду! — кри­ча­ли ка­за­ки, ки­да­ясь на ля­хов.

    Конечно, пос­ле та­ких слов по­ля­кам ос­та­ва­лось только об­ра­щаться в бегст­во, что они и де­ла­ли.

    Свобода бы­ла до­бы­та, и ка­за­ки заг­рус­ти­ли.

    — Что нам де­лать со сво­бо­дою? — за­да­ли они Хмельниц­ко­му воп­рос.

    — Скучно с ней! — роп­та­ли ста­рые ка­за­ки. — Ког­да нет сво­бо­ды, за нее мож­но драться. Ве­се­лее тог­да. А те­перь что? И под­раться не за что.

    — Скверно, ког­да не за что драться! — сог­ла­ша­лась мо­ло­дежь.

    Казачество зе­ва­ло от без­дей­ст­вия. Та­та­ры ос­та­лись так­же без­ра­бот­ны­ми и уже по­ду­мы­ва­ли о вой­не с ка­за­ка­ми.

    Хмельницкий ви­дел это и, на­ко­нец, пред­ло­жил:

    — Давайте, брат­цы, от­да­дим­ся ка­ко­му-ни­будь го­су­дарст­ву!

    — Ура! — зак­ри­ча­ли ра­дост­но ка­за­ки. — Вот это зо­ло­тые сло­ва.

    — Отдадим Ук­ра­ину, а по­том бу­дем ее сно­ва от­ни­мать. От­няв­ши, сно­ва от­да­дим, а от­дав­ши, сно­ва бу­дем от­ни­мать.

    — К ко­му же при­со­еди­ним­ся? — спро­сил Хмельниц­кий.

    После крат­ко­го со­ве­ща­ния ка­за­ки ре­ши­ли при­сяг­нуть на под­данст­во мос­ковс­ко­му ца­рю.

    Поляки же до ны­неш­не­го дня ос­та­лись только при же­не Хмельниц­ко­го.

    Казаки сво­бод­нее вздох­ну­ли.

    Потом они ста­ли взды­хать не так сво­бод­но, но за­то ча­ще…

    Петр Ве­ли­кий был ги­гант на брон­зо­вом ко­не.

    До Пет­ра Русь бы­ла неп­ро­хо­ди­мо-бо­ро­да­той стра­ной. У всех — от пер­вей­ше­го бо­яри­на до пос­лед­не­го ко­ню­ха — был во­лос до­лог.

    Один из знат­ных иност­ран­цев, вы­пи­сан­ный в Рос­сию как ис­кус­ный плот­ник, но сде­лав­ший­ся впос­ледст­вии ис­то­ри­ком, так опи­сы­ва­ет тог­даш­нюю Русь:

    «…Эта большая стра­на, — пи­шет иност­ран­ный плот­ник, — вся гус­то по­рос­ла бо­ро­дой. Из-за бо­род не вид­но го­лов. Рус­ский ду­ма­ет бо­ро­дой, пьет чай бо­ро­дой, ест клюк­ву бо­ро­дой и ею же об­ни­ма­ет и це­лу­ет же­ну». Итальянский пи­са­тель, жи­ву­щий на Кап­ри, уве­ря­ет, что Рос­сия — го­су­дарст­во уезд­ное. Ка­кое глу­бо­кое заб­луж­де­ние… «Рос­сия поп­рос­ту — го­су­дарст­во бо­ро­да­тое».

До Петра Русь была непроходимо-бородатой страной.

    Петр Ве­ли­кий ре­шил про­по­лоть стра­ну и при­ка­зал нем­цам изоб­рес­ти для этой це­ли со­от­ветст­ву­ющую ма­ши­ну.

    Немцы, не­дол­го ду­мая, изоб­ре­ли нож­ни­цы и брит­ву, что про­из­ве­ло сильный пе­ре­во­рот в за­ко­нах фи­зи­ки и хи­мии.

    В пер­вый раз на ули­цах Моск­вы раз­да­лась впос­ледст­вии столь зна­ме­ни­тая че­ты­рехч­лен­ная фор­му­ла: «Стри­гут, бре­ют, кровь от­во­ря­ют».

    Кто не хо­тел стричься и бриться, то­му «кровь от­во­ря­ли».

    Ужас объял бо­яр, при­вык­ших с ма­лых лет но­сить длин­ную се­дую бо­ро­ду. Од­ни из них бе­жа­ли, бо­ро­ду свою спа­сая, в свои да­ле­кие вот­чи­ны. Дру­гие пус­ка­лись на раз­ные хит­рос­ти: отп­рав­ля­лись к ца­рю с док­ла­дом бри­ты­ми. При­шед­ши же до­мой, они от­ра­щи­ва­ли се­бе длин­ные бо­ро­ды и са­мо­до­вольно ула­ди­ли их, ра­ду­ясь, что обош­ли мо­ло­до­го Пет­ра.

    Так пос­ту­па­ли они ежед­нев­но.

    Однако об­ма­нуть зор­ко­го Пет­ра бы­ло не­лег­ко. Хит­ре­цов нак­ры­ва­ли и на­ка­зы­ва­ли…

    Когда все бо­ро­ды бы­ли от­ре­за­ны, об­на­ру­жи­лось, что под бо­ро­да­ми выс­шие са­нов­ни­ки но­си­ли ши­ро­кие длин­но­по­лые каф­та­ны.

    «Половые проб­ле­мы» бо­ярс­ких каф­та­нов бы­ли так­же ре­ше­ны пос­редст­вом нож­ниц.

    Когда все ста­ли без­бо­ро­ды­ми и бес­по­лы­ми, Петр ска­зал:

    — Теперь за де­ло! До­вольно бак­лу­ши бить и у со­се­дей смех вы­зы­вать. Нач­нем луч­ше со­се­дей бить и сле­зы у них вы­зы­вать.

    Вздохнули бо­яре, но де­лать бы­ло не­че­го. Ста­ли учиться в уго­ду Пет­ру бить со­се­дей.

Когда все бороды были отрезаны, обнаружилось, что под бородами высшие сановники носили широкие длиннополые кафтаны.

    Петр по­лу­чил вос­пи­та­ние до­маш­нее.

    Учил его сна­ча­ла дьяк Зо­тов. Но вско­ре об­на­ру­жи­лось, что дьяк Зо­тов нег­ра­мот­ный и не только пи­сать, но и чи­тать не умел по-рус­ски.

    Стали ис­кать дру­гих учи­те­лей, но не мог­ли най­ти гра­мот­но­го.

    — Учителей мно­го, а гра­мот­ных ма­ло! — жа­ло­ва­лись бо­яре.

    Но Петр уже с мла­ден­чес­ких лет про­яв­лял гро­мад­ную нас­той­чи­вость и си­лу во­ли.

    Голова гра­мот­но­го че­ло­ве­ка бы­ла оце­не­на в де­сять ты­сяч.

    Гонцы разъезжа­ли по стра­не, со­би­ра­ли схо­ды и спра­ши­ва­ли:

    — Кто гра­мот­ный, под­ни­май вверх ру­ку!

    Но с опу­щен­ны­ми ру­ка­ми сто­яла пред мо­ло­дым, жаж­ду­щим зна­ния ца­рем нег­ра­мот­ная Русь.

    — Кто гра­мот­ный? — му­чи­тельно раз­да­ва­лось на Ру­си.

    И в один прек­рас­ный день пос­лы­ша­лось:

    — Мой нем­нош­ко гра­мот­на.

    Голос шел из Не­мец­кой сло­бо­ды. Вско­ре выш­ли от­ту­да три иност­ран­ца: гол­лан­дец Тим­мер­ман, шот­лан­дец Гор­дон и фран­цуз Ле­форт.

    Петр стал учиться у этих иност­ран­цев раз­ным на­укам…

    Окружающие бы­ли во­об­ще не­до­вольны тем, что Петр взду­мал учиться гра­мо­те.

    — Не по обы­ча­ям пос­ту­па­ет! — вор­ча­ли в свои бо­ро­ды бо­яре и на­род. — От за­ве­тов ста­ри­ны отс­ту­па­ет.

    Когда Петр под­рос и стал юно­шей, он на­чал ин­те­ре­со­ваться го­су­дарст­вен­ны­ми де­ла­ми.

    Первым дол­гом он об­ра­тил вни­ма­ние на стрельцов.

    Это бы­ли лю­ди, уве­шан­ные бер­ды­ша­ми, са­мо­па­ла­ми, но­жа­ми, кри­вы­ми и пря­мы­ми саб­ля­ми, ду­би­на­ми, царь-ко­ло­ко­ла­ми и царь-пуш­ка­ми.

    — Вы во­ины? — спро­сил их Петр.

    — Воины! — от­ве­ти­ли стрельцы.

    — С кем во­ева­ли?

    Стрельцы гор­до от­ве­ти­ли:

    — Поди, царь, в За­моск­во­речье, пог­ля­ди на куп­цов, при­каз­чи­ков, лю­дей слу­жи­лых и нес­лу­жи­лых, и сам уви­дишь, с кем во­ева­ли. Чай, ни од­но­го це­ло­го но­са там не най­дешь. На ли­це каж­до­го жи­те­ля Моск­вы на­пи­са­но про на­шу храб­рость.

    Молодой Петр нас­меш­ли­во пос­мот­рел на стрельцов.

    — А с вра­га­ми чу­жи­ми так же храб­ро драться уме­ете?

    Стрельцы оби­де­лись.

    — Что ты, го­су­дарь, ска­зать из­во­лил, — ска­за­ли они с го­речью. — Чтоб мы по­га­ным ба­сур­ма­нам свое на­ци­ональное ли­цо по­ка­зы­ва­ли! Мно­го чес­ти! Мы им больше все­го на­ци­ональную спи­ну по­ка­зы­ва­ем в бит­вах…

    И при­ба­ви­ли, по­ду­мав:

    — Да и как с ним, ба­сур­ма­ном, во­евать бу­дешь, ког­да у не­го ору­жие есть. Это не то, что свой брат при­каз­чик.

    После это­го раз­го­во­ра Петр приз­вал на­чальни­ков стре­лец­ких и спро­сил их:

    — Много под Моск­вой ого­ро­дов?

    — Много! — от­ве­ти­ли стре­лец­кие на­чальни­ки.

    — Хватит по стрельцу на каж­дый ого­род?

    — Хватит.

    — В та­ком слу­чае при­ка­зы­ваю вам: раз­мес­тить стрельцов по ого­ро­дам в ка­чест­ве пу­гал.

    Стрельцы на­ко­нец ока­за­лись на сво­их мес­тах, по край­ней ме­ре на пер­вое вре­мя. По­том и пти­цы пе­рес­та­ли их бо­яться.

    А Петр на­чал соз­да­вать но­вое вой­ско из «по­теш­ных» рот.

    Так как «по­теш­ны­ми» за­ве­до­ва­ли не инс­пек­то­ра на­род­ных учи­лищ и не на­чальни­ки про­бир­ных па­ла­ток, то де­ло пош­ло быст­ро на лад.

    «Потешные» из ко­жи лез­ли, что­бы вы­рас­ти ско­рее, и в при­мер­ных бит­вах здо­ро­во ко­ло­ти­ли стрельцов.

    Петр ра­до­вал­ся, на них гля­дя, и ду­мал:

   «Скоро мы по­ка­жем се­бя!»

    И дей­ст­ви­тельно по­ка­зан.

    Первую по­бе­ду Петр одер­жал над тур­ка­ми.

    Это в оди­на­ко­вой сте­пе­ни изу­ми­ло и по­бе­ди­те­лей и по­беж­ден­ных.

    — Неужели мы по­би­ты?! — удив­ля­лись тур­ки. — Не мо­жет быть! Это су­деб­ная ошиб­ка!

    — Побиты, по­би­ты! — по­ка­зы­ва­ли все на­ро­ды Ев­ро­пы и Азии. — Са­ми ви­де­ли, как вы бе­жа­ли.

    Турки про­дол­жа­ли доп­ра­ши­вать сви­де­те­лей:

    — Может быть, мы бе­жа­ли по­за­ди, а рус­ские впе­ре­ди?

    Но на­ро­ды сто­яли твер­до на сво­ем и по­ка­зы­ва­ли:

    — Нет, вы бе­жа­ли впе­ре­ди, а рус­ские бе­жа­ли сза­ди и лу­пи­ли вас в спи­ны. Пос­мот­ри­те, там еще, ве­ро­ят­но, си­ня­ки сох­ра­ни­лись.

    Турки пос­мот­ре­ли друг дру­гу на спи­ны и вы­нуж­де­ны бы­ли приз­наться:

    — В са­мом де­ле си­ня­ки…

    Они груст­но опус­ти­ли ту­рец­кие но­сы на ту­рец­кие саб­ли, по­том са­ми опус­ти­лись на ту­рец­кие ков­ры и с го­ря ста­ли пить ту­рец­кий ко­фе.

    Русские так­же не ве­ри­ли, что по­бе­ди­ли, и ос­то­рож­но до­пы­ты­ва­лись у оче­вид­цев:

    — Мы бе­жа­ли впе­ре­ди ту­рок или сза­ди?

    Очевидцы ус­по­ко­или их:

    — Не сом­не­вай­тесь! Вы гна­ли ту­рок и лов­ко тре­па­ли их.

    Солдаты при­обод­ри­лись.

    — Побеждать, ока­зы­ва­ет­ся, лег­ко! — го­во­ри­ли они друг дру­гу.

    — Гораздо лег­че, чем быть по­беж­ден­ны­ми.

    — Много спо­соб­нее. Тут ты бьешь, а те­бя хва­лят. А там те­бя бьют и еще ру­га­ют.

    После пер­вой по­бе­ды пос­ле­до­ва­ла вто­рая, по­том третья, чет­вер­тая и все ос­тальные по­бе­ды.

    Война кон­чи­лась от­ня­ти­ем у ту­рок Азо­ва.

    Последний вско­ре на­учил­ся го­во­рить и пи­сать по-рус­ски.

    Впоследствии он со­вер­шен­но рас­ту­ре­чил­ся и на­чал пи­сать фельето­ны в рус­ских га­зе­тах, под­пи­сы­ва­ясь пол­ным име­нем: «Вл. Азов».

    Петр очень гор­дил­ся по­бе­дой над тур­ка­ми и от­ня­ти­ем у них Азо­ва.

    Духовенство ста­ло роп­тать...

    До Пет­ра рус­ский на­род был на­ро­дом-ре­коп­ла­ва­те­лем.

    Плавали рус­ские весьма от­важ­но, ку­па­ясь ле­том в ре­ке. Пла­ва­ли не­дур­но и на спи­не и на жи­во­те.

    Но о су­дах име­ли по­ня­тие весьма сла­бое.

Плавали русские весьма отважно.

 Однажды Петр, ос­мат­ри­вая ам­ба­ры Ни­ки­ты Ива­но­ви­ча Ро­ма­но­ва, уви­дел там «де­душ­ку рус­ско­го фло­та».

    «Дедушка» был весь изъеден чер­вя­ми, и тру­ха сы­па­лась из не­го, как из чле­на Го­су­дарст­вен­но­го со­ве­та.

    — Что это та­кое? — спро­сил Петр.

    Приближенные Пет­ра не мог­ли дать вер­но­го от­ве­та.

    — Это ко­ры­то! — ска­зал один приб­ли­жен­ный.

    — Корыто? Для че­го?

    — В та­ких ко­ры­тах на­ши пра­ма­те­ри ку­па­ли сво­их но­во­рож­ден­ных де­тей. На­род в те по­ры был рос­лый. Каж­дый но­во­рож­ден­ный имел по пя­ти са­жен рос­ту.

    Петр не­до­вер­чи­во ка­чал го­ло­вой. Дру­гой приб­ли­жен­ный, же­лая по­то­пить пер­во­го приб­ли­жен­но­го, сло­жил гу­бы в ехид­ную улыб­ку и го­ря­чо про­из­нес:

    — Не верь это­му льсте­цу, го­су­дарь! Он хо­чет выс­лу­житься, а по­то­му и го­во­рит, что сей нез­на­ко­мый ему пред­мет — ко­ры­то. Не ко­ры­то это, а ста­рин­ное ружье.

    — Врет он, — зак­ри­чал пер­вый приб­ли­жен­ный. — Это не ружье, а ко­ры­то!

    Долго бы спо­ри­ли рус­ские лю­ди, но в эту ми­ну­ту явил­ся не­мец Тим­мер­ман и разъяснил, что най­ден­ный пред­мет — анг­лий­ский бот.

    Петр не­мед­лен­но при­нял анг­ли­ча­ни­на на рус­скую служ­бу, ве­лел его по­чи­нить то­по­ром, пи­лой и ру­бан­ком.

    «Дедушка рус­ско­го фло­та» вско­ре поп­лыл по Пе­ре­яс­лавс­ко­му озе­ру, уп­рав­ля­емый мо­гу­чей ру­кой Пет­ра.

    В ко­рот­кое вре­мя у «де­душ­ки» по­яви­лись то­ва­ри­щи, ко­то­рые ве­се­ло по­нес­лись по вол­нам.

    Приближенные мо­ло­до­го ца­ря с уко­риз­ной смот­ре­ли на но­вую за­тею мо­ло­до­го Пет­ра и, ка­чая бо­ро­да­ми, взды­ха­ли:

    — Статочное ли де­ло рус­ско­му че­ло­ве­ку на суд­не пла­вать. Зем­ли у нас ма­ло, что ли! За­чем еще во­да нам по­на­до­би­лась?

    Петр сна­ча­ла про­бо­вал воз­ра­жать:

    — А ведь анг­ли­ча­не пла­ва­ют…

    Но ему от­ве­ча­ли:

    — Так то анг­ли­ча­не. У них зем­ли два ар­ши­на. Им и по­на­до­би­лось мо­ре. А нам на что?

    Народ так­же роп­тал:

    — Вода нам для питья и для ба­ни да­на. Грех пла­вать на ней в ка­ких-то ков­че­гах.

    Петр про­дол­жал стро­ить су­да. Па­ру­са все ча­ще и ча­ше ста­ли мелькать на Яузе и Пе­ре­яс­лавс­ком озе­ре.

    В на­ро­де ста­ли расп­рост­ра­няться слу­хи, что Петр ан­тих­рист.

    Мореплавание слиш­ком уже пре­ти­ло ре­ли­ги­оз­ным ду­шам…

    За что воз­го­ре­лась вой­на со шве­да­ми, не­из­вест­но. Ис­то­ри­ки в по­доб­ных слу­ча­ях пос­то­ян­но скры­ва­ют ис­тин­ную при­чи­ну.

    Но во­ина воз­го­ре­лась. В Шве­ции тог­да царст­во­вал Карл XII.

    — Хоть ты и две­над­ца­тый, а побью те­бя! — ска­зал Петр.

...Бежал к Мазепе в Полтаву...

    Карл при­над­ле­жал к сек­те «бе­гу­нов». Всю жизнь он к ко­му-ни­будь или от ко­го-ни­будь бе­жал.

    Бежал к Ма­зе­пе в Пол­та­ву, но Ворск­ла и рус­ские сол­да­ты про­из­ве­ли на не­го уд­ру­ча­ющее впе­чат­ле­ние, и он убе­жал из Пол­та­вы к та­та­рам.

    У та­тар он ос­тал­ся не­до­во­лен ку­мы­сом и бе­жал к сул­та­ну.

...Из Полтавы к татарам...

    Узнав, что у сул­та­на мно­го жен. Карл XII пос­пе­шил бе­жать от соб­лаз­на к се­бе на ро­ди­ну, где у не­го не бы­ло ни од­ной же­ны.

...От татар бежал к султану...

    Из Шве­ции бе­жал к по­ля­кам. От по­ля­ков сно­ва ку­да-то убе­жал.

    Смерти, прес­ле­до­вав­шей Кар­ла по пя­там, еле уда­лось нас­тиг­нуть его в ка­кой-то бит­ве, и она пос­пе­ши­ла вос­пользо­ваться этим слу­ча­ем.

    Петр же все вре­мя сто­ял на од­ном мес­те и за­ни­мал­ся де­лом — стро­ил, стру­гал, пи­лил, те­сал.

    В ре­зульта­те Петр ос­тал­ся по­бе­ди­те­лем.

...От султана на родину...

    Горел вос­ток за­рею но­вой. Уж на рав­ни­не по хол­мам гре­ме­ли пуш­ки. Дым баг­ро­вый клу­ба­ми всхо­дил к не­бе­сам навст­ре­чу ут­рен­ним лу­чам.

    Не по доб­рой во­ле гре­ме­ли пуш­ки. Их каж­дый раз за­ря­жа­ли с ка­зен­ной час­ти и вы­нуж­да­ли па­лить по шве­дам.

    Шведы то­же па­ли­ли, но пло­хо. Карл XII пос­ле оче­ред­но­го бегст­ва пов­ре­дил се­бе но­гу и не мог хо­дить.

    При са­мом на­ча­ле бит­вы Петр при­ка­зал вой­скам сво­им одер­жать по­бе­ду, и вой­ска не сме­ли ос­лу­шаться.

    Карл же XII не до­га­дал­ся это сде­лать, и вой­ска его не зна­ли, как вес­ти се­бя: одер­жать по­бе­ду или по­тер­петь по­ра­же­ние.

    После не­большо­го ко­ле­ба­ния шве­ды из двух зол выб­ра­ли меньшее — по­ра­же­ние…

    Много спо­собст­во­ва­ло по­ра­же­нию шве­дов при­сутст­вие в их вой­сках ма­ло­рос­сий­ско­го гет­ма­на Ма­зе­пы.

    Гетман был че­ло­век весьма об­ра­зо­ван­ный и до кон­ца сво­их дней сох­ра­нил сильную лю­бовь к же­нитьбе.

    В ис­кус­стве же­ниться Ма­зе­па не знал со­пер­ни­ков, но во­ево­да он был пло­хой. Не­уме­ни­ем во­евать он пе­ре­за­ра­зил все шведс­кое вой­ско, и оно не вы­дер­жа­ло на­тис­ка пет­ровс­ких войск.

    Шведы бе­жа­ли. Те же, ко­то­рым бы­ло лень бе­жать, сда­лись Пет­ру.

    Карл и Ма­зе­па не по­ле­ни­лись и бе­жа­ли.

    После Пол­тавс­кой бит­вы шве­ды по­ве­си­ли но­сы на квин­ту. Так они и ви­сят до сих пор.

    Русские же под пред­во­ди­тельством Пет­ра вы­со­ко под­ня­ли го­ло­вы.

    Гордые возв­ра­ти­лись вой­ска в Пе­тер­бург под зву­ки му­зы­ки.

    Народ на­руж­но ра­до­вал­ся и кри­чал «ура», но внут­рен­не роп­тал на Пет­ра.

    Победив ко­го сле­ду­ет, Петр за­ду­мал про­ру­бить ок­но в Ев­ро­пу.

    — Пора, — ска­зал он, — на лю­дей пос­мот­реть и се­бя по­ка­зать!

    Сановники светс­кие и ду­хов­ные при­ня­лись уве­ще­вать ца­ря.

    — Не бо­го­угод­ное ты де­ло за­те­ял! — го­во­ри­ли са­нов­ни­ки. — Ок­но де­ло греш­ное. Не по свя­той ста­ри­не пос­ту­па­ешь, царь.

    Светские са­нов­ни­ки под­хо­ди­ли с дип­ло­ма­ти­чес­кой сто­ро­ны и ве­ща­ли:

    — Окно, го­су­дарь, вещь опас­ная. Про­ру­бишь ок­но, а в не­го швед вле­зет.

    — А мы ему в шею нак­ла­дем! — сме­ял­ся Петр. — Он и уй­дет.

    — Уйдет швед, про­ле­зет в ок­но не­мец.

    — Немцу за­чем в ок­но? Мы его и в дверь пус­ка­ем.

    — Тогда не­мец из ок­на вы­ле­зет.

    — Зачем же ему вы­ле­зать?

    — А уж та­кая у нем­ца при­выч­ка. Не пус­тишь в дверь, он в ок­но вле­зет. Пус­тишь в дверь, он в ок­но и вы­ле­зет. Ха­рак­тер та­кой.

    Петр сме­ял­ся и про­дол­жал про­ру­бать ок­но.

    Петр про­ру­бал, а са­нов­ни­ки мирс­кие и ду­хов­ные при­хо­ди­ли по но­чам и за­ко­ла­чи­ва­ли ок­но.

    Петр не уны­вал и нас­той­чи­во про­дол­жал свою ра­бо­ту.

Окно в Европу.

    Когда ра­бо­та бы­ла окон­че­на и но­вый свет хлы­нул в про­руб­лен­ное ок­но, са­нов­ни­ки опьяне­ли от ужа­са и за­во­пи­ли:

    — Горе нам! Го­ре нам!

    И на­ча­лась меж­ду ни­ми и Пет­ром тай­ная борьба.

    Сановники каж­дую ночь упор­но за­ты­ка­ли по­душ­ка­ми про­руб­лен­ное ок­но в Ев­ро­пу.

    По ут­рам Петр вы­ни­мал по­душ­ки, а ули­чен­ных ви­нов­ни­ков ссы­лал и да­же каз­нил.

    Но ночью при­хо­ди­ли но­вые са­нов­ни­ки и при­но­си­ли но­вые по­душ­ки.

    И до са­мой смер­ти Пет­ра про­дол­жа­лась эта тай­ная борьба.

    Русскому на­ро­ду так и не уда­лось при жиз­ни Пет­ра уви­деть как сле­ду­ет Ев­ро­пу.

    А. С. Су­во­ри­ну в то вре­мя бы­ло все­го лет де­сять, и «Но­вое вре­мя» еще не су­щест­во­ва­ло.

    А га­зе­та бы­ла не­об­хо­ди­ма.

    Русский на­род ис­ко­ни сла­вил­ся тем, что не мог жить без га­зе­ты.

    Гостинодворцы не­ве­ро­ят­но ску­ча­ли, ли­шен­ные удо­вольствия да­вать взят­ки ре­пор­те­рам бульвар­ной прес­сы.

    Министры го­ре­ва­ли:

    — Некому восх­ва­лять на­ши дей­ст­вия. Пол­царст­ва за ко­ня… ви­но­ват, за пи­са­те­ля!

    Великие лю­ди пла­ка­ли:

    — Когда мы ум­рем, кто на­пи­шет о нас нек­ро­ло­ги? Пом­рем, как го­во­рят хох­лы, «и нек­ро­ло­га не по­ба­чим».

    Тогда сам Петр ре­шил из­да­вать га­зе­ту. Не­дол­го ду­мая, он по­дал про­ше­ние о раз­ре­ше­нии ему га­зе­ты под наз­ва­ни­ем «Ку­ран­ты о вся­ких де­лах Мос­ковс­ко­го го­су­дарст­ва и ок­рест­ных го­су­дарств».

    Газета ве­лась до­вольно сме­ло. В ней за­де­ва­лись не только по­ли­ция, Гер­ма­ния и ду­хо­венст­во, но и выс­шие са­нов­ни­ки.

    Однако га­зе­та ни ра­зу не под­верг­лась кон­фис­ка­ции и ре­дак­тор ни ра­зу не был ошт­ра­фо­ван и да­же не по­са­жен в «Крес­ты».

    Можно сме­ло ска­зать, что во вре­мя «Ку­ран­тов» га­зет­ные ра­бот­ни­ки пользо­ва­лись пол­ней­шей сво­бо­дой сло­ва.

    Это был луч­ший пе­ри­од в пе­ри­оди­чес­кой рус­ской пе­ча­ти.

    Народ роп­тал.

    От на­ук и ис­кус­ств Ми­ло­серд­ный Бог спас до­пет­ровс­кую бла­го­чес­ти­вую Русь.

    Географией ин­те­ре­со­ва­лись только из­воз­чи­ки. Ис­то­ри­ей — то­же из­воз­чи­ки.

    Люди выс­ших клас­сов счи­та­ли ни­же сво­его дос­то­инст­ва за­ни­маться на­ука­ми.

    Искусством ве­да­ли улич­ные мальчиш­ки — ле­пи­ли из сне­га весьма за­мыс­ло­ва­тые фи­гу­ры и ри­со­ва­ли на за­бо­рах уг­лем не ху­же дру­гих.

    К ли­те­ра­ту­ре рус­ский на­род спо­кон ве­ков чувст­во­вал приз­ва­ние, и при Пет­ре ли­те­ра­ту­ра, хо­тя и уст­ная, сильно проц­ве­та­ла.

    Народ-творец из­ли­вал свою ду­шу в ли­ри­чес­ких про­из­ве­де­ни­ях, хва­тав­ших за ду­шу как рус­ских, так и иност­ран­цев.

    Некоторые из этих эле­гий дош­ли до нас. Од­на из них на­чи­на­лась так:

    Не тя­ни ме­ня за но­гу,

    Ай, Дид! Ой, Ла­до!

    Из-под теп­ленькой пе­ри­ны,

    Ай, Дид! Ой, Ла­до!

    Из про­за­ичес­ких со­чи­не­ний к нам дош­ли пре­вос­ход­ные сказ­ки, в ко­то­рых го­во­ри­лось о пер­вой рус­ской ави­атор­ше Ба­бе-Яге, ле­тав­шей на ап­па­ра­те, ко­то­рый был тя­же­лее воз­ду­ха, — в сту­пе.

    Петру все это по­ка­за­лось ма­ло.

    — На­ро­ду мно­го, — ска­зал он, — а на­уки ма­ло! Вы бы по­учи­лись нем­нож­ко.

    Он на­чал с ми­нист­ров, уса­див их за аз­бу­ку. Ми­нист­ры пла­ка­ли и не хо­те­ли учиться.

    Петр ко­ло­тил их ду­бин­кой и в ко­рот­кое вре­мя дос­тиг нес­лы­хан­ных ре­зульта­тов — поч­ти все ми­нист­ры все­го в два-три го­да на­учи­лись чи­тать и пи­сать.

    Петр наг­ра­дил их за это чи­на­ми и ти­ту­ла­ми, и только тог­да они по­ня­ли, что ко­рень уче­ния го­рек, а пло­ды его слад­ки.

Он начал с министров, усадив их за азбуку.

    К кон­цу царст­во­ва­ния Пет­ра поч­ти не бы­ло ни од­но­го прид­вор­но­го ге­не­ра­ла, ко­то­рый под­пи­сы­вал­ся бы крес­том.

    В его царст­во­ва­ние был за­ло­жен пер­вый ка­мень рус­ской письмен­ной сло­вес­нос­ти — по при­ка­зу Пет­ра был рож­ден Вя­чес­лав Ива­нов, прос­ла­вив­ший­ся в то вре­мя под фа­ми­ли­ей Тре­ди­аковс­ко­го.

    Об ис­кус­стве так­же мно­го за­бо­тил­ся Петр.

    Народ, ви­дя это, вти­хо­мол­ку пла­кал с го­ря и го­ря­чо мо­лил­ся об из­бав­ле­нии от на­уки, ис­кус­ства и ли­те­ра­ту­ры Свя­той Ру­си.

    В то вре­мя на­род рус­ский еще пре­бы­вал в ис­тин­ном бла­го­чес­тии.

    Сотрудников се­бе Петр вы­би­рал дол­го, но выб­рав, не ве­шал их зря, а зас­тав­лял за­ни­маться де­лом.

    В пер­вые го­ды сво­его царст­во­ва­ния он ок­ру­жил се­бя сот­руд­ни­ка­ми из бо­яр.

    Но ког­да пос­лед­ним об­ри­ли бо­ро­ды, Петр уви­дел, что они для служ­бы Рос­сии не при­год­ны, и при­нял­ся вы­би­рать сот­руд­ни­ков из прос­тых лю­дей.

    Бояре так­же не бы­ли до­вольны ца­рем. В осо­бен­нос­ти им не пон­ра­ви­лось то, что мо­ло­дой царь ко­ло­тил их ду­бин­кой.

    — Сколько на све­те Русь сто­ит, — вор­ча­ли бо­яре, — нас би­ли ба­то­га­ми, а Петр ду­бин­ку за­вел. Обид­но.

    И пат­ри­оти­чес­кое серд­це бо­яр так стра­да­ло, что да­же пла­ха не уте­ша­ла их.

    — Ты раньше пос­те­гай, — го­во­ри­ли они, — а по­том каз­ни. А то ду­бин­кой… Что мы, анг­ли­ча­не ли­бо фран­цу­зы, что­бы нас ду­бин­кой би­ли? Ты нам ба­то­ги по­да­вай…

    Среди са­нов­ни­ков, выб­ран­ных из прос­то­го на­ро­да, вы­де­лил­ся Мен­ши­ков.

    Петр взял его за то, что пи­ро­га­ми тор­го­вал.

    — Хоть пи­ро­га­ми тор­го­вать уме­ет! — ска­зал Петр. — А бо­яре да­же это­го не уме­ют.

    Меншикову са­нов­ничье ре­мес­ло по­ка­за­лось го­раз­до бо­лее вы­год­ным, чем ре­мес­ло пи­рож­ни­ка, и он рев­ност­но при­нял­ся за но­вое де­ло.

    Видя, что опыт с Мен­ши­ко­вым удал­ся, Петр еще больше на­лег на прос­той на­род. Каж­до­го но­во­го кан­ди­да­та в са­нов­ни­ки Петр спра­ши­вал:

    — Из бо­яр?

    И ес­ли спро­шен­ный от­ве­чал ут­вер­ди­тельно, Петр го­во­рил ему:

    — Ступай, брат, от­ку­да при­шел! Мне бе­ло­ру­чек не на­до.

    Когда же кан­ди­дат от­ве­чал от­ри­ца­тельно, Петр приб­ли­жал его к се­бе и да­вал ра­бо­ту.

    Впоследствии мно­го гра­фов и кня­зей пе­ре­оде­ва­лись прос­то­лю­ди­на­ми и пос­ту­па­ли на служ­бу к Пет­ру.

    Когда об­ман об­на­ру­жи­вал­ся, Петр не сер­дил­ся.

    Так, под ви­дом ра­бо­чих, пос­ту­па­ли в са­нов­ни­ки к Пет­ру князья Дол­го­ру­кие, Ше­ре­ме­те­вы, Толс­тые, Брюс и др.

    Меншиков на скло­не лет сво­их зас­ку­чал по ре­мес­лу пи­рож­ни­ка, и од­наж­ды у не­го блес­ну­ла мысль:

    — Чем Рос­сия не пи­рог?

    И он по­ти­хо­неч­ку стал про­да­вать этот слад­кий пи­рог…

    И сре­ди ос­тальных сот­руд­ни­ков наш­лись под­ра­жа­те­ли Мен­ши­ко­ву.

    Петр ве­шал по­нем­но­гу «пи­рож­ни­ков», но да­же эта край­няя ме­ра ред­ко исп­рав­ля­ла их.

    Считать Рос­сию пи­ро­гом и про­да­вать ее тай­но по час­тям сде­ла­лось вто­рой на­ту­рой у мно­гих са­нов­ни­ков поч­ти до на­ших дней.

    Петр Ве­ли­кий час­то ез­дил за гра­ни­цу.

    Вечно оза­бо­чен­ный го­су­дарст­вен­ны­ми де­ла­ми, он од­наж­ды в Са­ар­да­ме дал по­ще­чи­ну од­но­му чест­но­му гол­ланд­цу.

    Жители Са­ар­да­ма еще до сих пор гор­дят­ся этой ис­то­ри­чес­кой по­ще­чи­ной и за­ди­ра­ют нос пред жи­те­ля­ми ос­тальных гол­ландс­ких го­ро­дов.

    — Мы не ка­кие-ни­будь! — го­во­рят с гор­достью са­ар­дам­цы. — Сам Петр Ве­ли­кий изб­рал для по­ще­чи­ны фи­зи­оно­мию од­но­го из на­ших граж­дан.

    Осчастливив са­ар­дам­цев, Петр уехал в Амс­тер­дам, где стал учиться плот­ничьему ис­кус­ству.

    Теша брев­на, он не­од­нок­рат­но ду­мал:

    «Вот так я об­те­шу бо­яр».

    Впоследствии Петр дол­жен был соз­наться, что об­те­сать брев­но го­раз­до лег­че, чем об­те­сать бо­яри­на…

    Все-таки до кон­ца жиз­ни Петр не вы­пус­тил из сво­их мо­зо­лис­тых царст­вен­ных рук то­по­ра и ру­бан­ка.

    И до кон­ца сво­ей жиз­ни он ос­тал­ся ве­ли­ким ца­рем-плот­ни­ком…

    Умер Петр, прос­ту­див­шись при спа­се­нии уто­пав­ших сол­дат.

    Великий мо­реп­ла­ва­тель не уто­нул, спа­сая сол­дат. Только че­рез двес­ти лет по­то­пил его скульптор Бе­ренш­там сво­им па­мят­ни­ком на Се­натс­кой пло­ща­ди…

    Русь сильно бы­ла дви­ну­та впе­ред мо­гу­чей ру­кой ге­ни­ально­го ве­ли­ка­на.

    Но… Не все бы­ло сде­ла­но.

    Петр зас­тал Русь бо­ро­да­тою и ос­та­вил ее взлох­ма­чен­ною.

    До Ека­те­ри­ны Вто­рой пре­ем­ни­ки Пет­ра бы­ли от­час­ти по­хо­жи на ре­дак­то­ров сов­ре­мен­ных рус­ских га­зет. Под­пи­сы­ва­ет­ся ре­дак­то­ром один, а ре­дак­ти­ру­ет дру­гой…

    После Пет­ра бы­ла про­возг­ла­ше­на им­пе­рат­ри­цей Ека­те­ри­на Пер­вая.

    Управлял Мен­ши­ков.

    После Ека­те­ри­ны Пер­вой взо­шел на прес­тол ма­ло­лет­ний Петр Вто­рой.

    Управлял Мен­ши­ков, а по­том Дол­го­ру­кие.

    Петр II умер. Бы­ла ко­ро­но­ва­на Ан­на Ио­ан­нов­на.

    Управлял Би­рон.

    Анну Ио­ан­нов­ну сме­ни­ла Ан­на Ле­опольдов­на.

    Управлял Ос­тер­ман.

    Анна Ле­опольдов­на бы­ла сверг­ну­та Ели­за­ве­той Пет­ров­ной.

    Управлял Лес­ток, а по­том Ра­зу­мовс­кий.

    После Ели­за­ве­ты на прес­тол взо­шел Петр Тре­тий.

     Уп­рав­ля­ли все, кто жил при Пет­ре и ко­му только бы­ло не лень.

Летом в самую сильную жару шубы и валенки в домах временщиков не прятались далеко.

    Вельможи де­ли­лись на две пар­тии: 1) ссы­ла­ющих и 2) ссы­ла­емых в Си­бирь.

    Очень час­то в од­ну ночь ссы­ла­ющие пе­ре­хо­ди­ли в пар­тию ссы­ла­емых и на­обо­рот.

    Меншиков ссы­лал, ссы­лал, по­ка не­ча­ян­но не был сос­лан в Си­бирь Дол­го­ру­ки­ми.

    Долгоруких сос­лал в стра­ну, ку­да Ма­кар те­лят не го­ня­ет, Би­рон.

    Бирона сос­лал Ми­них, хо­тя он сам был не­мец.

    Миниха сос­лал Лес­ток.

    Лестока сос­лал пе­ре­шед­ший из пар­тии ссы­ла­емых в пар­тию ссы­ла­ющих Бес­ту­жев-Рю­мин.

    У са­мых сильных вельмож че­мо­да­ны бы­ли пос­то­ян­но за­вя­за­ны, на слу­чай не­ожи­дан­ной ссыл­ки.

    Летом в са­мую сильную жа­ру шу­бы и ва­лен­ки в до­мах вре­мен­щи­ков не пря­та­лись да­ле­ко.

    — В Си­би­ри и ле­том хо­лод­но! — го­во­ри­ли вельмо­жи.

    Сделавшись вре­мен­щи­ком, са­нов­ник ста­рал­ся как мож­но больше ссы­лать в Си­бирь на­ро­ду.

    Делалось это не от злос­ти, а от прак­тич­нос­ти ума. Каж­дый вре­мен­щик ду­мал:

    «Чем больше сош­лю в Си­бирь вельмож, тем ве­се­лее мне по­том бу­дет».

    Так по­нем­но­гу ста­ла за­се­ляться Си­бирь.

    Пионерами в Си­би­ри ока­за­лись вре­мен­щи­ки, что да­ло по­вод тог­даш­ним ост­ря­кам ост­рить:

    — Как ви­ди­те, и вре­мен­щи­ки мо­гут на что-ни­будь при­го­диться…

    При дво­ре Ека­те­ри­ны че­ло­век был по­хож на ор­ла.

    Каждый ге­не­рал, каж­дый прид­вор­ный был ор­лом. Так они и вош­ли в ис­то­рию под сбор­ным псев­до­ни­мом «ека­те­ри­нинс­кие ор­лы».

    Главный орел был бли­зо­рук и прос­ла­вил­ся тем, что пос­то­ян­но ног­ти грыз. Зва­ли его «князь По­тем­кин-Тав­ри­чес­кий».

    «Таврическим» его проз­ва­ли за то, что он жил в Тав­ри­чес­ком двор­це на Шпа­лер­ной, где те­перь по­ме­ща­ет­ся Го­су­дарст­вен­ная ду­ма.

    Происходил По­тем­кин из очень бед­ной семьи, что его и выд­ви­ну­ло.

    Как орел, он лю­бил иног­да пи­таться жи­вой кровью, но жи­вой кро­ви уж поч­ти не бы­ло на свя­той Ру­си. Би­рон пос­лед­нюю вы­пил…

    Сама Ека­те­ри­на об­ла­да­ла не­дю­жин­ным ли­те­ра­тур­ным та­лан­том, и при бо­лее счаст­ли­вых ус­ло­ви­ях она сде­ла­ла бы блес­тя­щую карьеру пи­са­тельни­цы.

    Но для бла­га стра­ны она не пош­ла по усы­пан­но­му ро­за­ми пу­ти пи­са­те­лей, а изб­ра­ла путь дру­гой.

    Однако всю жизнь им­пе­рат­ри­ца лю­би­ла чи­тать и зна­ла сов­ре­мен­ную ей ли­те­ра­ту­ру луч­ше лю­бо­го ны­неш­не­го кри­ти­ка.

    В сво­бод­ное от го­су­дарст­вен­ных и про­чих дел вре­мя Ека­те­ри­на пи­са­ла по­вес­ти, ко­ме­дии и шут­ли­вые фельето­ны.

    Но бла­го­да­ря тог­даш­ней цен­зу­ре про­из­ве­де­ния Ека­те­ри­ны Ве­ли­кой не мог­ли уви­деть свет и бы­ли только на­пе­ча­та­ны лет пят­над­цать то­му на­зад, ког­да цен­зу­ра вре­мен­но ста­ла нем­но­го ли­бе­ральнее.

    Кроме ли­те­ра­ту­ры, Ека­те­ри­на Ве­ли­кая еще ве­ла весьма удач­ные во­ины с тур­ка­ми и не ме­нее удач­но уст­ра­ива­ла внут­рен­ние де­ла го­су­дарст­ва.

    С са­мо­го на­ча­ла сво­его царст­во­ва­ния Ека­те­ри­на при­ня­лась за про­ект но­во­го го­су­дарст­вен­но­го уст­рой­ст­ва.

    — Созову на­род­ных предс­та­ви­те­лей! — ре­ши­ла Ека­те­ри­на. — Пусть сам на­род ре­шит, как ему луч­ше жить.

    Стали со­зы­вать за­ко­но­да­тельную ко­мис­сию из на­род­ных предс­та­ви­те­лей.

    Жены с воп­лем про­во­жа­ли сво­их му­жей в Пе­тер­бург.

    — В за­ко­но­да­те­ли бе­ру-у-ут! — вы­ли же­ны. — Про­па­ли на­ши го­ло­вуш­ки…

    Старики мо­лит­вен­но шеп­та­ли:

    — Дан вам Бог от­быть за­ко­но­да­тельную по­вин­ность бла­го­по­луч­но.

    Депутаты при­бы­ли в Моск­ву и бы­ли не­ве­ро­ят­но удив­ле­ны, что их не бьют и не са­жа­ют в кре­пость.

    Наоборот, им­пе­рат­ри­ца при­ка­за­ла ока­зать им лас­ко­вый при­ем и по­са­ди­ла их не в тюрьму, а в Гра­но­ви­тую па­ла­ту.

    Императрица вы­ра­бо­та­ла «На­каз», в ко­то­ром де­пу­та­там пред­ла­га­лось вы­ра­бо­тать за­ко­ны.

    Депутаты го­ря­чо при­ня­лись за де­ло с ут­ра до но­чи и на­ко­нец за­яви­ли:

    — Кончили!

    Обрадованная Ека­те­ри­на спро­си­ла:

    — Что сде­ла­ли? Де­пу­та­ты за­яви­ли:

    — Много сде­ла­ли, Ма­туш­ка-Го­су­да­ры­ня. Во-пер­вых, пос­та­но­ви­ли под­нес­ти те­бе ти­тул «Муд­рая»…

    Екатерина бы­ла изум­ле­на.

    — А за­ко­ны?

    — Законы?! Что ж за­ко­ны. За­ко­ны не волк — в лес не убе­гут. А ес­ли убе­гут, тем луч­ше. Пусть жи­вут вол­ки и мед­ве­ди по за­ко­ну…

    Подавив до­са­ду, Ека­те­ри­на спро­си­ла сно­ва:

    — Что еще сде­ла­ли?

    — Постановили, Ма­туш­ка-Го­су­да­ры­ня, под­нес­ти те­бе еще один ти­тул: «Ве­ли­кая».

    Екатерина нерв­но прер­ва­ла их:

    — А кре­пост­ное пра­во унич­то­жи­ли?

    — Крепостное пра­во! — от­ве­ти­ли де­пу­та­ты. — За­чем то­ро­питься? Му­жич­ки по­дож­дут. Им что? Сы­ты, обу­ты, вы­по­ро­ты… По­дож­дут.

    — Что же вы сде­ла­ли? За­чем вас со­зы­ва­ли?

    Депутаты важ­но пог­ла­ди­ли бо­ро­ды.

    — А сде­ла­ли мы не­ма­ло. Ра­бо­та­ли, ма­туш­ка го­су­да­ры­ня. И вы­ра­бо­та­ли.

    — Что вы­ра­бо­та­ли?

    — Выработали еще один ти­тул для те­бя, ма­туш­ка: «Мать оте­чест­ва». Ка­ко­во?

    Екатерина уви­де­ла, что чем больше за­ко­но­да­тельная ко­мис­сия бу­дет за­се­дать, тем больше ти­ту­лов и меньше за­ко­нов она бу­дет иметь.

    — Поезжайте до­мой! — ска­за­ла она де­пу­та­там. — По­ез­жай­те, Ти­мош­ки. Без вас пло­хо, а с ва­ми еще ху­же.

    В 1775 го­ду Ека­те­ри­на Ве­ли­кая раз­де­ли­ла Русь на гу­бер­нии.

    Сделано это бы­ло так.

    Собирали нес­колько сел и за­яв­ля­ли им:

    — Отныне вы не се­ла, а го­ро­да!

    Села че­са­ли за­тыл­ки и мям­ли­ли:

    — Ишь ты, го­ро­да!… А мы ду­ма­ли, что се­ла­ми ро­ди­лись, се­ла­ми и ум­рем.

    Но, по­че­сав сколько по­ла­га­лось за­тыл­ки, се­ла ста­но­ви­лись го­ро­да­ми.

    Потом бра­ли нем­ца и наз­на­ча­ли его гу­бер­на­то­ром. Пред отъездом нем­цу со­об­ща­ли:

    — Будете пра­вить гу­бер­ни­ей!

    Немец не воз­ра­жал. На­обо­рот, он ки­вал го­ло­вой и с дос­то­инст­вом от­ве­чал:

    — Гут! Мой с ма­лых лет на гу­бер­на­тор ушил­ся… Бу­ду ха­рош гу­бер­на­тор.

    В но­вых гу­бер­ни­ях раз­де­ли­ли на­род на три сос­ло­вия, при­чем стро­го при­дер­жи­ва­лись брюч­но­го и са­пож­но­го цен­за.

    У ко­го бы­ли це­лы са­по­ги и брю­ки, тот был за­чис­лен в ку­пе­чес­кое сос­ло­вие.

    Тот, кто имел рва­ные са­по­ги, но брю­ки це­лые, по­па­дал в ме­щанс­кое сос­ло­вие.

    Лица же, у ко­то­рых са­по­ги про­си­ли ка­ши, а брю­ки бы­ли с вен­ти­ля­ци­ей, сос­та­ви­ли сос­ло­вие ре­мес­лен­ни­ков.

    Всем трем сос­ло­ви­ям бы­ла да­ро­ва­на сво­бо­да да­вать взят­ки чет­вер­то­му сос­ло­вию — дво­рянст­ву…

    Последнее сос­ло­вие в то вре­мя сос­тав­ля­ло и по­ли­цию, и ми­ли­цию, и юс­ти­цию в стра­не. Да­вать ему взят­ку бы­ло не­об­хо­ди­мо…

    К счастью, дво­ря­не во­сем­над­ца­то­го ве­ка бы­ли лю­ди ум­ные: не упус­ка­ли то­го, что плы­ло к ним в ру­ки, и все ос­тальные сос­ло­вия чувст­во­ва­ли се­бя срав­ни­тельно не­дур­но.

    Много лет Ека­те­ри­на ве­ла вой­ну с тур­ка­ми.

    В сущ­нос­ти, во­ева­ла только Ека­те­ри­на. Тур­ки только кри­ча­ли «Алла! Ал­ла!» и отс­ту­па­ли.

    Перед каж­дой но­вой вой­ной ту­рец­кие пол­ко­вод­цы лю­без­но ос­ве­дом­ля­лись у рус­ских пол­ко­вод­цев:

    — Какие го­ро­да хо­ти­те у нас отоб­рать?

    Русские на­зы­ва­ли го­ро­да.

    — А нельзя ли спи­со­чек сос­та­вить?

    Русские пол­ко­вод­цы сос­тав­ля­ли спи­сок го­ро­дов, ко­то­рые со­би­ра­лись взять у ту­рок, и по­сы­ла­ли па­шам.

    Паши про­чи­ты­ва­ли спи­сок и не­мед­лен­но от­да­ва­ли при­каз сво­ему вой­ску бро­сать ору­жие и бе­жать в па­ни­чес­ком стра­хе.

    С тур­ка­ми уже тог­да бы­ло лег­че во­евать, чем со сту­ден­чес­кой де­монст­ра­ци­ей.

    На сту­ден­чес­ких де­монст­ра­ци­ях хоть кри­чат, а тур­ки в большинст­ве слу­ча­ев при бегст­ве не на­ру­ша­ли ти­ши­ны и спо­кой­ст­вия.

    Завоеванные зем­ли По­тем­кин заст­ра­ивал де­рев­ня­ми и за­се­лял крестьяна­ми.

    С те­че­ни­ем вре­ме­ни ока­за­лось, что и де­рев­ни и му­жич­ки бы­ли де­ко­ра­тив­ные.

    Деревни ста­вил Ста­нис­лавс­кий из Ху­до­жест­вен­но­го те­ат­ра, а му­жи­ков иг­ра­ли Чи­ри­ков, Юш­ке­вич и Ды­мов.

    Поговаривали да­же, что и тур­ки, с ко­то­ры­ми во­евал По­тем­кин, бы­ли де­ко­ра­тив­ные.

    Однако зем­ли, ко­то­рые бы­ли за­во­ева­ны при Ека­те­ри­не, бы­ли нас­то­ящие, соч­ные и да­ва­ли прек­рас­ные пло­ды.

    Все спод­виж­ни­ки Ека­те­ри­ны бы­ли очень та­лант­ли­вы от ма­ла до ве­ли­ка.

    В пер­вые го­ды царст­во­ва­ния Ека­те­ри­ны был очень по­пу­ля­рен Гри­го­рий Ор­лов.

    Это был ве­ли­кий го­су­дарст­вен­ный ум. Он од­ной ру­кой под­ни­мал тя­же­лую прид­вор­ную ка­ре­ту.

    Брат Гри­го­рия Ор­ло­ва Алек­сей был блес­тя­щий дип­ло­мат. Он од­ной ру­кой мог удер­жать на мес­те чет­вер­ку ло­ша­дей.

    Все-таки удер­жать сво­его вли­яния при дво­ре он не мог, и вско­ре его власть пе­реш­ла к По­тем­ки­ну.

    Последним ор­ле­ны­шем был граф Зу­бов, прос­ла­вив­ший­ся тем, что ни­ка­ки­ми та­лан­та­ми не об­ла­дал.

    — Это у нас фа­мильное! — го­во­рил не без над­мен­нос­ти мо­ло­дой ор­ле­ныш. — Мы, Зу­бо­вы, вы­ше та­лан­та!

    Больше всех из «ека­те­ри­нинс­ких ор­лов» прос­ла­вил­ся Су­во­ров.

    Между Су­во­ро­вым и дру­ги­ми пол­ко­вод­ца­ми бы­ла су­щест­вен­ная раз­ни­ца. Су­во­ров был чу­да­ком в мир­ное вре­мя и ге­ро­ем на во­ине…

    Суворов от­лич­но пел пе­ту­хом, а это­го да­же На­по­ле­он сде­лать не мог.

    Однажды су­во­ровс­кое «ку­ку­ре­ку» раз­би­ло на­го­ло­ву неп­ри­яте­ля и спас­ло на­ше вой­ско от по­зор­но­го по­ра­же­ния.

    Произошло это сле­ду­ющим об­ра­зом.

    Атакуя неп­ри­яте­ля, Су­во­ров за­ме­тил, что его ар­мия втрое больше на­шей.

    Не на­де­ясь на по­бе­ду, Су­во­ров под­ле­тел вер­хом к са­мо­му но­су неп­ри­яте­ля и за­пел «ку­ку­ре­ку».

    Неприятельское вой­ско ос­та­но­ви­лось и зас­по­ри­ло.

    — Это пе­тух, наз­на­чен­ный ге­не­ра­лом! — кри­ча­ли од­ни.

    — Нет, это ге­не­рал, наз­на­чен­ный пе­ту­хом! — спо­ри­ли дру­гие.

    А по­ка они спо­ри­ли, Су­во­ров ве­лел пе­ре­вя­зать всех и взять в плен.

    И еще был один орел, судьба ко­то­ро­го бы­ла весьма пе­чальна, — он пи­сал оды.

    Питаясь мерт­ве­чи­ной, сей орел жил дол­го и кон­чил дни свои поч­ти тра­ги­чес­ки — ми­нист­ром на­род­но­го прос­ве­ще­ния.

    Имя это­го ор­ла, иног­да па­рив­ше­го под об­ла­ка­ми, иног­да прес­мы­кав­ше­го­ся по зем­ле, бы­ло Дер­жа­вин.

    При Ека­те­ри­не на­ука и ис­кус­ство сильно прод­ви­ну­лись впе­ред.

    Был изоб­ре­тен са­мо­вар.

    При изоб­ре­те­нии его нем­цы по­же­ла­ли пе­ре­нять уст­рой­ст­во са­мо­ва­ра, но ни­как не мог­ли дой­ти до это­го.

    Напрасно иност­ран­ные пра­ви­тельства при­ка­зы­ва­ли сво­им пос­лам в Рос­сии:

    — Во что­бы бы то ни ста­ло уз­най­те сек­рет при­го­тов­ле­ния са­мо­ва­ра.

    Как пос­лы ни ста­ра­лись, ни­че­го не мог­ли до­биться. Рус­ские хра­ни­ли стро­го эту тай­ну.

    Потом бы­ли усо­вер­шенст­во­ва­ны кнут и ду­га.

    Было мно­го ху­дож­ни­ков, скульпто­ров, ри­со­вав­ших и ле­пив­ших во мно­го раз луч­ше ны­неш­них. К со­жа­ле­нию, ни име­на этих ве­ли­ких лю­дей, ни их ве­ли­кие тво­ре­ния не дош­ли до нас.

    Громадные ус­пе­хи сде­ла­ла ли­те­ра­ту­ра. Все пи­са­ли. Про­фес­со­ра, ге­не­ра­лы, мо­ло­дые офи­це­ры со­чи­ня­ли сти­хи и про­зу.

    Лучшими рус­ски­ми пи­са­те­ля­ми бы­ли Вольтер и Жан-Жак Рус­со.

    Лучшими рус­ски­ми по­эта­ми бы­ли Вер­ги­лий и Пин­дар.

    Все ос­тальные: Ло­мо­но­сов, Су­ма­ро­ков, Фон­ви­зин и дру­гие — пос­то­ян­но под­ра­жа­ли им.

    Самым вы­год­ным ре­мес­лом в ли­те­ра­ту­ре бы­ло пи­сать оды.

    Этот бла­го­род­ный род по­эзии не только хо­ро­шо кор­мил, оде­вал и обу­вал по­этов, но и в чи­ны про­из­во­дил.

    Одописцы бла­женст­во­ва­ли, но и дру­гие пи­са­те­ли проц­ве­та­ли.

    Вообще все проц­ве­та­ло.

    Павел Пер­вый не лю­бил шу­ток. Нес­колько дней спус­тя пос­ле вос­шест­вия на прес­тол он от­дал ко­ман­ду:

    — Россия, строй­ся!

    Не все бы­ли под­го­тов­ле­ны к этой ко­ман­де, и. ес­тест­вен­но, про­изош­ла за­мин­ка. . . . . . .

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    Но преж­де чем Русь на­учи­лась мар­ши­ро­вать и хо­дить в но­гу, Па­вел Пер­вый скон­чал­ся, и на прес­тол всту­пил Алек­сандр Пер­вый.

    После мир­ной кон­чи­ны Пав­ла Пер­во­го на прес­тол взо­шел Алек­сандр Пер­вый.

    Это сильно оби­де­ло На­по­ле­она.

    — Я не мо­гу до­пус­тить, — за­явил он, — что­бы на од­ном зем­ном ша­ре бы­ли два пер­вых го­су­да­ря! Или я, или Алек­сандр.

    Наполеон при­ка­зал фран­цу­зам одеться и пой­ти на Моск­ву. Фран­цу­зы не­охот­но оде­ва­лись. Зас­те­ги­вая пальто, они вор­ча­ли:

    — Зачем нам Моск­ва? Нам и до­ма хо­ро­шо. Сы­ты, оде­ты, обу­ты. Каж­дый из нас фран­цу­жен­ку на со­дер­жа­нии име­ет… Че­го еще не­дос­та­ет?

    Французы ре­ши­тельно се­ли. Ви­дя, что де­ло пло­хо. На­по­ле­он крик­нул:

    — Барабанщики, впе­ред!

    Вышли ба­ра­бан­щи­ки и за­ба­ра­ба­ни­ли по­ход. Фран­цу­зы дрог­ну­ли и пус­ти­лись в путь.

    Как На­по­ле­он ни скры­вал сво­его на­ме­ре­ния на­пасть на Рос­сию, но лишь только он пе­ре­шел рус­скую гра­ни­цу, в Пе­тер­бур­ге уз­на­ли об этом.

    Народ рус­ский вски­пел.

    — Как! — гре­ме­ли по Рос­сии не­го­ду­ющие го­ло­са. — Ка­кие-то фран­цу­зиш­ки сме­ют ид­ти на нас вой­ной. Да мы их шап­ка­ми за­ки­да­ем!

    Шапки страш­но вздо­ро­жа­ли в один день. Все пат­ри­оты спе­ши­ли на­ку­пить се­бе ша­пок для за­ки­ды­ва­ния фран­цу­зов.

    Александр соб­рал двес­ти ты­сяч сол­дат и раз­де­лил их по­ров­ну меж­ду ге­не­ра­ла­ми: гру­зи­ном и нем­цем.

    Но выш­ло раз­ног­ла­сие меж­ду ге­не­ра­ла­ми. Пыл­кий гру­зин, за­щи­щен­ный при этом спе­ре­ди большим гру­зинс­ким но­сом, рвал­ся впе­ред, а хо­лод­ный не­мец при­ка­зы­вал отс­ту­пать.

    Тогда Алек­сандр наз­на­чил глав­но­ко­ман­ду­ющим рус­ско­го кня­зя Ку­ту­зо­ва.

    Приехав в ар­мию, Ку­ту­зов с изум­ле­ни­ем за­ме­тил:

    — Разве с та­ки­ми мо­лод­ца­ми мож­но отс­ту­пать?

    Но при­ка­зал про­дол­жать отс­туп­ле­ние.

    «Но вот наш­ли большое по­ле!»

    Поле это на­зы­ва­лось се­ло Бо­ро­ди­но.

    Кутузов пост­ро­ил свою ар­мию с та­ким рас­че­том, что­бы фран­цу­зы по­тер­пе­ли по­ра­же­ние.

    Наполеону не уда­лось так удач­но пост­ро­ить сво­их фран­цу­зов.

    Он, по обык­но­ве­нию, ко­неч­но, ес­ли Ило­вай­ский не врет, уст­ре­мил свои глав­ные си­лы на то, что­бы прор­вать наш центр, а нуж­но бы­ло сде­лать на­обо­рот.

    Наполеону нуж­но бы­ло уст­ре­мить свои глав­ные си­лы на то, что­бы прор­вать свой собст­вен­ный центр.

    Прорвав се­бе центр, На­по­ле­он дол­жен был сесть на ле­вое кры­ло и уле­теть в Па­риж.

    Но им­пе­ра­тор фран­цу­зов про­дол­жал де­лать ошиб­ку за ошиб­кой.

    Кутузов же оши­бок де­лать не же­лал, а при­ка­зы­вал только стре­лять.

    Это очень огор­ча­ло На­по­ле­она.

    — Некультурная на­ция! — жа­ло­вал­ся он сво­им ге­не­ра­лам. — Я их за­во­евать хо­чу, а они еще стре­ля­ют.

    Обратившись к мар­ша­лу Да­ву, На­по­ле­он пред­ло­жил:

    — Ты бы их по­да­вил нем­но­го.

    Но Да­ву от­ри­ца­тельно по­ка­чал го­ло­вой.

    — Пробовал да­вить, ва­ше ве­ли­чест­во, да они не да­ют­ся. Не­по­ни­ма­ющий на­род.

    После де­ся­ти­ча­со­во­го ру­ко­паш­но­го боя ата­ки прек­ра­ти­лись, стре­ля­ли только из пу­шек.

    К ве­че­ру, одер­жав по­бе­ду, Ку­ту­зов отс­ту­пил.

    Побежденные фран­цу­зы с го­ря за­ня­ли Моск­ву.

    Генерал-губернатором в Моск­ве был в то вре­мя граф Рас­топ­чин.

    Предвидя по­жар Моск­вы, он не рас­те­рял­ся пе­ред фран­цу­за­ми и до при­хо­да их как прок­ла­ма­ци­ями, так и лич­ным при­ме­ром во­оду­шев­лял жи­те­лей мос­ковс­ких.

    — Ополчимся про­тив вра­га! — взы­вал граф. — Хо­ро­шо с то­по­ром, не­дур­но с ро­га­ти­ной, а все­го луч­ше ви­лы-трой­чат­ки: фран­цуз не тя­же­ле сно­па ар­жа­но­го.

    — Что вер­но, то вер­но! — от­ве­ча­ли моск­ви­чи. — Фран­цуз не тя­же­ле сно­па ар­жа­но­го. Мно­го да­же лег­че…

    — И на­вер­но лег­че.

    — Только…

    — Что только?

    — Только ар­жа­ной сноп не стре­ля­ет, а фран­цу­зиш­ка — он хит­рый. Ты его по-бла­го­род­но­му на ви­лы-трой­чат­ки, а он по-свинс­ки — бац в те­бя из ружья.

    Граф Рас­топ­чин го­ря­чо до­ка­зы­вал, что, на­обо­рот, ар­жа­ной сноп стре­ля­ет, а фран­цуз да­же лю­бит, ког­да его под­ни­ма­ют на ви­лы-трой­чат­ки.

    Однако в день вступ­ле­ния в Моск­ву фран­цу­зов граф пе­ре­ме­нил свои взгля­ды и вмес­те со все­ми про­чи­ми ос­та­вил Моск­ву.

    — Мы их вы­ку­рим! — ска­зал он мно­гоз­на­чи­тельно, по­ки­дая пер­воп­рес­тольную. — Огонь дей­ст­ви­тельнее ви­лы-трой­чат­ки…

    И на­ча­лись по­жа­ры. Фран­цу­зам ста­ло жар­ко. Они сня­ли с се­бя платье и в де­за­билье выш­ли на ули­цу.

    Не ус­пе­ли они сде­лать пять ша­гов, как стук­нул мо­роз и уло­жил на мес­те доб­рую по­ло­ви­ну фран­цу­зов.

    Оставшиеся в жи­вых еле до­бе­жа­ли до сво­их квар­тир и, нас­ко­ро одев­шись, поп­ро­си­ли есть.

    Но увы! Тут ока­за­лось, что рус­ские, уез­жая, заб­ра­ли с со­бой весь хлеб.

    Осталось од­но се­но, но не бы­ло меж­ду фран­цу­за­ми г-жи Норд­ман-Се­ве­ро­вой, что­бы сва­рить им из се­на бульон, ку­ри­цу и ком­пот.

    И по­ло­ви­на ос­тав­ших­ся в жи­вых фран­цу­зов в тот же день умер­ла му­чи­тельной го­лод­ной смертью.

    — Бежать! — мол­ни­ей про­нес­лось по все­му фран­цузс­ко­му ла­ге­рю.

    — Бежать! Бе­жать!

    Тот, кто пер­вый про­из­нес это спа­си­тельное сло­во, был тут же про­из­ве­ден в мар­ша­лы ве­ли­ким и бла­го­род­ным На­по­ле­оном.

    Французы в бегст­ве вы­ка­за­ли большую смет­ку.

    Впереди всех был На­по­ле­он. Для ско­рос­ти он бе­жал на лы­жах. Ос­тальные бе­жа­ли пеш­ком.

    — Ишь, прыт­кие! — удив­ля­лись на­ши му­жич­ки. — Как лов­ко бе­гут! Только пят­ки свер­ка­ют. Сей­час вид­но, что гра­мот­ные.

    Наши вой­ска прес­ле­до­ва­ли фран­цу­зов по пя­там и по­ле­гоньку по­ко­ла­чи­ва­ли.

    У ре­ки Бе­ре­зи­ны ка­за­ки чуть-чуть не взя­ли в плен са­мо­го На­по­ле­она. Один ка­зак уже схва­тил бы­ло за фал­ды са­мо­го На­по­ле­она. Но На­по­ле­он на­вост­рил лы­жи и ушел от ка­за­ка.

    Говорят, что спа­се­ни­ем сво­им у ре­ки Бе­ре­зи­ны им­пе­ра­тор обя­зан пе­ту­ху.

    Было это так.

    Когда ка­за­ки уже сов­сем бы­ло нас­тиг­ли фран­цу­зов у Бе­ре­зи­ны, кто-то из фран­цу­зов уви­дел впе­ре­ди пе­ту­ха и зак­ри­чал:

    — Братцы, пи­ща!

    У не ев­ших уже бо­лее ме­ся­ца фран­цу­зов си­лы уде­ся­те­ри­лись, и они быст­рее ла­ни пом­ча­лись за пе­ту­хом.

    Расстояние меж­ду ни­ми и ка­за­ка­ми сра­зу уве­ли­чи­лось, и та­ким об­ра­зом фран­цу­зы спас­лись от пле­на.

    Вот по­че­му у фран­цу­зов до ны­неш­не­го дня пе­ту­хи пользу­ют­ся большим по­че­том.

    Один из вид­ней­ших фран­цузс­ких по­этов, уже спус­тя мно­го лет, в честь пе­ту­хов со­чи­нил пьесу, наз­вав ее «Шан­тек­лер»

    После на­шест­вия фран­цу­зов, а глав­ным об­ра­зом пос­ле бегст­ва их, Рос­сия еще больше ок­реп­ла и ста­ла од­ной из са­мых ве­ли­ких дер­жав в ми­ре.

    Галлы же и при­шед­шие с ни­ми «два­на­де­сять язык» вла­чат до сих пор жал­кое су­щест­во­ва­ние под наз­ва­ни­ем нем­цев, итальянцев, фран­цу­зов и т. д.

    Год, в ко­то­ром фран­цу­зы бе­жа­ли из Рос­сии, в честь чу­дес­но­го из­бав­ле­ния от них наз­ван Две­над­ца­тым.

    ——————

    Составлено по зас­лу­жи­ва­ющим и не зас­лу­жи­ва­ющим до­ве­рия ис­точ­ни­кам.