Публикация подготовлена на основе материала Машинного фонда русского языка

ИЗМЕНА
Драматическая легенда из прошлого Грузии в пяти действиях
1897

Насколько мне известно, обстановка и быт Грузии, где происходит действие моей 
пьесы, редко появлялись на русской сцене, и то очень давно. Это обстоятельство 
делает необходимым настоящее объяснение.

Конечно, главным художественным импульсом, заставившим меня избрать сюжетом 
пьесы прошлое Грузии, был тот общий яркий колорит отдельных лиц, народных нравов 
и окраски исторических событий, который свойствен югу и с особенной силой 
проступает в напряженные моменты истории, - когда народ из последних сил 
отстаивает то, что по справедливости считает самым дорогим: свою веру и свою 
независимость. Кроме того, мне казалось, что тесная и прочная связь Грузии с 
государственной, общественной и духовной жизнью России в течение последних ста 
лет делает ее более интересной и близкой русскому обществу, чем жизнь многих 
стран и народов, служившая темой драматических произведений, поставленных на 
русской сцене.

Но и сама по себе Грузия заслуживает в своем прошлом больше внимания, чем ей 
уделяют в русской литературе, благодаря тому, что вся ее история до акта ее 
добровольного и свободного слияния с Россией включительно, представляет сплошную 
напряженную борьбу маленького народа с необъятной силой ислама за культурные 
начала христианства. Сознательно или бессознательно, но именно весь народ 
Грузии, начиная с царя и кончая последним нищим, ценой потоков крови, путем 
неисчислимых подвигов и отдельных лиц, и целого народа сумел пронести сквозь 
тысячу двести лет то, чего не удавалось охранить во всей чистоте народам, 
находившимся в неизмеримо более благоприятных условиях. Широкая веротерпимость и 
уважение к чужим вероисповеданиям, но без малейшего оттенка религиозного 
индиферентизма, должны быть засвидетельствованы всеми, кому доводилось 
вглядываться в отношения грузин нашего времени к евреям, сектантам и тому же 
исламу, который всего сто пять лет назад камня на камне не оставил от Тифлиса и 
истребил население Грузии наполовину. Личная и семейная свобода грузинской 
женщины и ее огромное значение, и в высших и в низших классах, не только в 
семейной, но и в общественной жизни представляют невероятное, трудно объяснимое 
явление, если сопоставить их с ролью женщины современного ислама и вспомнить, 
что тысячу лет Грузия лежала под его тяжелой пятой, героическими усилиями 
выбиваясь изредка и ненадолго из-под его ига. Личное человеческое достоинство 
каждого, независимо от социального положения или богатства, не переходящее в 
наглость или разнузданность, полное уважение к себе и к другим составляют 
отличительную черту грузинского народа - черту, которую не могло сгладить 
раболепство перед силой власти или денег, составляющее всю суть и смысл 
исламических государств. Наконец слабая культура Грузии сумела все-таки отстоять 
не только свою веру, но и свою национальную обособленность, свою типическую 
народность, в то время когда более сильная культура древних персов не нашла в 
себе сил сохранить в исламе свои национальные тысячелетние черты.

Эта культурная борьба Грузии за христианский гуманизм, свободу женщины, 
человеческое достоинство и народность, борьба тем более благородная, что эти 
начала, конечно, не всегда были сознательно исповедуемы, а скорее инстинктивно 
дороги и народным массам и ее вождям, - эта борьба не всегда велась одним и тем 
же путем, одними и теми же средствами. Быстро вслед за коротким периодом свободы 
от гнетущего ислама наступал редкий момент жестокого, кровопролитного 
порабощения. Ислам бил как громовая стрела. Мужчины избивались, продавались в 
неволю. Численность несметных полчищ персов или турок, или татарских орд, или 
арабов одерживала верх над героическими усилиями горсточек отважных борцов за 
родину. Наступал мертвый покой под гнетущей властью иноверцев, с религией 
мрачной, нетерпимой, строго обрядовой, не согретой ни любовью, ни прощением, 
полной презрения к радостям жизни. Точно раскаленные пески пустыни засыпали 
цветущую, благодатную природу Грузии. Песни смолкли, колокольный звон раздражает 
созерцательных победителей, открытые лица женщин оскорбляют их лицемерие, 
заменившее любовь сладострастием, семью - гаремом, горячую любовь к богу и 
пламенные вспышки веры - фанатизмом, неумолимой обрядностью и трепетом перед 
грозным аллахом. Но ислам не только противен светлой природе грузина: в нем есть 
много величественных черт, он могуч и грозен, волны его залили, по понятиям 
средневекового грузина, весь мир. Иерусалим и Византия - две христианские 
святыни - уже в его руках. Горы Кавказа - исконные враги долин Грузии - в его 
власти. Грузия - крохотный островок среди моря, яростно бьющего об его берега, 
готового покрыть и залить его волнами. Это страшное могущество поражает южное 
воображение людей, вся сила которых не в сознательной, а в инстинктивной 
преданности правде. Начинается отступничество, измена вере, служение 
победоносным врагам, раболепство, продажность, забвение всего, что когда-то было 
дороже жизни. Но в глубине народного сознания, в самые тяжелые полосы 
порабощения жил символ. В нем совмещались те самые заветные начала культуры, 
которые инстинктивно берегла Грузия ценой буквально потоков своей крови, как бы 
зная, что рано или поздно эти начала неразрывно свяжут маленький азиатский народ 
с великими народами мира, и борьба за них даст ему священное и неотъемлемое 
право вступить как равному в их семью. Этот символ был крест - и его сберегла 
главным образом грузинская женщина, опять-таки как бы инстинктивно, а вернее - 
вполне сознательно, понимая, что в нем ее спасение и свобода. Единогласно все 
историки и исследователи грузинского быта отмечают роль и значение грузинки в 
деле охранения просвещения Грузии. Они наизусть выучивали священное писание, 
молитвы, поэтические произведения грузинских писателей. Они почти поголовно 
знали грамоте и учили ей своих дочерей. Они же готовили своих сыновей к борьбе 
за свой священный символ, в котором покоились все их упования, вся их надежда на 
освобождение от положения гаремной рабыни, на установление семьи, где охраняющим 
началом была бы сама женщина, а не евнух, женщина с открытым лицом, а не с 
покрывалом, которое для нее было хуже гроба. И вот после погрома, под игом 
ислама, при царстве ренегатов, евнухов, деспотов больших и малых, в сфере 
запуганных рабов, в непроглядной нужде начиналась созидательная работа 
грузинской женщины. Одни готовили сыновей к подвигу освобождения. Они пели им 
песни их родины, рассказывали им подвиги и героическую гибель отцов, осеняли их 
крестом - и это все оглядываясь и прислушиваясь, под страхом смерти и 
мученичества, да не только своего, а главное - своих детей, близких уже не 
только по крови, но и по духу, по всему будущему. Эти женщины готовили людей. 
Другие женщины готовили события, так же долго, так же осторожно, под тем же 
ежеминутным страхом, что все их многолетние труды будут истреблены одним грубым 
прикосновением, как паутина. Их роль была гораздо труднее и сложнее. Это были 
женщины, попавшие в гаремы, предназначенные к существованию на чужую потребу, 
как откармливаемая птица. У них не было не только никаких прав, но и никаких 
обязанностей, кроме одной - служить похотям своих властелинов. Если, как это 
часто бывало, в этот мир попадала женщина с теми задатками и стремлениями, какие 
мы отметили в первом типе грузинских женщин, то судьба ее была ужасна: весь 
гарем шел вразрез с ее духовным миром, и ее борьба требовала от нее не только 
мужества и самоотречения, но и целого ряда нравственных уступок. Для достижения 
своей цели ей приходилось мириться с унижением, поруганием своей чести и своего 
человеческого достоинства. Конечно, все это не проходило бесследно для ее 
духовного облика. Третий тип женщин были мученицы. И их было неисчислимое 
количество. Есть известие, что в 1226 году более 50000 женщин были замучены за 
веру хоросанским султаном Джелал-Эддином. Эти готовили дух народа, как первые 
готовили людей, а вторые - события.

Таким образом, мы, видим, что общий тип грузинской многовековой борьбы за крест, 
как воплощенный символ заветных начал культуры, был таков: воины и борцы - 
истреблены при погроме, бежали, наконец, предались врагу. Дух народа упал. Тогда 
женщина начинает свою созидательную работу и вынашивает в себе будущее, как 
ребенка, долго, заботливо, с любовью, считая себя только сосудом, хранящим в 
себе высшее благо.

Но как против мужчин-борцов за свою родину ислам выдвигает своих воинов, могучих 
и победоносных, обаятельных своей силой и величием, несмотря на все свои мрачные 
стороны, так и против женщин он выработал в гареме и двинул свою женщину, много 
менее чистую, но не менее сильную. Сила ее, правда, может дать только временную 
победу, так как эта сила не духовная, а чисто материальная. Но все-таки это та 
сила чувственности и красоты, с которой не в одном исламе приходится истории 
считаться. Гарем довел этот тип женщины интриги и сладострастия до высочайшей 
степени развития. Умело и последовательно он сумел атрофировать в своих 
представительницах почти все высшие нравственные начала, задерживающие интригу и 
преступления, и вооружил их зато неотразимым могуществом над всей чувственной 
стороной жизни. Как низменны средства, так же низменны и цели и задачи гаремной 
женщины.

Но в их достижении она не менее настойчива и вооружена, чем женщины высшей 
культуры и нравственных начал. И вполне естественно, что инстинктивная вражда 
этих двух женских культур доходит до непримиримой ненависти, когда ход событий 
сталкивает их на одном поле сражения, как это было постоянно в бесконечной 
борьбе Грузии с исламом.

В моей пьесе меня, естественно, заинтересовал этот богатый лицами, событиями и 
красками мир Востока, и, желая, по мере моих сил, познакомить русское общество с 
типическими чертами и общим характером исторической судьбы грузинского народа, я 
не хотел быть связанным в своей попытке каким-нибудь одним строго и точно 
определенным историческим моментом; он неизбежно клал бы свой временной 
отпечаток на лица и события и стеснял бы меня своею определенностью. Поэтому 
фабула и имена действующих лиц вымышлены, эпоха мною точно не обозначена, и с 
этой стороны "Измена" не имеет претензий на историческую точность. Но смысл и 
сущность событий пьесы, характеры и психология действующих лиц, как выразителей 
типичных и идейных народных начал, наконец, общий дух истории Грузии были для 
меня предметом особенного внимания и тщательной обработки Не скрывая от себя 
недостатков моей пьесы, я все-таки думаю, что я ни в чем не отступил от 
внутренней исторической правды, которая, по моему мнению, важнее внешней 
хронологической и фактической точности в произведениях, не претендующих на 
научное значение.


ОБЪЯСНЕНИЕ НЕКОТОРЫХ СЛОВ И НАЗВАНИЙ

1. Азнаур - дворянин.

2. Батон - господин.

3. Бер - монах.

4. Гюрджистан - персидское название Грузии.

5. Джебаль - Мидия.

6. Духан - постоялый двор.

7. Дэв - великан.

8. Казильбаш - красноголовый, название персидского воина.

9. Картлия (Карталиния) и Кахетия - две части, составляющие Грузию.

10. Католикос - глава грузинского духовенства.

11. Каф-Даг - Эльбрус.

12. Майдан - площадь.

13. Сейдабад - площадь в Старом Тифлисе.

14. Сердарь - наместник шаха.

15. Сион и Анчисхат - древние храмы в Тифлисе.

16. Согалуг - местечко в двенадцати верстах от Тифлиса, вниз по Куре.

17. Чапар - гонец.

18. Эристав - правитель области.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Солейман-хан, предводитель арабской гвардии шаха, его наместник в Грузии.

Зейнаб, лет 40, его главная жена, вдова Теймураза, последнего царя Грузии, до ее 
завоевания Солейманом.

Рукайя, лет 25, его рабыня.

Иссахар, нянька Зейнаб, жена Анания Глахи.

Отар-бег, правитель Карталинии, провинции Грузии, ренегат из грузин, лет 50.

Гаяне, его дочь, лет 18.

Анания Глаха, крестьянин, лет 70.

Эрекле, его приемыш, лет 22.

Дато, его сын, лет 25.

Сабба, странник, лет 50.

Кара-Юсуф, правитель Тифлиса.

Аль-Разак, абиссинец, главный евнух Солеймана.

Бессо, слуга Отар-бега, лет 45.

Mайко, няня Гаяне.

Ибн-Саад, начальник стражи, араб.

Гига, грузинский воин.

Орбелиан, Сембат - вожди грузинских ополчений.

Стража Солеймана. Грузинские воины. Рабыни Солеймана. Крестьяне. Слуги Отар-
бега.


Первое действие - дворец Солейман-хана в Тифлисе. Второе и третье действия - сад 
Отар-бега близ Гори. Четвертое действие - ущелье близ Тифлиса. Пятое действие - 
дворец Солейман-хана в Тифлисе.

Все действия происходят в конце средних веков в Грузии, в эпоху одного из 
завоеваний ее персами. Между первым и вторым действиями проходит пять дней. 
Второе и третье действия происходят в одни сутки. Между третьим и четвертым - 
пять дней. Четвертое и пятое - в одну ночь.



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Терраса во дворце Солейман-хана в крепости, в Тифлисе, над берегом Куры. Задний 
занавес изображает заречную часть города, Метехский утес, на нем замок и 
церковь. От реки террасу отделяет ряд мраморных цветных витых колонн, 
соединенных арками, украшенных арабскими письменами и восточной разноцветной 
мозаикой. Всюду розы и вьющиеся растения. Справа и слева от зрителя стены в 
золотых эмалевых арабесках. В стенах инкрустированные двери. Посреди сцены - 
четырехугольный бассейн, наполняющийся ароматной водой из четырех львиных пастей 
по углам. Левее его - широкий трон из ковров и подушек. Ранняя весна. Яркий 
закат, переходящий довольно быстро в яркую лунную ночь.

Солейман-хан, худощавый, высокий старик, смуглый, с черной бородой с серебряными 
нитями, в длинном царском одеянии, в высоком белом тюрбане, украшенном 
брильянтовым пером, с золотой саблей, лежащей на его коленях, увешанной 
амулетами, испещренной надписями из Аль-Корана, восседает на широком седалище из 
ковров и подушек у фонтана. Сзади его трона стоят телохранители в полном 
вооружении и тюрбанах. По бокам его трона слева - евнух Аль-Разак, толстый 
абиссинец с ожиревшим лицом и маленькими, бегающими глазками. Справа - Кара- 
Юсуф, с редкой бородкой, сухощавый, небольшого роста. Перед Солейманом Отар-бег, 
эристав горийский, высокий, полный, могучего сложения, в персидской одежде, с 
седыми усами, нависшими на грудь. Густые брови, лицо мужественное, но открытое и 
порою веселое, пересеченное со лба до половины щеки глубоким шрамом. На нем нет 
оружия. Слышен глухой рокот Куры. Аль-Разак, Кара Юсуф и Отар-бег стоят, понурив 
головы, глядя в землю, закрыв полами платья руки. Солейман с грозным, но усталым 
и мертвенно-желтым лицом неподвижно глядит вверх, перебирая бирюзовые четки. 
Долгое молчание. Придворные еле дышат.


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Солейман-хан. Велик аллах!

Трое придворных (преклоняясь). Велик аллах!

Молчание.

Солейман-хан. Падишах шлет упреки мне, повелителю Гюрджистана. Пока издали глухо 
грохочет гром его гнева. Мы все прах его ног.

Трое придворных. Да покроет его тень весь мир!

Солейман-хан. Лукавый царь имеретинский под угрозами проклятого суннита, паши 
ахалцихского, шлет в Карталинию тайные подсылы и вливает свежесть и прохладу в 
нечистых собак христиан.

Отар-бег. Да будет кровь их утолять жажду лисиц и шакалов.

Солейман-хан. Прозорлив глаз мой и чутко мое ухо. (Переводит глаза на Отар-
бега.) Эристав горийский! Ты мой оплот в Карталинии. Слова твои нежат уши, но 
сердце твое таит измену.

Отар-бег. Да буду я жертвой твоей правды, повелитель! Твой гнев для меня - удар 
грома среди ясного дня. Мое сердце чисто перед твоим судом.

Солейман-хан. Когда ты отрекся от мрака и принял свет ислама, я забыл твою 
дерзкую борьбу с моим непобедимым войском, я приблизил тебя и вручил тебе, рабу, 
мою власть в Карталинии.

Отар-бег. Меч пророка! Я за твои милости истребил те же храмы, в которых я 
когда-то молился! Над гробами отцов моих я обрушил своды, и волки воют над их 
могилами. Давал ли я пощаду моим близким и дальним! Не ты ли звал меня огнем и 
мечом своим? Не от моей ли руки нечистая христианская кровь вот уже восемнадцать 
лет окрашивает воды Куры и Арагвы, и в этой крови разве не текла кровь моих 
братьев, родных и друзей? Я не оставил камня на камне в двадцати трех церквах, 
сравнял с землей одиннадцать монастырей и на деревянных крестах пустил к Каспию 
плыть по реке оскверненные тела попов и монахов. Во славу Ирана! Я, грузин по 
рождению, растоптал Грузию, как топчет сын развратную мать, я бросил ее к ногам 
твоим связанную и покорную. И если этого мало, если это не угодно памяти твоей, 
я - твоя жертва. Казни меня, могучий царь. (Склоняется к его ногам.)

Солейман-хан (слушал все с неподвижно устремленными вверх глазами). Эристав 
кахетинский вернее тебя: он зарыл живыми в землю по горло двенадцать проклятых 
эриванцев и оставил их на съедение мухам и мошкам на семь знойных дней. Их 
заячьи сердца не вынесли мук: они выдали замыслы эриванского сердаря. Он губит 
меня в Исфагани. Он шлет дары падишаху и каждый дар сопровождает клеветой на 
меня. Где же мои оправдания!

Отар-бег (поднимаясь). В силе меча твоего, великий царь!

Солейман-хан (задумчиво). Не один меч сила владык. Лев крадется долго, но когда 
он прыгнет на добычу - прыжок должен нести верную смерть. Усыпляй врага и потом 
разрывай его.

Кара-Юсуф. Мудрость древнего царя Солеймана - пыль перед мудростью нашего 
повелителя.

Солейман-хан. Эриванский сердарь шлет к подножию престола золото и серебро, 
карабахских коней и караваны рису, плодов и пшеницы, крепких рабов и красавиц 
рабынь. Он ползает у ног падишаха и щелкает зубами на мой Гюрджистан. А где была 
трусливая собака, когда я двадцать лет назад истребил, как моровая язва, мужей 
Грузии с их женами и детьми? Разве он сделал рабами Ирана князей Кахетии и 
Карталинии, а дворян и народ - кормом моих охотничьих собак? Не я ли затмил 
солнце Гюрджистана и не эта ли рука вырвала трепещущее сердце из груди его 
последнего царя?

Дверь в дом тихо отворяется на террасу. За дверью стоит Зейнаб в богатом 
персидском наряде.

Кара-Юсуф, Аль-Разак, Отар-бег (Почти все вместе) Кто устоит против могучего? Ты 
серп аллаха! Да ослепнут враги твои!

Солейман-хан (опустив голову). И вот слава человеческая! Я сижу здесь на моем 
престоле, а враги уже забыли мою силу и кольцом обвили меня.

Отар-бег. Испытай мою верность, великий царь. Я вооружу всю Карталинию, 
подступлю к Кутаису и Ахалциху, имеретинского царя и ахалцихского пашу я свяжу 
одной веревкой, перекину их, как переметную суму, через ослиное седло, привезу 
их и брошу у твоего порога. Вели мне только - я ударю на Эривань, я в мешке из 
козьей шкуры пришлю тебе голову сердаря.

Солейман-хан (проницательно глядя на него). Наступит время, я спущу тебя со 
своры. Пока еще рано. По повелению падишаха слетит голова сердаря. Кара-Юсуф!

Кара -Юсуф (преклоняясь). Повелевай, могучий!

Солейман-хан. Изготовь рабское письмо к падишаху. Ты повезешь его сам вместе с 
дарами. Отар-бег! Сегодня до полуночи ты выедешь в Карталинию. Через одиннадцать 
дней ты пришлешь сюда вьюк чистого золота, три вьюка серебра и двенадцать коней, 
и чтобы первый конь был бел, как снег, а последний черен, как ночь, и чтоб у 
каждого от первого и до последнего сеть жил была видна сквозь кожу.

Отар-бег (преклоняясь). Будет все на девятый день.

Солейман-хан. Отбери красивейших девушек в дар от меня падишаху. Я сам буду 
судить их, и лучше тебе не родиться, если... Постой!.. Я слышал, у тебя есть 
дочь?

Отар-бег (подавив волнение, шутливо). Больше сорока дочерей, повелитель, 
милостью пророка, избавившего нас от одной жены, да будет благословенно имя его. 
Лучших я представлю светлому твоему оку.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Зейнаб (отворив двери и опустив покрывало). Отар-бег, не забудь прислать и 
Гаяне.

Отар-бег, вздрогнув, отступает и, чтобы скрыть смущение, низко кланяется. Зейнаб 
идет к седалищу Солейман-хана, опускается, целует его колени, затем встает и 
садится с ним рядом. Старуха Иссахар выходит из той же двери и останавливается в 
глубине у колонны. Кара-Юсуф и Аль-Разак преклоняются перед Зейнаб.

Солейман-хан. Про кого ты говоришь, Зейнаб?

Зейнаб. Солнце Грузии, давно минуло проклятое время, когда глаза мои еще не 
знали тебя и мое сердце не было под ногами твоими. Ты теперь и родина моя, и 
вера моя, и господин мой. Но когда я еще не была твоей - да будет проклята сама 
память об этих черных днях, - когда я была женой подлого труса, бывшего 
недостойного царя Гюрджистана, убитого твоей рукой, - я знала хорошо мой хитрый 
народ. О, недаром я все эти годы молила тебя - не жалей их крови, топчи и дави 
их. Только страх исправляет их лживые сердца.

Солейман-хан (грозно). Отар-бег, что значат речи царицы?

Отар-бег (потерянный). Я не знаю, повелитель. Царица гневается не на меня, раба 
своего.

Зейнаб (презрительно). Гнева стоит лев, а не лисица. Господин мой, он еще не 
успел солгать тебе и никто не успеет, пока я жива. Вблизи и вдали я знаю, что 
тебе готовят. Я не дам никому обмануть тебя, и вся твоя стража не убережет тебя 
так, как бережет моя любовь. Отар-бег! Где твоя дочь от твоего первого брака с 
дочерью батона мухранского, от той, по чьим наущениям ты долго боролся с нашим 
непобедимым мечом в Ахалкалакских горах? (Смотрит на него острым, напряженным 
взглядом.) От твоей христианской жены Марии? Она погибла от руки повелителя, 
защищая твой замок, пока ты волочился за имеретинской царевной в Кутаисе и 
выпрашивал помощь ее вора-отца против непобедимого Солеймана! Где эта твоя дочь? 
Гаяне? Скажи, что она умерла?

Отар-бег судорожно хватается за полы своего платья. Бледный, с расширенными 
глазами, молчит.

(Не сводя с него глаз.) Бледней, бледней, подлая лисица. Она жива, солнце 
Грузии. Он скрыл дочь в неприступных лесах близ Ахалциха. Она расцвела, как 
горная лилия, и он любуется ею, навещая ее тайком. Обширен гарем отступника - о, 
если б он не любил женской красоты, он бы не так легко попрал ногами все, во что 
верил, - но в этом гареме нет Гаяне, и нет ни одной девушки, равной ей красотой. 
Отар-бег, оставь себе всех своих дочерей, а царю доставь только ее. (С насмешкой 
смотрит на Отар-бега.)

Он стоит бледный. Кара-Юсуф и Аль-Разак не спускают с него хищного взгляда. 
Солейман-хан, зловеще сощурив глаза, напоминает всей позой тигра, готового 
прыгнуть. Долгое молчание, каждый живет своим чувством.

Солейман-хан. Отар-бег! Что скажешь?

Отар-бег (овладев собой, простовато и добродушно). Если только в этом мое 
преступление, то я в нем не винен. Гаяне я растил для тебя и хотел повергнуть к 
стопам твоим, как лучший дар твоего раба.

Зейнаб (вздрогнув, изумленная, невольно). Как? Ты!.. (Овладев собой.) Давно бы 
так.

Солейман-хан. Сколько ей лет?

Отар-бег. Шестнадцать.

Зейнаб. Восемнадцать.

Отар-бег (смутившись). Может быть, повелительница. Я и своих лет не знаю, где же 
мне помнить года девчонки. Но она еще так молода с виду, что я боялся твоего 
гнева, могучий царь, за недостойный тебя дар.

Солейман-хан (качая головой). Ты хитер, карталинец!

Отар-бег. Великий прозорливец, что моя хитрость перед твоей мудростью? Правда, 
первые годы я боролся с тобой - тьма застилала глаза мои, но не я ли первый из 
владетелей и князей Гюрджистана пришел к твоему высокому порогу и положил на 
плаху свою непокрытую голову? Кто привел с собой и батона мухранского, и 
владетеля Цицу, и непокорного Сембата, и многих владетелей горных твердынь? Три 
дня без пищи мы лежали у порога твоего и покорно ждали смерти. Ты помиловал нас, 
и я по воле твоей принял победный ислам. С тех пор прошло почти двадцать лет. 
Воспомни, меч аллаха, кто вернее меня служит тебе? Батон мухранский бежал в 
Имеретию, умер Цица, а лукавый Сембат соединился с неверным Орбелианом и 
блуждает в горах Яглуджинских, налетая на верных слуг твоих, как барс на ягнят. 
К ним бегут христиане, для вида и из страха перед моей яростью принявшие ислам. 
У них нашли себе приют христианские попы и монахи, избегшие рук моих. Так 
неужели я стал бы лукавить пред тобой из-за дочери, когда я свою душу, и меч, и 
силу сложил к твоим победным стопам?

Зейнаб. Раб высчитывает заслуги повелителю? Что ты такое, пыль царских ног! Что 
твоя сила перед нашими арабскими воинами и нашими кизильбашами? Или ты все еще 
думаешь, что ты служишь своему грузинскому отродью, кого вы, князья, заставляли 
дрожать перед вашей строптивостью и держали на престоле только потому, что 
Амилахвар боялся, чтобы не воссел на его место Орбелиан, Орбелиан боялся 
Сембата, Сембат - Цицы. Вы своими хищными зубами, как волки, тянули в разные 
стороны ковер царского стола, а на нем, как кукла, сидел ваш царек. Царь 
Солейман смял вас всех одним дуновением, от свиста его меча полетели ваши 
головы, как головы глупых баранов! И пусть берегут свои головы те, кто еще 
уберег их! Милостив царь Солейман! Если бы он слушал меня, давно бы князья и 
азнауры пахали землю под бичом арабских надсмотрщиков. А ты, за гарем продавший 
свою совесть, молил только о том, чтобы позволили тебе пить вино. Ты не знал, 
что предпочесть, - гарем вину, или вино гарему. И, как жалкая собака, вымолил 
себе и то и другое. Чем же ты хвалишься? Тем, что ты, пьяный и развратный, из 
страха лишиться почета и жизни ползаешь у ног непобедимого? Хорош страж ислама, 
упившийся вином!

Отар-бег (стараясь шутить). Стар я стал, повелительница. Вино горячит мою голову 
и дает руке силу во славу ислама. У меня такая мера: сколько выпью - вдвое 
больше пролить неверной крови. Может быть, она перетянет в мою сторону на весах 
пророка, мир с ним и благословение.

Солейман-хан. Ты смеешься, Отар-бег?

Отар-бег. Смеюсь, повелитель! Это собаки и злодеи не смеются, а человек с чистым 
сердцем всегда улыбкой веселит сердце своего повелителя. Да и чего мне грустить? 
Судьба наша написана на небесах, изменить ее нельзя. Если суждено мне погибнуть 
жертвой гнева твоего или царицы моей - я умру с той же улыбкой, так как совесть 
моя чиста перед тобой. (Отважно смотрит им в глаза.)

Молчание.

Солейман-хан (вставая). Исполни мои повеления. (Сверкнув глазами.) И без лукавых 
путей! Кара-Юсуф! Сегодня опять до меня донесся звон колоколов - мне он надоел. 
Ступай и скажи от меня католикосу Грузии - я отменяю мое разрешение звонить в 
Сионе и в Анчисхате и по всему Тифлису: пусть молятся без звону. И это им 
хорошо.

Кара-Юсуф. Он сошлется на договор, повелитель. Завтра их пасха.

Солейман-хан. Пророк сказал: "Ислам развязывает все договоры и изменяет сердца". 
Скажи ему, что если до меня еще раз донесется этот звон, я велю перелить их 
колокола в пушки, а церкви превращу в конюшни, как превратил Метехский храм в 
пороховой склад.

Кара-Юсуф кланяется в землю и уходит.

Отар-бег. А зачем откладывать, великий царь? Позволь мне с моими чапарами 
немедля собрать тебе все колокола Тифлиса сюда в крепость?

Зейнаб. Не заботься о колоколах Тифлиса, Отар-бег. Мы с ними справимся и без 
тебя. Или они еще беспокоят твои уши и будят в тебе то, что ты хочешь забыть?

Отар-бег (опять побледнел и потряс головой). Нет, государыня. То, что забыто, 
умерло, и разбудить этого не могли даже стоны и мольбы, а не то что звон медных 
котлов.

Солейман-хан. Иди за мной, Аль-Разак. (Уходит Алъ-Разак и стража - за ним.)


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Зейнаб (Отар-бегу). Постой, Отар-бег. Или ты спешишь на пир к Орбелиану? Он, 
говорят, со своей шайкой бродит недалеко.

Отар-бег. Я и думать не хочу об изменниках, царица.

Зейнаб. Однако ты думаешь о себе?

Отар-бег. Я не изменник. Чем мне уверить тебя в моей верности?

Зейнаб. Кому?

Отар-бег. Своему повелителю и тебе.

Зейнаб. Даже обоим?

Отар-бег (не понимая). Царь и царица моя - для меня нераздельны. (Внезапно.) Я 
оттого и медлил привести Гаяне царю Солейману, что хотел тебе блага, царица. Мы, 
старые люди, падки на молодую красоту. Но ты сама захотела указать на нее, так 
не вини меня.

Зейнаб. Ты заботился обо мне? Благодарю тебя, мой старый слуга. А я думала, 
остаток прежней княжеской чести говорил в тебе. Ведь Гаяне твоя единственная 
дочь?

Отар-бег. Нет, царица.

Зейнаб. Знаю. Про этих я не говорю. А от Марии, от дочери батона мухранского? 
Единственная?

Отар-бег (дрогнувшим голосом). Единственная!..

Зейнаб. Расскажи про нее. Она высока и стройна?

Отар-бег. Стройна... и высока.

Зейнаб. Я помню ее глаза.

Отар-бег. О, глаза ее... Нет, глаза не хороши, царица!

Зейнаб. Лжешь.

Отар-бег потупляется.

У матери ее были такие глаза, каких ты уже не найдешь во всем своем гареме.

Отар-бег. Отец не судья красоте дочери, царица. Нрав у нее отважный и... (с 
трудом) гордый... Любит охоту и скачет за зверем на необъезженном коне быстрее 
ветра. Я боюсь, понравится ли такой нрав царю царей. (С мольбой смотрит на 
Зейнаб.)

Зейнаб (не сводя с него глаз). Царь царей смирит ее нрав. Я помню, как сквозь 
сон, лет двадцать тому назад, бывший царь и муж мой, Теймураз, показывал тебе 
своего ребенка, сына, и говорил: "Отар, роди мне для него невесту". Пожалуй, ты 
бы предпочел отдать ее теперь за наследника небольшой Грузии, чем в гарем 
повелителя мира.

Отар-бег (с затуманившимся лицом, глазами моля ее пощады). Мы все рабы аллаха и 
его тени на земле.

Зейнаб. Воистину, ответ свободного грузина.

Отар-бег. Ты испытываешь меня, царица. Но если тебе дорога память твоего убитого 
сына...

Зейнаб (холодно). Чем же ты лучше меня? За что мой сын спит в могиле вместо 
того, чтобы царить в Грузии, а твоя дочь носится на воле и дышит родным 
воздухом? Я скоро забыла сына, и ты скоро забудешь свою дочь. И тебе легче 
забыть. У тебя полон дом жен, наложниц и рабынь, и вино, и веселье, и почет. И 
ты будешь отцом наложницы падишаха - какой еще чести для правоверного грузина? А 
если она сумеет угодить и разогреть остывшую кровь падишаха, то кто посмеет 
тронуть тебя? Ты неблагодарен судьбе и мне, Отар-бег. Вези скорее сюда свою 
дочь. Ты помог нам положить христианский народ к ногам падишаха, мы наградим 
тебя - мы положим к его ногам твою любимую дочь. А сын мой - в могиле, и я 
забыла его. Сколько воинов у тебя в Гори?

Отар-бег. Пять тысяч всадников.

Зейнаб. Среди них много грузин?

Отар-бег. Простые всадники почти все. Арабы и персы - начальствуют отрядами.

Зейнаб. Ты отвечаешь за их верность?

Отар-бег. Головой, царица. Им некуда больше идти.

Зейнаб. А в Имеретию?

Отар-бег. Там царит ахалцихский паша. Чем турки лучше персов?.. (Опомнившись.) 
То есть для грузин, для рабов-христиан... Да будут они повержены под ноги 
падишаха вместе с проклятыми суннитами.

Зейнаб (подавив удовольствие). Плохо ты притворяешься, храбрый Отар-бег. Но 
льстишь хорошо. Только это тебя и спасает. Иди с миром, Отар-бег, я не забуду о 
тебе! Пей, ласкай своих жен и служи нам как верный пес. Чего еще тебе желать, 
Отар-бег?

Отар-бег. Да продлятся твои дни, государыня. (Уходит, опустив голову.)


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Зейнаб (Иссахар). Иссахар! И это неустрашимый Отар! Это правая рука царя 
Теймураза! Лев Грузии!

Иссахар (голос ее глух и сдавлен. Взгляд глубок и сосредоточен). Пока боевой 
конь навьючен, как верблюд, он не может скакать. Сбрось с него эти тюки позора, 
и он заиграет под тобой.

Зейнаб. Он сам без сопротивления отдает дочь. Он сам предлагает сорвать колокола 
с древних церквей, где его крестили, венчали. Я оскорбляла его - он лизал землю 
у моих ног, как трусливая борзая собака под арапником, и визжал, и вилял 
хвостом, и извивался. И это Отар! Какой он сподвижник ему? Какая он опора... Он 
продаст, Иссахар, он продаст.

Иссахар (качая головой). Нет. Если пойдет - не продаст.

Зейнаб. Все умерло в нем, кроме пьянства, разврата и жажды почета. Рабство его 
отучило любить. Неужели вся Грузия стала такая?

Иссахар. Ты слышала, царица? Солейман-хан повелел строить мечеть в Сейдбаде. 
Народ хлынул, перебил каменщиков и заготовленный камень побросал в воду. Персы 
не поспели из крепости, как все было кончено и народ рассеялся. Теперь проклятые 
рыщут по городу - хватают и правых и виноватых на расправу к Кара-Юсуфу. Богатые 
откупаются от жадного пса, бедных казнят, если они не меняют веры.

Зейнаб (с горящими глазами). Кто эти люди?

Иссахар. Крестьяне окрестные, пастухи, армянские ремесленники, садовники, 
цеховые - кто их знает? Народ!

Зейнаб (с тоской). Иссахар, я не могу больше медлить. Дай знать Ананию - пусть 
он приведет его к Отару в Гори! Я должна видеть его, надежду мою, кровь моего 
сердца! Божьего воина! Спасение Грузии!

Иссахар. Пора! Пора!

Зейнаб. Двадцать лет! Двадцать лет, Иссахар. Как он бился и плакал и не хотел 
идти к Ананию в ту проклятую ночь? Я оторвала его от груди - и двадцать лет не 
смела взглянуть на него... О, если бы этот зверь узнал про него... Пора! Пора, 
Иссахар! Дай знать Анании, пусть он ведет детей наших к Отару. Я буду там. И 
если в могучем Отаре не умерло все, он упадет к ногам его, в нем проснется 
верный боец за бога, за родину, за молодого царя!

Иссахар. Тише! чем ближе гроза, тем тишина глубже. Чем ближе час, тем меньше 
слов. (Поднимает голову.) Луна светит ярко, а из-за Метеха заходит туча. И ветер 
упал. Слышишь, какая тишина. Ночью будет гроза.

Зейнаб. Скорее бы эта ночь. Грозная, страшная ночь, вся в молниях божьего гнева.

Дверь отворяется, Солейман-хан показывается в дверях, Иссахар опять уходит 
вглубь. Зейнаб стоит, озаренная луной.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Солейман-хан. Это ты, Зейнаб?

Зейнаб. Я, повелитель мой.

Солейман-хан. Воздух тяжел, как свинец. Ушел Отар-бег?

Зейнаб. Ушел, повелитель.

Солейман-хан (опускается на тахту. Зейнаб стоит перед ним. В глубине Иссахар). 
Зейнаб, я перестал ему верить. Я приказал Аль-Разаку приготовить тебе коней и 
свиту. Ты выедешь следом за ним, Зейнаб! Гляди сотней глаз, слушай сотней ушей. 
Узнай все! (Задумывается.)

Зейнаб (у ног Солеймана). Я узнаю, царь мой! Мне не узнать? Разве сердце мое не 
скажет мне прежде, чем уши услышат и увидят глаза?

Солейман-хан. Ночью вокруг моего ложа веют какие-то звуки. Звезды тускнеют, 
когда я гляжу на них.

Зейнаб (напряженно слушает). Звезды тускнеют? А для меня они горят все ярче и 
светлее. Я ношу в себе твою душу, я не боюсь за тебя.

Солейман-хан. Поезжай за Отар-бегом. И при первом слухе о том, что он сносится с 
мятежниками в Яглуджинских горах, или с царем имеретинским, с Ахалцихом, или с 
эриванским наместником - вели его заколоть на твоих глазах и пришли его голову.

Зейнаб (с трудно скрываемой радостью). Все мое счастье служить тебе вблизи и 
вдали, царь души моей! Вся моя награда - твой ласковый взгляд, твоя улыбка и 
твой покой!

Солейман-хан. Кто верит женщине, тот сам рубит сук, на котором сидит. Но тебе я 
верю, потому... что если погибну я, погибнешь и ты.

Зейнаб. Зачем мне жить без тебя, свет моей души!

Солейман-хан. Твоя красота теперь - красота осенней поры, она не защитит тебя... 
Тебя ненавидят в Гюрджистане, поэтому я верю тебе.

Зейнаб. Я не из страха за себя берегу тебя. Когда ты подошел к Тифлису после боя 
в Согалуге, я могла бежать в Имеретию, в Мингрелию, в Гурию. Сам царь московский 
обещал мне тогда свою помощь. Но сердце мое было полно слухом о тебе, я видела 
тебя в моих грезах и во сне, и наяву, и я на коленях перед конем твоим поднесла 
тебе ключи. Сияние власти и смерти венчало твое чело. Когда ты нагнулся ко мне - 
молния пронизала мне грудь. Перед тобой лев пустыни - звучало во мне. Он все 
покорил - твоему ли сердцу устоять перед его взглядом. И я отдала тебе мою веру, 
помыслы, жизнь, душу и тело. Я стерегла тебя по ночам, склоняясь над твоим 
изголовьем. Я направляла твой гнев и истребление на тех, кто когда-то растил и 
лелеял меня и преклонялся передо мною. Я, дочь и жена царя, служила тебе, как 
раба, а ты знаешь меня - нет во мне страха смерти, и гордая кровь течет в моих 
жилах. Ты сам понял это, когда твоя страсть ко мне охладела, ты позволил мне 
быть в твоем совете и разделять твой престол и восседать рядом с тобой. А что 
мне власть? (Ревниво.) Я бы все отдала, чтоб ты, как прежде, скрывал меня от 
людского взора, терзал бы ревностью, подчинял своим евнухам. Или я не хороша 
еще? Не могу дать тебе тех наслаждений, какие дарят тебе твои рабыни! (Покорно.) 
Но ты не хотел - и я покорилась тебе. Я стала сама выбирать твои прихоти. Я 
окружала тебя райскими гуриями на земле. Лишь бы ты отдыхал и наслаждался, я... 
я... О, каждая ночь твоих наслаждений была для меня смертью! Смертью!! Вы, 
мужчины, умеете только наслаждаться, разве вы знаете, что значит любовь?

Солейман-хан. Ты еще хороша, когда сердишься.

Зейнаб. Нет, я еще хороша, потому что я люблю тебя, хочу служить тебе... ползать 
у ног твоих и владеть твоей душой. (Припадает к нему.)

Солейман-хан. Мне понравились сказки вчерашней рабыни. Пришли ее ко мне.

Зейнаб. Дар мингрельского князя, Рукайю?

Солейман-хан. Я не помню их имен. Принеси с собой лютню. Повеяло прохладой. 
Может быть, я засну под ее рассказы и твою тихую музыку. Я давно не сплю.

Зейнаб (целуя его руки). Иду, мой царь. (Уходит. За ней Иссахар.)

С противоположной стороны входит Кара-Юсуф.


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Кара-Юсуф. Властитель, католикос разослал с гонцами приказ ко всем священникам и 
берам не бить в колокола.

Солейман-хан. Стража на местах?

Кара-Юсуф. На местах, повелитель.

Солейман-хан. Конные объезды разосланы?

Кара-Юсуф. Разосланы. Ворота заперты, и пушки с Метеха наведены на горы и город.

Солейман-хан. Много еще захвачено из разрушителей мечети?

Кара-Юсуф. Двадцать семь человек я повесил за ребра на крепостных стенах во 
славу аллаха. Пятьдесят обезглавил и выбросил тела на навозные кучи. Тридцать 
шесть привели только что.

Солейман-хан. Казни их утром на майдане и объяви народу мое повеление: чтобы все 
жители принесли на своей спине по обтесанному камню в полтора локтя длины, 
ширины и высоты и сложили на том месте, где разрушена мечеть. Дай им семидневный 
срок.

Кара-Юсуф. Слава справедливейшему!

Солейман-хан. Выехал Отар-бег?

Кара-Юсуф. Сейчас заперлись за ним ворота крепости.

Солейман-хан. Я посылаю царицу через три дня по его следам, Юсуф! В воздухе 
пахнет изменой.

Кара-Юсуф вздрагивает, и лицо его изменяется.

Аль-Разак поедет с ней.

Кара-Юсуф. Аль-Разак верен, но глуп. Царица умна, да умножит господь ее дни.

Солейман-хан. Что ты хочешь сказать?

Кара-Юсуф. Она прочтет все, что в душе у Отар-бега и что вокруг него.

Солейман-хан. А дальше?

Кара-Юсуф (согнувшись). Я бы, око Меркурия, послал за таким делом любимую жену, 
но в помощь ей дал бы одну из тех, кто хочет стать любимой. Золото проверяют 
камнем, женщину - женщиной, родник мудрости.

Солейман-хан (зорко глядит на Юсуфа). Иди. Твой совет хорош!

Кара-Юсуф (целуя землю у ног Солеймана). Да умножится твоя тень, сын Дестона! 
(Уходит.)

Входит Зейнаб, ведя Рукайю, Иссахар за ними.


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Зейнаб. Иди, ночь счастия твоего пришла, Рукайя.

Рукайя (дрожа от страха). Повелитель суров и грозен. Я боюсь...

Зейнаб (подводя ее к полулежащему Солейману). Склонись к ногам повелителя, 
красавица, и скажи ему сказку. (Солейману.) Обрати луч твоего сияния, покоритель 
царей. Свежая роза ждет его, чтобы распустить душистые лепестки. (Отходит к 
террасе, садится у колонны в тени.)

Иссахар подает ей инструмент, вроде гитары с металлическими струнами (тари), и 
садится около нее, на приступке, обняв руками колени. Солейман откидывает 
покрывало Рукайи и играет ее волосами. Она у его ног, голос дрожит, красивое 
лицо бледно от страха. Глаза искрятся.

Солейман-хан. Где ты родилась?

Рукайя. Не знаю, повелитель. Помню, меня привезли девочкой в Мингрелию. Я плыла 
по морю. Потом росла там, на горах, близ моря.

Солейман-хан. Кто научил тебя твоим рассказам?

Рукайя. Старые женщины. Они меня научили и петь и плясать. Я знаю все, чтобы 
угодить тебе, повелитель. Повели, я расскажу тебе о любви Ветра, царя морей, и 
царевны гурийской.

Солейман-хан. Говори.

Зейнаб начинает играть нежную и страстную мелодию восточного склада.

Рукайя. У царя Гурии была дочь такой красоты, что снег гор казался синим рядом с 
ее белизной, крыло ворона серым рядом с ее косами, а цветок граната желтел близ 
ее пурпурных губ. Когда она наклонялась над терновым кустом, он покрывался 
розами. Когда она в летний жар купалась в море, волны благоухали амброю и 
нардом. Мужской глаз не касался ее лица. Сто трехглазых и двести одноглазых 
великанов приставил к ней стражами грозный отец. Но ветерки освежали ее щеки 
своим дуновением, и они полетели на вершину Каф-Дага и рассказали о ее красоте 
самому Кару, царю всех ветров, могучему губителю кораблей. И загорелась любовь в 
его мощной груди. Поднялся Ветер-царь на черных крыльях и понесся к морю. И ни 
один корабль в море не достиг берега в эту ночь. Вековыми дубами и кедрами 
выхлестнул Ветер глаза стражей-дэвов, ослепил их песком и камнями, снес кровлю 
дворца царевны, осветил ее молнией крыльев своих и замер от восторга и страсти: 
царевна спала на ложе из перьев дивных, невиданных птиц. (Страстно, начиная 
ласкаться к Солейману смелее и смелее.) Мягкие черные волны волос покрывали ее 
жемчужное тело. Благовониями горных трав веяло ее дыхание. И страстно вздохнул 
царь Ветер-красавец, развеялись косы, и увидел царь Ветер...

Раздается одинокий, отчетливый, но робкий и дрожащий удар в колокол. Солейман 
поднимается с ложа на одной руке. Рукайя боязливо прижимается к ногам Солеймана. 
На его лице бешеный гнев.

Солейман-хан (страшным голосом). Кара-Юсуф!

Кара-Юсуф вбегает, помертвелый от ужаса.

Что это?

Кара-Юсуф. Великий повелитель! Только один удар! Католикос немедленно разослал 
повсюду гонцов. Кто-нибудь из них не поспел... Завтра их пасха...

Солейман-хан (спокойно). К утреннему намазу принеси мне голову католикоса. И 
пусть ее цвет будет таким же, как их пасхальное яйцо. В Аль-Коране написано: 
"Поступи с ними так, чтобы они служили примером для тех, кто будет после них". 
Иди! (Опускается на ложе, привлекая Рукайю.) Продолжай Рукайя.

Иссахар (тихо Зейнаб). Это двадцатая пасха такая.

Зейнаб (начинает играть). Последняя пасха такая.

Рукайя (продолжая сказку). И увидел царь Ветер-красавец...

Занавес



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сад Отар-бега близ Гори, над Курой, на левом ее берегу. Часть глубины занимает 
угол башни, выходящий в сад широкой террасой, возвышающейся над землей ступени 
на четыре. Ее поддерживают колонны, соединенные арками. В стенах железные двери, 
окна в решетках. В глубине розовые и жасминные кусты в цвету. Глубь сцены - 
заречные Ахалцихские горы, покрытые лесом. Справа виноградная аллея в виде 
коридора, уходящая вглубь и заворачивающая направо. Почти, у входа в нее - 
громадное дуплистое дерево грецкого ореха. Под ним широкая тахта в коврах и 
подушках. Яркий, полный солнца вечер, около шести часов.


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Отар-бег с озабоченным лицом выходит из дома. За ним Бессо, его слуга, с 
отважным, несколько плутоватым лицом.

Отар-бег (прошелся с гневным и озабоченным видом. Бессо стоит в небрежной позе). 
Ты чего, собачий сын, в шапке? Голова надоела?

Бессо (снимая шапку). Спутался, великий господин. Когда ты перс, сохрани бог 
снять шапку, когда ты грузин - сохрани бог надеть.

Отар-бег. Подай вина! (Садится на тахту под деревом.) Спутался... Сам я 
спутался!

Бессо возвращается с серебряной кулой (кувшин с узким длинным горлышком) на 
серебряном подносе. Отар-бег пьет долго прямо из горлышка и, отдуваясь, отдает 
кулу.

Бессо. Люди говорят, католикоса убили в Тифлисе перед самой заутреней.

Отар-бег (мрачно). Убили. Царь повелел, чтобы в колокола не звонили. Католикос 
сейчас же всюду разослал приказы, а своему-то собственному звонарю и забыл 
приказать. Тот и ударил - всего один раз успел. Католикос бросился сам на 
колокольню и стащил его. А тут подоспели чапары и...

Бессо. Значит, раз всего и ударил?

Отар-бег. Раз!

Бессо. И убили за это?

Отар-бег (стараясь быть грозным). А то как же?

Бессо (понурив голову). Нет, ведь я к тому сказал, что если уж умирать ему, 
католикосу то есть, так уж перед смертью хватить бы во все колокола.

Отар-бег (сразу начинает орать безо всякого сердца). Я тебя на вертел насажу и 
живым изжарю, как свинью на горячих угольях. Я тебя в один мешок с кошкой, с 
собакой и - в воду.

Бессо. Уж что-нибудь одно, великий господин. Или в огонь, или в воду. А впрочем, 
все твоя воля.

Отар-бег. Вина! (Долго пьет.)

Бессо. Люди говорят, что трудно будет твоим сборщикам, великий господин, набрать 
вьюк золота и три вьюка серебра. Церкви давно все обобраны.

Отар-бег. А у сурамских евреев! Мало у них золота и серебра?

Бессо. На три веры все-таки не хватит.

Отар-бег (нахмурившись). Что ты врешь, дурак?

Бессо. Я не вру, великий господин, я по пальцам считаю. (Загибая пальцы.) Мы их 
грабили, пока не приняли ислама - раз! Турки грабили - два. Персы грабят - три. 
Золото ведь не огурец, к весне не растет.

Отар-бег. Шути вовремя. Кнута захотел?

Бессо. Кто его хочет, пропади он совсем. А я так рассуждаю моим глупым умом. 
Прежде мы с них драли за то, что они у нас Христа замучили, а теперь мы еще хуже 
их с ним поступили, - за что же теперь?

Отар-бег. Бессо!

Бессо (отважно). Да еще для персов! У тех уж никаких прав нет. Пусть жиды у них 
кого-нибудь замучают, тогда и бери.

Отар-бег. Кого же, собака?

Бессо. Да хоть бы желтого Солеймана!

Отар-бег (в ужасе кидаясь на него). Молчи, проклятый! (Зажимает ему рот и 
оглядывается.) Нет, я тебя повешу.

Бессо (освободившись). Теперь еще шесть девушек красавиц. Водились они и у нас, 
красавицы, только недолго в девицах сидели. А уж с тех пор как мы с тобой 
приняли свет ислама да развели друзей кизильбашей по Картлии, да Грузию зовем 
Гюрджистаном, встретил я раз и всего одну девушку, и та косая, да и у нее 
оказалось двое ребят.

Отар-бег (хохочет). Ох, Бессо, плохо ты кончишь.

Бессо. Кто честно живет, тот всегда плохо кончает, великий господин.

Из аллеи выбегает Гаяне с криком и хохотом. Она очень красива, стройна, в 
светлом костюме восточного покроя, с открытым лицом. Фата развевается за ней.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Гаяне. Не найдешь, Майко, не найдешь! (Заливается хохотом.) Отец! (С размаху 
обнимает Отар-бега и целует его, когда он только что собирался пить.)

Отар-бег. Откуда ты взялась? (Бессо.) Пошел!

Бессо уходит.

Гаяне. Отец, Майко с ума сошла. Пристает ко мне, чтобы я лицо закрывала, точно я 
турчанка из Ахалциха. Поставили у моих дверей какого-то толстого урода с 
пискливым голосом, - я хотела выйти в сад, он расставил руки так, болтает что-
то... должно быть, по-персидски... уморительно. Я хотела его оттолкнуть, но у 
него была такая смешная рожа... Я, как сумасшедшая, стала хохотать... На пол 
упала от хохота. Ох, и теперь не могу вспомнить. (Хохочет.)

Отар-бег (стараясь быть строгим). Как тебе не стыдно, Гаяне, ты уж большая... а 
точно... точно девчонка...

Гаяне. Да ты бы его посмотрел, отец... (Передразнивает жесты и речь евнуха.) 
Аба-ла-ба-ла-ба-ла... А щеки трясутся, глаза как щели... (Щурит глаза.) Аба-ла-
ба-ла-ба-ла. О, господи Христе... (Хохочет. Внезапно серьезно и гневно.) А пока 
я хохотала - он запер дверь. Вообрази, отец! Я стучала, кричала сердилась... 
войди он ко мне, я бы научила, как запирать дверь передо мною, княжною Гаяне. 
(Гордо наморщив лоб, грозно оглядывается вокруг.)

Отар-бег смотрит на нее с невыразимой скорбью и восхищением.

Я так рассердилась, что заснула. И спала-спала... и видела во сне, что я скачу у 
себя там, по горам, в Шинди, за оленем... и будто олень уж совсем, совсем 
близко, и я догоняю его, вдруг перед моим конем вырастает этот толстый ба-ла-ба-
ла-ба-ла, конь в сторону, и я как вздрогну... сразу проснулась и кричу: "Гелаш, 
хватай..." Это моя любимая борзая... помнишь, черная. Ты ее еще так хвалил... 
Смотрю - ни Гелаша, ни оленя, а сидит со мной старая Майко... Я протерла глаза, 
ничего не понимаю. А она пошла причитать. (Дразнит.) "Дочка милая, ты теперь 
будешь царицей. Ты теперь должна ходить с закрытым лицом. Твой отец приказал - 
ты теперь должна не бегать, а тихо ходить, и ты должна в доме сидеть, и ты 
должна..." Я слушала, слушала, да одним прыжком на окно: смотрю, высоко, а перед 
окном старый орех. Не успела Майко ахнуть - я прыг прямо на ветки, крикнула ей - 
теперь лови. Спустилась по дереву, из аллеи в аллею, из-за куста за другой, как 
заяц, когда следы путает, - и к тебе. (Обнимая его.) Ты велел меня не пускать? 
Ты? Неправда! А почему Майко говорит, что я буду царицей? Что для этого нужно? 
Скоро буду? Правда, что ты здесь больше царя? Да что ты все молчишь?

Отар-бег. Ты будешь царицей, Гаяне. Могучей царицей - повелительницей всего 
мира.

Гаяне. Ах как хорошо!

Отар-бег. Только для этого ты должна меня слушаться, Гаяне. Ты взрослая девушка, 
а не мальчишка. Тебе надо бросить твои привычки скакать сломя голову, как 
черкес, за охотой.

Гаяне. Так зачем же быть царицей, если нельзя охотиться?

Отар-бег. Ну, ты еще глупа, Гаяне! Зачем?! (Вдруг начинает орать.) Я отец тебе 
или нет? Кто это тебя научил на каждое слово мне бросать сто слов? Отец я или 
нет?

Гаяне, перепуганная, отшатнувшись, с широко раскрытыми глазами глядит на него. 
Все дальнейшее Отар-бег говорит, все понижая и понижая тон, почти до сдавленных 
рыданий.

Майко говорила тебе, что я приказал тебе сидеть в комнате, покрывать лицо, а 
ты... ты в окно? Что ты, птица, что ли, чтобы по деревьям летать?

Гаяне (резонно). Нет, я не птица, только я взаперти сидеть не буду! А это 
покрывало... это, чтобы я дышать не могла? Да я... да я... вот твое покрывало! 
(Рвет его.)

Отар-бег (опешив, хлопает себя по коленям). Ах, ты... как ты смеешь?!

Гаяне. Я не мертвая! Это мертвым лицо закрывают.

Отар-бег (стараясь быть грозным, но с невольным восхищением глядя на нее). Я 
свяжу тебе руки и ноги! Я брошу тебя в подвал к мышам и крысам!

Гаяне. Зачем? Просто убей меня!

Глядят друг на друга.

Отар-бег (после большой паузы). Ну, ну, перестань упрямиться. Поди сюда... 
Слушай меня.

Гаяне (не подходя). Говори.

Отар-бег. Видишь, Гаяне, ты спрашивала, правда ли, что я здесь больше царя? Не 
больше, но все-таки я самый могущественный из наших князей. А почему? Потому, 
что я всегда был умный. Я всегда заботился, чтобы мне было хорошо... и... 
видишь, как мне хорошо! Ты помнишь дедушку, батона мухранского? Где теперь 
старик? Живет из милости в Имеретии. А где Гульбаат Цица? Казнен. А где 
Орбелиан, где Сембат? Без крова и без приюта разбойничают в горах. А другие? Кто 
разорен, кто служит, дрожа за свою голову... Скажем, и я иногда... но тебе до 
этого нет дела... Зато, если я рассержусь, я могу утопить, повесить, казнить 
всех! Ты думаешь, этого мало? А почему? Потому что меня любят и царь и царица. И 
царица - я тебя к ней отвезу, она тоже всегда при других с покрытым лицом. 
Потому что женщине стыдно показывать лицо.

Гаяне. Почему стыдно? Мы красивее вас. Ведь вам не стыдно? А уж какие лица 
бывают у вас - ох, господи Иисусе Христе!

Отар-бег. И что ты все о Христе?! Бог один у всех, и у нас... и у тебя... и у 
всех... аллах! Говори, аллах!

Гаяне (обидевшись). Да что я, татарка, что ли?

Отар-бег (начинает орать). Ты еще что за монах такой, чтобы об этом рассуждать! 
Как я тебе велю, так и молись.

Гаяне. Ну, отец, этого уж я не могу. Бог больше всех, даже больше отца. Ты 
спроси у Майко. Я тебя очень люблю, ты мне подарил и коня, и борзых, и вот это 
красивое платье, и это ожерелье, и все... но про бога Майко знает лучше тебя.

Отар-бег (орет). Как лучше меня?! Кто лучше меня?!

Гаяне (твердо). Майко. Она мне всегда говорит: "Мужское дело - война. Вот твой 
отец - знаменитый вождь. Им некогда молиться. А мы, женщины, молимся и за себя и 
за них". И Сабба - странник, он святой человек, хотя тоже охотник, и у него 
простая собака, совсем простая, но такая быстрая, как молния.

Отар-бег. Где ты узнала этого Саббу? Откуда?

Гаяне. А он бродит. У него была своя церковь, ей-богу. Ее сожгли. Теперь у него 
нет дома, и он бродит. Он говорит, что, куда господь Иисус Христос взглянет, там 
и церковь вырастет, только мы ее видеть не можем, потому что грешные, и что 
теперь такое время, когда надо просить господа чаще глядеть на Грузию, потому 
что и наши забыли своего бога и продали его персам за деньги или из страха. Как 
же это ты позволяешь? Сабба, как только где остановится, сейчас вынет книгу, 
покроет камень или пень платком и молится. Но он очень храбрый. Раз я 
заблудилась, отбилась от своих псарей, на меня выскочил вепрь - огромный, 
страшный, вся морда в пене. Конь мой на дыбы и сбросил меня. Я уж думаю - 
пропала Гаяне! А Сабба тут как тут! Как хватит вепря ножом сюда (показывает на 
сердце), тот его подмял под себя, я успела вскочить и помогла ему. Саббы часто к 
нам заходит в Шинди. А тебя он боится, хотя я и говорила ему, что ты только 
кричишь страшно, а никого не трогаешь.

Отар-бег. Молчать! (Ходит в большом смущении.) Слушай, Гаяне. Все эти охоты, эти 
странники - конец всему этому. Послезавтра я везу тебя в Тифлис. И если ты 
понравишься царю и царице, они отправят тебя к царю царей в Иран, к самому 
падишаху. Он возьмет тебя в жены, и тогда ты станешь сама царицей Ирана и Грузии 
и госпожой твоего отца.

Гаяне (насторожившись). Царицей Ирана? Женой падишаха? Где Иран? Кто такой 
падишах? Я не хочу... я не хочу...

Отар-бег (торопясь). Ты будешь жить в золотом дворце, спать на шелку и бархате, 
сотни рабынь будут лежать у твоих ног и ждать твоих повелений, жемчужные фонтаны 
будут бить в твоем саду, мое сердце, моя белая роза!

Майко (за сценой в аллее). Гаяне, сердце мое... Гаяне, где ты!

Гаяне (встрепенувшись). Ай, Майко! Не говори ей, что меня видел. (Убегает, 
оставив изумленного Отар-бега на полуслове: "Постой".)

Отар-бег. Все меня боятся... она одна не боится! О, легче бы мне...

Из аллеи вбегает, запыхавшись, Майко, старуха в черном платье, маленькая и 
довольно полная. На ней белая чадра.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Майко. Гаяне, Гаяне... Ах великий господин!

Отар-бег (воспользовавшись случаем скрыть волнение, орет). Так-то ты смотришь за 
девушкой, старуха? Как ты смела ее выпустить?

Майко. Да разве у меня крылья, чтобы за нею поспеть? Где она, горлинка моя? 
Напорхалась, запирают в клетку, голубка моя, роза моя алая. (Плачет.)

Отар-бег. Беги за ней, она сюда убежала. И если ты ее еще выпустишь, я тебя...

Майко (голося). Изумруд ты мой чистый! Где ты, Гаяне, Гаяне? (Уходит, и долго 
еще слышен ее удаляющийся зов.) Гаяне...

Отар-бег. Нет, это надо кончить! Бессо!

Входит Бессо.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Отар-бег. Нет еще из Сурама?

Бессо. Прискакал чапар. Вьюки идут. Удивительно! Правду говорит поговорка: если 
хорошо нажать - из камня вино брызнет. А из Ананура трех коней привели - откуда 
только взялись такие. А девушек нет еще господин. Я говорил, перевелись девушки.

Отар-бег. Все равно. Вели готовить арбы, крытые коврами, стражу и коней. На 
рассвете мы едем в Тифлис. Где кони? Хороши?

Бессо (закрывает глаза от восторга). Цены нет!

Отар-бег (оживившись). Кто достал? Чапары?

Бессо. Нет, шесть человек наших привели. Один старик, кривой, другие молодые. 
Старик просит тебя видеть, великий господин, и не глядеть коней, пока те не 
отдохнут. Я им отвел особую конюшню. А то сглазят, они боятся. Трое с конями 
остались, а старик и двое ребят ждут твоего разрешения.

Отар-бег. Зови их сюда.

Бессо уходит.

(Один, тяжко вздыхает и в глубокой задумчивости медленно идет на террасу.) Ох, 
ох, ох!

Из глубины входят Бессо, Глаха Анания, за ним Эрекле и Дато.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Глаха Анания - крив на один глаз, с короткой седоватой бородой и большими усами, 
гладко острижен, около ушей небольшие зюльфы (короткие пейсы). Эрекле - блондин 
с мечтательными серыми глазами, рыжеватым пушком на бороде и усах. Дато - 
смуглый шатен, с темноватой бородой.

Анания (снимая шапку и кланяясь). Победа великому господину.

Бессо (ему). Надень шапку, кривой пес. Не научат вас, дураков, хорошему 
поведению. (Уходит в дом.)

Анания (грубым голосом). Покойный родитель нашего господина научил бы тебя, как 
с ним говорить в шапке.

Отар-бег. Откуда ты, человек? Кто ты?

Анания. Из-за Ананура, великий господин. Старшина сельский, Анания, по прозванию 
Глаха. Приспел твой гонец с приказом в три дня привести к тебе трех коней и трех 
девушек. Коней привел - лучше не найдешь. А девушек, господин, в прошлом году 
еще всех девушек, какие покрасивее, забрали в Тифлис, а какие похуже, тогда же 
твои чапары разобрали.

Отар-бег (грозно нахмурив брови). Что ты несешь, старик!

Анания. Спроси у твоих гонцов, великий господин. А мне что ж? И в округе девок 
смазливых ни одной нет. Хотел женить сыновей - не нашел невест. Так и ходят 
холостые. Вот привел их на твою волю. И сам я когда-то служил твоему отцу, а 
теперь для тебя сыновей вырастил. Пусть они служат тебе своей силой и 
храбростью. (Кланяется.)

Отар-бег (с удовольствием оглядывая молодежь). Тебя как звать, ты, старший?

Дато (снимая шапку). Дато, господин.

Отар-бег. А те... Стой! Это твой сын, старик?

Анания (вглядываясь в Отар-бега одним глазом). Сын, господин великий.

Отар-бег (не может отвести глаз). Родной?

Анания. Родной, господин.

Отар-бег. Не может быть!

Анания (усмехаясь). Допроси мою старуху, господин. Может быть, тебе она в чем и 
сознается. А меня уверяла, что мой.

Отар-бег. Как тебя звать, мальчик?

Эрекле. Эрекле, господин.

Отар-бег. Сколько тебе лет?

Эрекле. Двадцать второй, господин великий.

Отар-бег (Анании). Ты христианин, старик?

Анания. Крестили меня, господин великий. Еще при отце твоем.

Отар-бег. Знаю я вас, ананурцев. Вы там украдкой попов держите, даете приют 
врагам истинной веры. Мальчишки тоже христиане?

Дато и Эрекле. Христиане, господин великий.

Отар-бег. Ну, какой веры господин - такой должны быть и слуги. Твоей старой душе 
все равно не поможешь, да и на кой черт великому пророку набивать рай такой 
дрянью. А вы, молодцы, завтра же примете ислам.

Эрекле. Нет, господин.

Дато. Невозможно, господин. Мать взяла с нас клятву не менять веры. Невозможно.

Отар-бег (нахмурив брови). После сотни нагаек узнаешь, что возможно.

Эрекле и Дато (вместе). Твоя воля, господин, а мы не можем.

Анания (сыновьям). Молчать, негодяи! Смеете вы противиться воле великого 
господина! Он лучше вас знает, какая вера лучше, какая хуже! Если он сам бросил 
веру отца своего, и деда, и прадеда, и своей родной земли, значит, в нем совесть 
этого захотела. (Ударяя в грудь.) Совесть! Вы понимаете, дураки, что такое 
совесть. Я и сам бы, великий господин, хоть сейчас переменил свою веру... какой 
прок от нее? Только один убыток! И дерут с тебя вдвое, и бьют, как собак, и 
почету никакого нету... Слышите, дураки? А только одно: как с твоим покойным 
отцом на том свете встречусь? Ведь он в глаз мне плюнет да скажет: жаль, Анания, 
что тебе другой глаз персы выбили, в бою, рядом со мной, а то я и в тот бы тебе 
плюнул. Вот он что скажет! Как же, скажет, тебе не стыдно быть в раю с 
кизильбашами, когда я в аду мучаюсь? А если мне это мой старый господин скажет, 
мне и рая не нужно. Что мне рай, если твой покойный отец...

Отар-бег (багровый от стыда и гнева). Что ты привязался к отцу моему, кривой 
дурак?

Анания. Всю жизнь был привязан, великий господин. Да и как не привязаться было? 
Тогда на нас другие правоверные сидели - из-под Ахалциха. И у них тоже аллах и 
Магомет - только, должно быть, не те, какие у персов. Так твой отец бросил все - 
и сады, и дом, и стада, собрал нас, да в леса... вон видишь, вон синеют в 
горах... и как узнает, что отряд турецкий какую-нибудь деревню разграбил, сейчас 
ударит наперерез, как сокол на стаю ворон, пленных отобьет, турок перережет, 
добро все отберет и вернет ограбленным.

Отар-бег. Как же я тебя не помню?

Анания. Где тебе помнить, господин! Много забот у тебя стало. Да и я постарел. А 
я недалеко был от тебя, когда Солейман нас разбил под Тифлисом.

Отар-бег (вглядываясь). Постой... постой... как будто твое лицо мне знакомо... 
Где ж ты был после, когда я...

Анания (перебивая, быстро). Когда ты еще за нас стоял и бился с прокл... с 
теперешними господами нашими? Да ведь это недолго было. Года два... Израненный 
лежал, господин, нога не срасталась. И дело было еще. Важное дело. А вот когда 
ты ушел в Имеретию, а твоя покойная жена заперлась в твоем замке, к ней-то уж я 
притащился... и на моих глазах наш царь великий Солейман искрошил ее после 
приступа. Ну, вижу - помочь не могу... отбился от собак... ох, что я, от господ 
наших, и ушел... свое дело делать.

Отар-бег. Довольно! Болтлив ты, старик.

Анания. Жизнь прошла, господин, а смерть еще не берет. Делать-то ничего не могу, 
вот и болтаю. А вы, негодяи, слушайтесь господина. Он две веры переменил, он 
лучше вас знает, которая лучше.

Отар-бег. Молчать! Завтра увидим. Я беру вас на службу. Но чтобы драться лихо.

Дато. Я, господин, лихо дерусь. Кабы не отцовский приказ, не видать бы тебе 
наших коней, хотя еще двадцать чапаров прислал бы.

Отец взглядывает на него. Он меняет тон.

Я не знал, великий господин, что это твои люди были. Я думал - опять персы из 
Тифлиса. А тебе мы с братом будем служить верно и храбро, грудью тебя заслоним 
от врагов, великий вождь. Так отец приказал. (Кланяется.)

Отар-бег (любуясь юношами). И я буду любить вас, дети мои.

Эрекле. Только, господин... (Смущается и замолкает.)

Отар-бег (вздрогнув при его звуках, про себя). Живой царь Теймураз... (Громко.) 
Что, Эрекле?

Эрекле (нежным, звонким голосом). Не посылай нас грабить своих. Мы тебя охранять 
хотим.

Анания (Эрекле). Молчи, мальчишка. Вот, господин великий, справься ты с ними, 
нет больше сил моих. Сто раз говорил им: учитесь, дураки, как теперь на свете 
надо жить, у нашего великого Отар-бега. Он для господ наших, царя Солеймана и 
падишаха, родного дядю Николоза осадил и убил в бою, двух двоюродных братьев в 
тюрьме держит, тестя загнал в Имеретию.

Отар-бег (смущенно и гневно). Ну, довольно, довольно.

Анания (продолжая). Да что, говорю я им, дядя, тесть, брат... Во всей Карталинии 
дети кричать перестают, когда мать им скажет: "Отар-бег идет!" Вот это воин! От 
его имени - сердца разрываются. И за это, говорю я им, и падишах и Солейман 
ласкают его и дали ему власть над нами. А где другие князья? Все пропали, живут 
как звери в лесах, в бегах, в рабстве... А все за то, что ума нет - сказать "Ла 
Илла иль Алла" вовремя и начать бить, кого царь прикажет. Научи их уму, великий 
господин. Все мы рабы твои.

Отар-бег (слушает, как под градом пощечин). Ты меня, старая лисица, не обманешь 
твоими сказками и лестью. Выводи своих коней. И если хоть один из них плох, я из 
твоей дырявой шкуры сделаю на них чепраки. (Уходит в дом.)


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Анания (быстро вполголоса). Осмотритесь здесь, дети. Узнайте все ходы и выходы. 
Нам, может статься, это нужно будет. Дато, пройди сюда, да не мешкай, он может 
заметить. Эрекле, обойди кругом башню. (Уходит.)


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Эрекле. Дато, у меня сердце бьется, точно должно случиться что-то.

Дато (беззаботно). Вот моя рука и вот моя шашка. Не бойся, брат. Нас вдвоем не 
одолеют.

Эрекле. Я не боюсь, но я видел сон прошлой ночью - тяжелый сон. Мне снилось, что 
святой Георгий пробил мне грудь своим копьем.

Дато (прерывая его). Охота святому Георгию с тобой возиться. Обойди скорее 
башню, пока никого не видно. А сны рассказывай старым бабам. Я их толковать не 
умею. Иди.

Эрекле. Приходи скорее. (Уходит за Ананией.)

Дато идет направо. Навстречу ему выходит Гаяне.


ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Гаяне (сразу остановилась и глядит на Дато). Кто ты?

Дато, ошеломленный, жадно, удивленно и страстно глядит на нее и молчит в немом 
восторге.

(Он ей очень приглянулся.) Ты немой?

Дато. Я воин Отар-бега. А ты кто, девушка?

Гаяне. Я его дочь. Как тебя зовут?

Дато. Дато. А тебя?

Гаяне. Гаяне.

Молчание. Глядят друг на друга.

Зачем ты здесь? Воины отца в Гори.

Дато. Я привел лошадей по приказу твоего отца для падишаха.

Гаяне (встрепенувшись). Для падишаха? Кто этот падишах?

Дато. Я не знаю.

Гаяне. Его никто не знает. Он царь?

Дато (глядит на нее). Я не знаю.

Гаяне. А ты знаешь, где Иран?

Дато. Нет. Знаю, что оттуда пришли персы, завоевали нашу страну и что твой отец 
теперь служит царю Солейману. И мы все тоже.

Гаяне. А царь Солейман тоже перс? Из Ирана?

Дато. Должно быть. Туда посылают золото, серебро, коней и девушек. Отнимают у 
нас и посылают туда.

Гаяне. Кто отнимает?

Дато. Твой отец.

Гаяне. Неправда... (Сразу останавливается, пораженная смутной мыслью.)

Дато глядит на нее. Молчание.

Откуда ты сам?

Дато. Из Ананура.

Гаяне. Где этот Ананур?

Дато. Там, в горах.

Гаяне. Ты охотник?

Дато. Я убил одиннадцать барсов.

Гаяне (благоговейно). А-а. Ты меня научи, как с ними биться.

Дато. Ты девушка. Тебе не одолеть барса.

Гаяне. Он очень сильный?

Дато. Он уносит теленка. Как горят твои глаза! Если бы ты мне приказала, я пошел 
бы на двух барсов сразу. Я буду служить твоему отцу до последней капли крови за 
один твой взгляд.

Гаяне (грустно). Я скоро уеду. Отец везет меня к царице. Потом... (Замолкает.)

Дато (побледнев, задыхаясь). Уедешь?

Гаяне. В Иран. (Грустно.) Отец хочет, чтобы я была царицей Ирана. Только для 
этого надо бросить охоту, закрыть лицо и стать женой падишаха...

Дато (вскрикивает и хватается за голову). И тебя? И тебя тоже! В Иран? Царицей? 
Закрывать лицо? И твой отец? Твой отец! Сам! По своей воле! Да я бы не отдал в 
такие царицы дочь моего заклятого врага!

Гаяне. Что ты сказал?

Дато. Гаяне, Гаяне! Туда везут на рабство, а не на царство. Отнимают насильно 
дочь у матери, жену у мужа, невесту у жениха. Тебя обманывают, Гаяне! Тебя 
продают, как продали Грузию, как продали Христа!

Гаяне (с ужасом). Кто, кто?

Дато. Первый - твой отец.

Гаяне (в ужасе, бледная, гневная). Грузию! Христа!.. мой отец... продал... мой 
отец?

Дато. Да, твой отец! Об этом говорит весь народ. Спроси у странника Саббы, он 
ходит везде. Твой отец запугал народ казнями. Скажи он нам слово, и мы стали бы 
стеной вокруг него. Нас много молодых и сильных. Не всех еще нас продали в 
рабство Ирану, как твой отец хочет продать тебя, красавица! Божий ангел! Свет 
моей души!

Гаяне (растерянная). Постой! Что ты говоришь? Я... я...

Дато (все сильнее и страстнее). Как искра зажигает порох, так ты зажгла мою 
душу. Если я медлил - я перестану медлить. В тебе все, что я хотел защищать и 
спасать, - и родина, и бог, и свобода. Мне не страшны все полчища твоего отца и 
его проклятого повелителя, бича Грузии. Я вырву тебя из рук твоих стражей... и 
если тебя повезут, я, как барс, таясь, пойду за твоим караваном... у меня много 
друзей. Они ищут вождя - я стану их вождем. Пусть льдинка тронется на вершине 
горы и покатится вниз, она вырастет в грозный обвал... Он снесет на своем пути и 
вечные скалы, и леса, и деревни... Так мы снесем все для твоей свободы, заря 
моей души! (Целует ее.)

Голос Майко: "Гаяне, Гаяне!"

Гаяне (отрываясь от него). Уйди скорее!..

Дато. Не бойся ничего! (Убегает.)

Входит, еле плетясь, усталая Майко.


ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Майко. Вот ты где, наконец... Ах, Гаяне, ты меня уморишь... (В изнеможении, 
тяжело дыша, падает, схватив ее за руку и крепко держа.) Час бегаю, кричу, 
ищу... О, пресвятая богородица, дышать не могу...

Гаяне (успела прийти в себя. Оглядывается. Точно вся переродилась. В ней сразу 
проснулась умная, скрытная женщина). Прости, няня... Встань, пойдем, куда 
хочешь. Я... (задумчиво) больше бегать не буду! Я устала тоже...

Майко (охая). Сейчас, только тише, не могу. Ох...

Гаяне. Скажи мне... (Задумчиво глядя в пространство.) Мой отец... христианин?

Mайко (оторопев). Тебе что за дело, жасмин ты мои беленький?

Гаяне (сжав ее руку). Отвечай!

Mайко (окончательно пораженная новым тоном). Был прежде...

Гаяне. А теперь?

Mайко. А теперь нет.

Гаяне (шепотом). Правда... все правда!.. А моя мать... была убита? Кем?

Mайко. Тише, дитя мое, тише, ради бога...

Гаяне (грознее). Кем?

Майко (еле слышно). Царем Солейманом.

Гаяне. И ему служит теперь мой отец?

Майко. Да что ты, птичка моя! (На жест Гаяне.) Да. Все мы его рабы.

Гаяне. Мы рабы, а отец ему служит?

Майко (умоляющим голосом, трясясь). Замолчи, замолчи, дитя мое...

Гаяне (все напряженнее и напряженнее). Отчего я не жила с отцом?

Mайко. Не знаю я ничего! Ты меня погубишь!

Гаяне. Отчего?

Mайко. Он боялся держать тебя в своем гареме.

Гаяне. Где?

Майко. В гареме. У него много новых жен и дочерей, и сыновей... Такой обычай по 
их вере... можно жен иметь, одни говорят, только четырех, а другие - хоть сто! У 
твоего отца сто ли, не знаю, но говорят люди, что иногда больше, а иногда 
меньше! И все живут вместе. А если какая-нибудь не угодит, он только скажет: даю 
тебе развод. И прогонит. Только наш господин добрый, он никогда не прогонит так, 
а когда ему надоест, он отдает ее в жены кому-нибудь из своих воинов или пошлет 
другу в подарок. А так никогда не бросит.

Гаяне. И у него есть другие дети? Кроме меня?

Mайко. Есть. Только тебя он любит. А тех так много, что всех нельзя любить.

Гаяне. Где Иран?

Mайко. Далеко.

Гаяне. Кто там царь?

Mайко. Падишах. Он царь над нашим царем.

Гаяне. И у него столько же жен, как у отца?

Mайко. И-и! Больше! Со всего света самых красивых девушек ему посылают в жены.

Гаяне (схватившись за голову, долго молчит, напряженно думая, на лице 
невыразимая мука). Пойдем! (Идет за Майко.)

Майко (шепчет ей). Только молчи, дитя, молчи, не говори, что я...

Уходят. Входит Отар-бег, за ним Анания слева.


ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Отар-бег (видимо довольный). Хороши кони, очень хороши. Объяви от меня своим 
односельчанам, что я освобождаю их от работ на постройке Ананурской крепости.

Анания. Велика твоя милость, господин. Только напрасно. Наши охотно работают. 
Они говорят: "Крепости персы с собой не унесут, она нам останется".

Отар-бег (круто повернулся от неожиданности и зорко смотрит). Послушай, Глаха! 
Откуда у тебя эта смелость? Ты думаешь, я не понял, что ты в лицо смеялся надо 
мной, вспоминая отца? (Лицо его багровеет от сдерживаемого гнева.) Но я люблю 
шутки моего шута Бессо, а другие шутники у меня корчат рожи, только не от смеха, 
а от огня и плетей. Смелость я люблю, когда бьют моих врагов. А со мной я смелых 
не знаю, бледнее смерти я делаю их лица!

Анания (просто, грубоватым тоном). Так что же медлить, великий господин? Смерть 
в твоих руках, но мы с ней старые друзья и не раз смотрели друг другу в глаза. 
Хоть она и не краснела, да и я не бледнел. Так каждый из нас и оставался при 
своем цвете.

Отар-бег (хватая его за плечи). Старик, я читаю твои мысли: ты просил меня взять 
к себе на службу твоих детей, чтоб они убили меня ударом в спину?

Анания. Ты спутался, господин. Персы бьют в спину. Мы бьем в грудь.

Отар-бег опускает руки.

Анания. Пошли тебе и прежний и новый твой бог побольше таких телохранителей, как 
мои дети, вождь и сын вождя. И когда персы захотят избавиться от твоей службы по 
своему обычаю, кликни Эрекле и Дато. Дорого продадут они персам своего 
прирожденного князя.

Отар-бег. Слушай, старик. Я отпускаю тебя целым, но брось свои речи. (Понизив 
тон.) Не то время, чтобы говорить их. Наша сила раздавлена. Где нам, пьяным, 
горланящим песни, любящим пляски и смех, бороться с железным Солейманом? Никогда 
улыбка не промелькнула в его усах. Его взгляд остер и холоден, как его душа. 
Никогда капля вина не освежала его губ. Он покорил падишаху Синд и Джибал, 
проник в великую Соленую пустыню и пил воды Инда. Он смотрит только на небо, 
точно видит там самого пророка, указующего ему путь. Брось бредни, старик, 
доживай в мире свой век.

Анания. Благодарение господу! Ты еще жалеешь христианскую душу. Недаром народ не 
верит твоим злодеяниям. Он знает, что не от сердца твоего они исходят. Покорно 
гнет он шею перед твоим именем. Великий господин! Дозволь мне сказать тебе все 
про твою страну, что она терпит, как она страдает! Дай мне раздуть огонь твоей 
жалости, пока она еще тлеет под пеплом...

Отар-бег. Не говори о жалости. Ты ее видишь последний. (Гневно.) Иди, пока ты 
еще не раздул моего гнева вместо жалости. Сейчас, перед тобой, на меня глядели, 
меня молили о жалости вместо твоего тусклого глаза пара таких глаз... Уходи 
скорей...

Вбегает Бессо, весь дрожа от страха.

Бессо. Великий господин! Царица со свитой идет следом за мной.

Отар-бег. Ты обезумел!

В глубине показываются Дато и Эрекле.

Бессо. Нет, господин! Вот она! (Падает на колени.)

Входят Зейнаб, Рукайя, за ними Аль-Разак, несколько рабынь и воинов в кольчугах 
и шлемах, обвитых чалмой, с обнаженными саблями; лица женщин закрыты до глаз. 
Отар-бег падает на колени. Анания тоже.

Зейнаб (не снимая покрывала). Хороша твоя стража, Отар-бег! Никто даже не 
предупредил тебя о моем приезде. Но когда едешь к изменнику, надо заставать его 
врасплох. Я велела хватать всех твоих воинов, кто встретился мне на пути. Отчего 
ты не при твоем отряде? Что ты делаешь здесь, в своем загородном доме? Как ты 
решился бросить свой гарем?

Отар-бег. Великая царица, я здесь собираю дары царю царей по твоему повелению. 
Завтра с рассветом я собирался к высокому твоему порогу в Тифлис отвезти дочь, 
золото, серебро и коней. Я уже отдал приказ - допроси моих слуг.

Зейнаб. Я устала с пути и проведу ночь в твоем доме.

Отар-бег. Стены расширятся, крыша поднимется до облаков, великая повелительница. 
Эй, слуги! Готовьте пир, зовите рабынь. Луна Грузии отдыхает у своего раба... 
(Хочет идти.)

Зейнаб. Стой! Пиры мне не нужны! Рабыни со мной. Аль-Разак! Расставь стражей у 
всех дверей. (Указывает на крыло дома, выступающее вперед.) Я займу эти покои!

Аль-Разак, преклонившись, уходит. Царица Зейнаб взглядывает на Ананию и, узнав 
его, хватается за сердце с подавленным криком.

Рукайя. Что с тобой, госпожа?

Зейнаб. Ничего, дитя! Я устала с дороги. Мне кольнуло в грудь. (Отар-бегу.) Кто 
этот человек?

Отар-бег. Сельский староста из-за Ананура, государыня. Привел трех коней в дар 
твоему могуществу.

Анания. Все кони хороши, великая царица. Но один из них несравненной цены.

Зейнаб (дрогнувшим голосом). Это могучий... боевой конь?

Анания. В нем течет царственная кровь семнадцати колен.

Зейнаб. Ты хорошо его знаешь?

Анания. Я растил и любил его больше сына.

Отар-бег. Я думаю, царица, он чистых арабских кровей. Падишах будет доволен.

Зейнаб. Падишах будет доволен.

Анания. Уж не знаю, угодит ли он падишаху, но капли в нем нет крови ни арабской, 
ни персидской. В нем наша кровь. (Оборачивается и подзывает знаком детей.) Мои 
сыновья лучше меня знают коня.

Эрекле и Дато подходят. Рукайя, встретившись глазами с Эрекле, быстро, как бы 
нечаянно, роняет покрывало. Эрекле вздрагивает и замирает от восхищения. Зейнаб 
бледная, вне себя от волнения, не сводит глаз с Эрекле.

Один из них объезжал коня.

Зейнаб (погасающим голосом). Который?

Анания. Тот, на кого ты глядишь!

Занавес



ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Та же декорация. Ночь. Луна на ущербе. Небо облачно. Входит Эрекле, за ним 
крадется Дато. Все сцены идут вполголоса, но очень быстро и в возбужденном тоне.

Дато (кладет руку на плечо Эрекле). Что ты здесь делаешь?

Эрекле (оборачиваясь, вздрагивает от внезапности). Ах, это ты, Дато?

Дато. Да, я. Кого ты ждешь?

Эрекле. Уйди отсюда. Это не твое дело.

Дато (настойчивее). Отвечай, кого ты ждешь?

Эрекле (вспыхнув). Как ты смеешь следить за мной?

Дато. Разве тебе надо что-нибудь скрывать от меня? Прежде этого не было.

Эрекле. Я жду девушку.

Дато (вспыхнув). Гаяне?

Эрекле. Я не знаю, как ее зовут. Уйди.

Дато (все более горячась). Слушай, брат. Уйди ты отсюда. Я ее встретил первый, я 
ее целовал. Я ее не отдам за жизнь, слышишь?

Эрекле (тоже вспыльчиво). Ты лжешь! Когда ты мог ее целовать! Она не отходила от 
царицы. Ее стерегут. Когда царица упала замертво, она едва успела шепнуть мне: 
"Приходи сюда, когда все уснут". И ее увели. (Хватаясь за кинжал.) Когда ты мог 
целовать ее? Говори?

Дато (поняв свою ошибку). Оставь кинжал. Я целовал другую. (Смеется.) Как 
весело, Эрекле! А сейчас мы чуть было не зарубили друг друга. Будь это Гаяне, 
один из нас стал бы Каином.

Эрекле (хмурясь, не веря). Кого - другую? Здесь не было никого, кроме нее, 
царицы и закутанных старух.

Дато (размашисто). Правду говорит песня: "Ты свет моих глаз". У всякого свой, и 
ничего кроме своего света не видишь. Ну, если я тебе не нужен, я уйду. Только 
смотри, Эрекле, береги голову. Персы не шутят, а эти черные дьяволы, арабы, еще 
хуже. Искрошат тебя, как луковицу. Свистни, если они кинутся - я буду близко.

Эрекле. Нет, стой. Кого ты целовал? Я здесь никого не видел, кроме нее.

Дато (смеясь). Даже царицу?

Эрекле. Что мне царица?! Отвечай, Дато!

Дато. Да постой. Братья мы или нет, наконец?

Эрекле. Были братья, пока ты не обманул меня.

Дато. Ну, слушай. У Отар-бега есть дочь, Гаяне. За ней и приехала сюда царица - 
ее увозят в Персию, в дар падишаху. Да не увезут, Эрекле. Если бы ты ее видел! 
Не увезут! Я встретился с ней здесь. Она, как серна, вылетела из-за кустов и 
стала как вкопанная... а я... О, брат мой!.. И жизнь и смерть - все теперь для 
нее.

Эрекле (все еще подозрительно). Это не она стояла рядом с царицей?

Дато. И сдернула покрывало, чтобы тебя ослепить! (Смеясь, обнимает его.) Клянусь 
святым Георгием, нет. И эту, и всех других женщин целого света я отдаю кому 
угодно, а лучшую - тебе. Гаяне убежала в эту сторону, и я видел тут в чаще 
небольшую высокую башню над самой рекой. Должно быть, она там. Я не успел 
проследить. Я туда и крался, когда увидел тебя, и мне показалось... (Очень 
серьезно.) Знаешь, брат мой, бог спас и тебя и меня. Будь благословен приезд 
царицы и ее спутницы.

Эрекле. Слушай, Дато. Ты теперь должен понять меня. Скажи она мне: брось отца, 
мать, честь, веру, родину - я все брошу!

Дато (беззаботно). Ну, моя мне не скажет, а если бы сказала, так я ей велел бы 
бросить свою веру и родину для меня. Нет, нет, ты не то говоришь! (Все 
тревожнее.) Помнишь слова отца по дороге сюда? Дети, не на веселье мы едем 
теперь - на большое дело. Что это значило, Эрекле?

Эрекле (глядя в окна). Как тяжело ждать. Она мне успела показаться вечером в 
этом окне и сделать знак. Я брошу камешек.

Дато. Брось лучше песок. (Продолжает свое раздумье.) Я знаю, какое дело! Пора 
кончить с этим позором. Мы не люди - мы скот мусульман! Мы молимся тайком в 
глухих ущельях, наши церкви разрушены! У нас отнимают наши стада, наш хлеб и 
плоды. У нас отнимают сестер и невест и продают их на рынках и позорят на наших 
глазах. Мне противно думать о том, что надо есть и спать, когда это ярмо давит 
шею. Чего ждать, чего ждать, Эрекле?

Эрекле (не слушавший). Да, ждать - хуже смерти. Я брошу песок.

Дато. Разбудишь стражу. (Опять о своем.) Когда я взглянул ей в глаза, сила моя 
поднялась из сердца, выросла, как горный поток, залила меня. О, как я силен, 
Эрекле, как стал я силен! Ее голос звучал мне в уши, как боевой рог! Ее голос 
сказал мне - час настал. Бейся за бога, за родину, за волю, за меня.

Эрекле. Тсс... она идет.

Справа слышны шаги и голоса. Оба прислушиваются.

Дато (шепотом). Мужские голоса... Притаимся.

Прячутся в чащу.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Из глубины входят Бессо, Анания и Сабба. Сабба - высокого роста, сухощавый, с 
бодрыми веселыми глазами и длинными волосами. Одет, как Анания, но цвета еще 
строже и одежда изорвана. Голова не покрыта; в руке простая палка в коре. За 
поясом кинжал.

Бессо (шепотом). Тише, отец. Подожди здесь. Я посмотрю, как пройти безопаснее в 
подземелье. Там собираются наши и ждут тебя. Не хотели и разговляться без 
молитвы - вот целая неделя. (Тихо, крадучись, уходит за дом.)

Анания (уводя Саббу в тень аллеи). Откуда, куда, отец Сабба?

Сабба (веселым звучным басом). Молимся и деремся, сын мой. Будим людей.

Анания. Где был после Ананура?

Сабба. Прошел в Кахетию. Ух, тяжело там! Всего три раза пришлось помолиться, да 
и то в погребах, а восемь раз отбиваться. Ни одной службы не довелось отстоять 
без схваток.

Анания. Был у хевсуров?

Сабба. Храбрый народ. Там отдохнул немного. Набрал из них, из пшавов, из 
тушинцев отчаянных голов - кинулся с ними к Казбеку. Отбили и крепость, и святой 
храм Гергетский - успели поговеть три дня. Только как раз в Благовещение - люди 
причаститься собрались - в самую середину обедни обложили нас гудаурские войска. 
Выпил я все святое причастие, чтобы не досталось на поругание проклятым... Взял 
крест в одну руку, в другую - старую секиру, а уж наших мало оставалось. Однако 
пробились и рассыпались по Осетии. Пробрался к Боржомским горам - везде ведь 
христианская душа или входит, или исходит из тела. Надо и встретить, и 
проводить. Оттуда сюда на плотах меня привезли добрые люди. На воде встретили 
светлый праздник и разговелись. А вчера помолились в подземелье у Божьей 
крепости. А мало нас осталось, Анания, сын мой, ох, мало! Сколько погибло 
мучениками! А вот меня не удостоил господь пока!

Анания. Слышал? Католикоса убили!

Сабба. Слышал! Ох, слышал! Мученик! Мученик! Его убивали, а я, грешный, в эту 
ночь радовался с людьми на плотах. Да ведь и то: кабы все были мучениками, кому 
же отстоять святой крест. Ох, грешен я, грешен - нет во мне смирения! Кровь-то 
сильнее меня... Забушует душа - и нет ей удержу! Ох, ох, ох!

Анания (сокрушенно). Забыл нас господь!

Сабба (сурово). Не забыл господь удел своей матери! Верит господь силе слуг 
своих! Я вдоль и поперек исходил нашу землю. От моря до моря, от Царьграда до 
Инда, от Китая до Аравии бушует ислам. Как горчичное зерно, мала земля наша 
среди его необъятных волн - одна она, но господь с ней! С ней, говорю тебе! И 
сбережет она его святой крест! Пронесем его! Говорю тебе, сквозь кровь пронесем, 
да будет его святая сила нам в помощь во веки веков.

Анания (тяжело вздыхая). О господи! Скоро ли? Скоро ли?

Сабба. Скоро. Выросли дети тех, кто пал вместе с нашей землей двадцать лет 
назад. И тех, кто продал землю! Но матери их, качая, пели им песни о родине, 
осеняли святым крестом! Говорю тебе, выросли воины, старый боец. Я видел их 
тысячи, я слышал их речи! Да благословит бог их матерей! Вождя только нет.

Анания (наклоняясь к Саббе). Есть. Слушай мою исповедь, отец. Трое в целом мире 
знали эту тайну. Двадцать лет я молчал, как могила. Но и я чую, час настал. Иди. 
Говори детям Грузии, воинам нашим, теперь эту тайну. Пусть она воспламенит их 
души на великий подвиг. Слушай. Царевич Георгий жив.

Сабба. Анания! Не надо обмана! Без обмана, без ложных имен совершится спасение.

Анания (сурово). Молись богу, отец. Я не лгу.

Сабба. Сына царя Теймураза растоптал конь Солеймана. Анания! И он жив? Я видел 
это. И он жив?

Анания (опустив голову на грудь). Нет, отец. Кого бросили под копыта коня - того 
нет. Это был мой сын. Помолись за него.

Молчание. Сабба смотрит вверх, губы его шевелятся. Глаза полны слез. Анания 
погружен в тяжкие думы.

И за меня помолись, отец. Мой грех. Я сам того хотел.

Сабба (важно). Прощаю и отпускаю тебе. Где юноша?

Анания. Царица укажет!

Сабба. Гонительница наша?

Анания. Спасительница наша!

Сабба. И есть доказательства? Знаки?

Анания. Есть, отец.

Сабба. Где же вырос царевич?

Анания. У меня!

Входит Бессо.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Бессо. Все наши собрались на молитву, отец, в заброшенном подземелье для загона 
быков.

Сабба. И Христос родился в яслях. Куда идти?

Бессо. Сюда. За мной... И тише... Проклятый евнух, кажется, не спит... Идем, я 
провожу тебя так, что ни мой господин, ни сам Солейман ничего не пронюхают.

Все трое уходят.

Дато (выходит из засады. Лицо его взволновано и бледно). Ты слушал, что сказал 
отец?

Эрекле. Да, но я не понял. Какой царевич жив?

Дато. И я не понимаю. Кто же рос у отца? Ты и... и я?

Эрекле (смеясь). Кто же из нас царевич?

Дато. Тебе смешно?

Рукайя в белом покрывале осторожно показывается между деревьями.

Эрекле (вздрогнув, забыв все). Платье мелькнуло в кустах. (Кидается в сторону 
Рукайи.)

Дато задумчиво, понурив голову, скрывается в аллее.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Рукайя (быстро обвивает шею Эрекле руками. Долгий поцелуй). Меня убьют, если 
застанут с тобой. Как тебя зовут?

Эрекле. Эрекле.

Рукайя. Кто ты? Откуда?

Эрекле. Я воин с гор.

Рукайя. А мои братья - моряки. Их все боятся. Они меня продали.

Эрекле (страстно). Тебя? Продали? Кому? Ты моя навсегда! Никто тебя не полюбит, 
как я! Я сожгу тебя ласками! Я... (Целует ее.)

Рукайя (вдруг вырвавшись). Тише! (Прислушивается.)

Эрекле (охваченный страстью, держит ее в объятиях). Чего ты боишься со мной? Кто 
в силах тебя вырвать из моих рук? Ты моя навсегда.

Рукайя (печально и страстно). Я твоя только этот миг, сияние моей души! Целуй 
меня, пока я в твоих руках! Я все забыла, едва увидела тебя, - только бы 
прильнуть к тебе, только бы упиться твоим дыханием, хоть раз, хоть миг, а там 
пусть опять неволя, даже смерть. (Опускает голову на его грудь.)

Эрекле (осыпает ее поцелуями). Зачем говорить о смерти, кто смеет коснуться 
тебя, когда ты на моей груди?

Рукайя (с страстной негой, обвиваясь вокруг него, как змея). О, если бы быть 
теперь далеко-далеко... там, где я жила и росла, у моря Мингрелии. Если бы 
качаться на волнах в легкой фелуке с тобой вдвоем... и слушать ласковый плеск 
воды и глядеть то на звезды неба, то на звезды твоих глаз - и вдыхать 
благоухание прибрежных цветов и твоего дыхания... И петь тебе песни любви... И 
растаять в тебе, как облака тают в огне солнечных лучей...

Эрекле (обезумев от страсти). Хочешь бежать? Здесь во дворе мои кони, быстрее 
ветра и молнии. Друзья мои стерегут их! Мы умчимся как вихрь, не догнать нас 
всем воинам царским! (Хочет идти.)

Рукайя (схватив его). Нет. Кругом стража... И здесь каждый миг... 
(Прислушивается.) Когда можно будет бежать, я скажу тебе. Слушай, ты знаешь, кто 
я?

Эрекле. Я знаю, что я твой раб, а ты моя царица.

Рукайя (с лукавой властью в голосе). Так ты знаешь меня? Да, я Рукайя, любимая 
раба царя Солеймана! Царица стара, надоела царю. О, я это видела... И я буду 
царицей! Мне это предсказала старуха, когда меня продавали. Я плакала сперва, а 
когда я узнала что буду царицей, я перестала плакать. Куда же ты увезешь меня от 
власти царя Грузии? На нас будут охотиться, как на диких зверей, и когда нас 
схватят... О, ты не знаешь царя Солеймана!

Эрекле. Ты рабыня царя Солеймана?

Рукайя (с гордостью). Да! А буду женой, когда он велит убить царицу! 
(Таинственно.) Это скоро будет. Он поручил мне смотреть за ней. Он не верит ей, 
- о, не измены ее он боится! Не будь она раньше самого царя царицей вашей, он 
давно подарил бы ее кому-нибудь из своих слуг. Так он ценит ее красоту! И 
теперь, когда мы вернемся, мне стоит сказать царю слово - и голова ее скатится с 
плеч. Ты не знаешь Солеймана! Он любит кровь. Раз он велел казнить двенадцать 
человек перед моими окнами! И каждый раз, как слетала голова и брызгала кровь, я 
видела, он делал так. (Щурится.)

Эрекле (со взрывом ревности). Зачем же ты звала меня сюда, если ты его раба и 
наложница? Зачем ты сверкнула мне в глаза своей непобедимой красотой? Я не 
разделю тебя ни с кем! Слышишь? Ты должна быть только моей! Только моей!

Рукайя. Ты глупый мальчик! Или ты не хочешь меня совсем? Разве я люблю царя? Я 
люблю тебя, я для тебя пошла на смертельную опасность...

Эрекле (дрожащим от страсти и горя голосом). Рукайя!

Рукайя. Молчи! (Целует его в губы.) Не ревнуй меня. Он стар, а ты молод. Разве 
можно любить его, когда знаешь тебя? Но он царь... И он грозен, как меч. Он 
страшен, как смерть. Ты знаешь, у него всегда один взгляд и один голос - и для 
любви, и для гнева, и для ласки, и для казни. Когда он глядит, взгляд его 
пронизывает камень. Мне и теперь кажется, точно он из Тифлиса видит меня с тобой 
сквозь горы, леса, стены и скалы... (Дрожа прижимается к Эрекле. Тот невольно 
вздрагивает и озирается. Она смеется тихим, вибрирующим смехом.) Видишь, и ты 
дрожишь... Куда же мы убежим от него?

Эрекле (схватившись за голову). Ты меня лишила разума, я не понимаю, что со 
мной. Мне нужно одно: видеть тебя, дышать тобой!..

Рукайя (с той же негой и страстью). И мне... и я хочу только тебя...

Аль-Разак показывается в тени и слушает.

О, какие у нас будут ночи, мой бесценный! Я умею скользить, как змея в темноте. 
Шаги мои - легче пуха. Я перешагну через спящую собаку и вернусь, не разбудив 
ее... Будь покорен моей воле, и я дам тебе такое счастие, какого не знал ни один 
челов... (Быстро с легким криком вскакивает и оборачивается к кустам, за 
которыми спрятался Аль-Разак.) Кто-то есть...

Эрекле кидается в кусты и схватывает Аль-Разака.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Аль-Разак (хочет крикнуть). Сюд... 

Эрекле одним движением зажимает ему рот и хватает за горло.

Рукайя (подбегает и узнав Аль-Разака). Убей его, убей его!..

Эрекле. Я подарю тебе жизнь, если ты поклянешься...

Рукайя. Убей его! Это евнух! Это собака! Он поклянется и погубит меня и тебя! 
Убей же его!

Эрекле (выхватывает кинжал, замахивается и останавливается). Рукайя, он 
глядит...

Рукайя. Трус! Бей!

Эрекле (с размаху бьет его кинжалом в сердце. Евнух валится без стона. В ужасе). 
Я убил!

Рукайя (нагибается и глядит в глаза убитому). Теперь он ничего не расскажет. 
(Страстно и долго целует Эрекле. Быстро.) Жди моей вести. Будь всегда близко. 
Беги. (Неслышно пропадает в тени.)

Вбегает Дато с другой стороны.


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Дато. Отар-бег со стражей обходит дом... Что это?

Эрекле (почти не сознавая ничего). Евнух. Я убил его. Она приказала.

Дато. Погубишь ты всех! Бежим! Притворимся спящими. (Увлекает Эрекле.)

Входит Отар-бег в боевом костюме. За ним стража.


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Отар-бег (одному из стражей). Приведи смену. Я не лягу всю ночь.

Один из стражей. Посмотри, господин... Здесь человек... Он убит!

Отар-бег и стража подходят. Крик ужаса: "Аль-Разак!"

Отар-бег. Да... Аль-Разак! Скорее воды!

Один из стражей. Он не дышит.

Общий говор. Убит кинжалом в сердце... Измена... Обыскать надо сад. На помощь!

В окне второго этажа за решеткой показывается Зейнаб.


ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Зейнаб (повелительным голосом). Кто смеет тревожить мой покой? (Зовет, 
обернувшись в комнату.) Аль-Разак!.. Сойди вниз! Позови Отар-бега и стражу!..

Отар-бег (внизу). Отар-бег здесь, государыня. Он берег твой сон. Не смыкая глаз, 
мы ходим со стражей всю ночь вокруг дома.

Зейнаб (гневно). Аль-Разак!

Отар-бег (дрожащим голосом). Аль-Разак убит, царица. Мы сейчас нашли его труп. 
Вот он! Крики стражи разбудили тебя.

Зейнаб (пораженная). Убит! Кем?

Отар-бег. Я не знаю, царица.

Сбегаются стража и люди Отар-бега. Между ними Бессо, Анания, Дато и Эрекле. 
Общее волнение.


ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Зейнаб (уходит от окна). Убит Аль-Разак! (Скрывается.)

Отар-бег (грозно, окружающим). Эй, вы, слуги! В моем доме убит присланный ко мне 
повелителем его ближний слуга и сановник. Чья рука смела опозорить мой дом?

Молчание.

Несколько человек из стражи. Это христианин! Мы в засаде! К оружию! Бей 
проклятых псов! (Хватаются за сабли, лица разгораются.)

Бессо и несколько слуг Отар-бега. Мы не знали убитого... Мы верные слуги 
великого господина! Вы сами, может, ненавидели его... Убили здесь, чтобы свалить 
на нас... Измена! (Выхватывают сабли и кинжалы.)

В окнах показываются перепуганные женщины. Споры грознее и грознее, крики 
женщин.

Стража. Надо истребить это неверное гнездо!.. Ла Илла иль Алла! Бей, бей!

Слуги Отар-бега. На помощь, христовы люди! Людей Отар-бега бьют!

Одни. Проклятые собаки!

Другие. Хищные волки!..

Все это происходит с необычайной быстротой. Сверкают сабли и кинжалы. Люди той и 
другой партии сбегаются с разных сторон.

Отар-бег (громовым голосом). Мечи в ножны! Собаки!

Все стихают.

Или не я вождь карталинских войск царя Солеймана? Или не довольно моего слова, 
чтобы полетели головы правых и виновных? Мечи в ножны, говорю я!..

Все вкладывают мечи и лишь обмениваются грозными и злобными взглядами.

Воины и люди! На мою седую голову пал позор! Никто со стороны не мог проникнуть 
сюда. Убийца или мой слуга, или кто-нибудь из стражи.

Ропот.

Слушать меня! (Указывает на первого стража, араба.) Ибн Саад не отходил от меня 
всю ночь ни на шаг. Ибн Саад! Вот тебе мой перстень. Скачи в Гори и приведи сюда 
немедленно отряд в пятьсот человек!

Ибн-Саад быстро и легко уходит.

Теперь - искать убийцу! Если он не будет найден до прихода отряда, все, кто 
здесь стоит, все, кто живет в этом доме и кто прибыл с царицей, будут с восходом 
солнца изрублены в куски!

Общий шум, волнение. Слышны фразы: "Я был с господином... Я стерег коней... Я 
стоял на страже... Прокляни господь убийцу... Сознавайтесь! За что гибнуть 
всем!.." Говор все сильнее и сильнее.

Дато (во время последнего шума отошел в глубину и становится на высокий тын, 
рукой схватившись за кол). Эй, люди!..

Все обернулись.

Евнух пошел вперед сказать Магомету, что скоро придет за ним и лютый волк 
Солейман. Послал его я, Дато Глаха!.. Ловите меня! (Быстрым скачком исчезает за 
тыном.)

Все со страшным криком кидаются за ним.

Голоса. Он вскочил на коня... В погоню!

Раздаются выстрелы.

Голос Дато удаляясь: "Стреляйте в привязанных, собаки!"

Страшный крик.

Голоса. Коней! Трое погнались... Он далеко впереди!..

Отдаленный выстрел.

Керим упал с коня... Он убил его! Отстают... Еще трое... Не догнать!..

Отар-бег (в бешенстве). Сто золотых за его голову! Десять человек на коней и за 
ним!..

Десять человек убегают. Взгляд его падает на Ананию и Эрекле.

Схватить этих двух!

Воины и слуги кидаются на Ананию и Эрекле и схватывают их.

Они ответят мне за все! Раскалить железо. Несите тело. Ведите их за мной!

В дверях башни появляется Зейнаб, опираясь на старую рабыню, и Рукайя, 
прижавшаяся к царице.


ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Зейнаб. Отар-бег! Что это значит?

Все стихают.

Отар-бег (склоняясь). Измена прокралась в мой дом, государыня. Три змеи вползли 
ко мне, смиренно легли под моей кровлей и насмерть ужалили моего гостя и друга. 
Дай мне расправиться с ними, а там уж суди меня. Один убежал, но двое в моих 
руках. Я скоро вернусь, государыня. Ведите их!

Зейнаб. Стойте! Я сама допрошу их. (Узнав Эрекле и Ананию, побледнев.) Это 
убийцы?!

Отар-бег. Его сын, государыня, брат этого мальчишки.

Зейнаб в молчании сходит со ступеней. Между ней и схваченными стоит дрожащий от 
ярости Отар-бег. Четверо держат Ананию и Эрекле. Группа воинов из десяти-
двенадцати человек стоит за ними. За Зейнаб - Рукайя. Человек шесть подняли тело 
Аль-Разака и стоят с ним отдельной группой. В окнах лица женщин.

Зейнаб. За что вы убили его?

Анания (прислушиваясь). Ни в чем мы, великая царица, не виноваты! Ни я, ни сын и 
не знали, что задумал этот злодей! На горе себе я его вырастил! 
(Прислушивается.)

Зейнаб (с глубокой любовью глядит на Эрекле, но суровым тоном). Как ты мог, 
ребенок, пойти на такое дело?

Эрекле (глядя на Рукайю, которая незаметно делает отрицательное движение 
головой). Я ничего не знал, царица.

Анания. Мы с ним спали у коней, царица. Допроси всех, кто был в конюшне... Вдруг 
слышим крики... бегут... Мы вскочили... Я еще спрашивал у всех, не видал ли кто 
Дато...

Отар-бег (яростно). Лжешь, старая собака!.. Я тебя знаю...

Зейнаб (Отар-бегу). Кто смеет допрашивать преступника вместе с царицей?

Отар-бег. Прости, повелительница!

Зейнаб. Внести тело в дом.

Тело уносят.

(Страже и людям.) Разойдитесь по своим местам!

Все, кроме четверых, держащих Ананию и Эрекле, расходятся.

Иди спать, красавица, никто больше не потревожит твой сон.

Рукайя (не желая уходить). Я боюсь, госпожа, без тебя.

Зейнаб (властно). Иди, дитя. Ночная роса и тревога повредят твоей красоте. А 
чтоб ты не боялась, у дверей твоих станут стражи. Иди.

Рукайя (злобно взглянув на царицу). Исполняю твое повеление, госпожа. (Проходя 
мимо Эрекле, останавливается и говорит царице нежным певучим голосом с особенным 
значением.) Ты велишь казнить их теперь же, царица?

Зейнаб (изумленная, выпрямляясь). Зачем тебе знать мое решение?

Рукайя (униженно). Может быть, повелитель захочет сам допросить их, царица. 
Прости мое глупое слово. (Целует ее руку и уходит, взглянув на Эрекле.)

Зейнаб (Отар-бегу, глядя на Эрекле). Рукайя права. (С трудом.) Сковать их, и 
чтобы волос не упал с их головы. Уведите их.

Анания и Эрекле уводят. Зейнаб долго следит за ними взглядом и изнеможенная 
падает на тахту под деревом. Отар-бег кидается к ней.


ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Отар-бег. Великая царица, прости меня! Я, старый твой слуга, не уберег твоего 
покоя. (Голова его трясется.) Я заслужил казнь - и не прошу пощады.

Зейнаб. И не жди ее, Отар-бег.

Отар-бег. Царица великая, могучая царица! (Становится на колени.) Твоя грозная 
опала погубила меня. Но пусть одна моя кровь насытит твой гнев! Помилуй дочь 
мою, государыня. Зачем тебе ее жизнь?

Зейнаб. Так ты ее любишь?

Отар-бег (бессвязно, ползая у ее ног). О, царица! Если бы ты ее слышала... Я и 
сам не знал, как я люблю ее... Сам я продажный, развратный, бога своего 
позабывший... А в ней моя молодость, госпожа великая! Давно я ее не видал - 
увидел сегодня... О, госпожа! Великая, могучая царица! Все я отдал тебе и 
царю... Все забыл для его и твоей славы и мощи... Не изменник я, великая 
царица... Нет, не изменник... Пусть одного меня сразит твой гнев - отпусти ее на 
волю. Не губи ее души... губи одного меня. (Рыдая, целует ее платье.)

Зейнаб (радостно, но подавляя радость). Отар-бег! Кто же ее защитит после твоей 
смерти? Где же спасется она от рук тех, кто рыщет по Грузии, как волки среди 
стада овец?

Отар-бег. У меня есть один верный слуга. Он увезет ее в Имеретию.

Зейнаб. Не ты ли сказал мне на днях: чем турки лучше персов и арабов? Нет ей 
прибежища нигде, Отар-бег, нигде. Нет свободного человека, нет пяди свободной 
земли от Каспия до берегов великого Черного моря. Всюду кровь и насилие. Всюду 
нога ислама стоит на груди поверженных. Всюду слезы и рабство. Всюду смерть, 
нищета, неволя, муки, пытки... и рабство, рабство, рабство - одно рабство, как 
черная ночь!

Отар-бег (изумленный ее новым тоном). Великая царица...

Зейнаб. Где она, эта царица? Кого ты зовешь так, Отар?

Отар-бег. Тебя, царица Зейнаб.

Зейнаб. Я знала царицу Тамару, а я - я раба, а не царица. Я помню Тамару, 
молодую, гордую, с непокрытым лицом, светлую и радостную подругу царя Теймураза! 
Радость свободного божьего народа! Вокруг меня теснились свободные дочери и жены 
ваши, князья и дворяне Грузии! Под нашим благословенным небом, под звон святых 
колоколов, среди благоуханных садов и тучных полей проезжали мы к родным 
святыням в великие дни. Свободно приставали к нам встречные люди - и шел царь с 
царицей во главе свободного народа свободно молиться в свободных церквах. И 
свободные песни гремели на наших пирах, у подножия отцовских храмов. И пировал 
царь во главе вольного народа, на вольной земле, под покровом небесным. И велик, 
неизмеримо велик был наш пиршественный чертог! Потолком был небесный свод, 
стенами - лесистые горы, полом - изумрудные холмы, а святыней - отцовские храмы. 
И свободно искал вольный грузин любви вольной грузинки. Без страха матери 
прижимали к груди своих детей! Без страха пахарь шел за своим плугом, пастух 
стерег свои стада, и каждый свободно собирал плоды в своих садах. И господь, 
окруженный своими святыми, улыбался Грузии и благословлял с небес радость своего 
верного народа, единственной опоры своего креста на всем необъятном Востоке... А 
теперь?

Отар-бег. Государыня!

Зейнаб. Вот мы двое глядим друг на друга, Отар. Мои глаза отучились плакать, но 
научились лгать, льстить и не спать от тревоги и дум. А ты - ты, могучий боец и 
друг Теймураза, кто ты теперь со всей своей силой и властью? Ты раб. Ты - собака 
в глазах Солеймана, собака, годная только на то, чтобы ловить ему дичь и дрожать 
под его кнутом, и бежать у ног его коня. За всю твою службу у тебя берут любимую 
дочь и бросают ее в чужую страну на потеху одной-двух ночей бича нашей родины. И 
тебе самому грозит смерть за чужое убийство гнусной твари - евнуха. А Грузия! 
Отар! Грузия! Взгляни, что кругом! Говорю тебе - одно рабство, одно рабство, как 
беспросветная черная ночь!

Отар-бег (хватаясь за голову). Царица! Царица!

Зейнаб. А я? Знаешь ли, кого я сейчас велела сковать? Знаешь ли, кого я должна в 
оковах привезти к Солейману? Знаешь ли, кто умрет в лютых пытках на моих глазах? 
Отар, знаешь ли... кто? Мой сын!

Отар-бег (пораженный). Как... царица... твой сын?

Зейнаб. Двадцать лет я его не видала! Чужая рука взрастила его! Чужие глаза 
глядели, как он рос, как мужал. Чужие уши слышали его голос. А я не смела, хоть 
раз, хоть издали взглянуть на него целых двадцать лет. И сегодня в первый раз я 
увидела его - я не смела коснуться его, облить его моими слезами, прижать к 
сердцу! И первое мое слово ему было - слово суда, а первая ласка - оковы!

Отар-бег. Как же он спасся, Тамара? Весь народ знает, что он погиб.

Зейнаб. Вспомни ту ночь после боя, где был убит Теймураз и раздавлена Грузия. 
Израненный, с немногими воинами, примчался ты, Отар, ко мне в Метехский замок 
возвестить мне смерть мужа и гибель царства. И упал у моих ног, истекая кровью 
из этой раны... (Указывает на шрам на лице Отар-бега.)

Отар-бег. Гибельный, страшный день!

Зейнаб. Я стояла над тобой, Отар, и прижимала ребенка к груди. А последние 
остатки нашего войска рубились на стенах и падали один за другим. А войска 
Солеймана, как саранча, покрывали окрестные горы по обоим берегам реки, и не 
было видно конца! И Тифлис пылал у подножия Метеха. И стены дрожали от воплей и 
стонов! И от зарева пожаров было светло как днем! И волны реки были красны от 
крови! И падал один оплот за другим. И победные крики врагов становились все 
громче и громче. Три человека защищали последнюю твердыню: я, ребенок, сын на 
моей груди, и полумертвый воин у ног моих - ты!

Оба молчат.

Зейнаб. О, я помню каждый миг этой ночи, точно она выжжена в моей груди. Ты 
очнулся, взглянул мне в глаза - помнишь, Отар?

Отар-бег (глубоко взволнованный). Помню, Тамара. Я поднялся и молча пошел 
умирать за тебя, цепляясь за стены, с туманом в глазах. Что было дальше - не 
помню. Очнулся я через много дней - и, видит бог, бился за тебя до тех пор, пока 
не пришла грозная весть, что ты... ты, Тамара!..

Зейнаб. Стала царицей Зейнаб, любимой женой Солеймана? Бичом моей родины и моего 
бога?

Отар-бег. И я пошел по твоим следам.

Зейнаб (схватив его за руку). Так иди же по ним, Отар, до конца! Знаешь, что 
было после тебя? Слушай же - и суди меня! Когда озверелые персы ломились в 
последний оплот, Анания Глаха, цепляясь как кошка по уступам, добрался по 
отвесной скале над рекой до моего окна. В руках его был ребенок. Великое дело 
свершилось в этот миг, Отар! Великое дело! Оно стало светить мне всю жизнь, оно 
научило меня, как надо жить.

Отар-бег. Какое дело, царица?

Зейнаб (вся охваченная воспоминанием). Глаха сказал мне: "Персы ищут твоего 
сына. Он им страшнее всех. Отдай мне его. Я тебе его верну, когда настанет день. 
Пусть мой сын умрет за него". И он взял моего сына и исчез в окне. А когда 
ворвалась орда и окружила меня, на моих руках был его сын. И вытащили меня 
вместе с ним. Изменники князья наши нарядили меня в царский наряд, дали мне в 
руки золотое блюдо и на нем ключи уже взятой крепости. И вывели меня под руки за 
ворота, поставили на колени в пыли. И связали бедного малютку и положили у ног 
моих. И подъехал к нам царь Солейман, упоенный победой. Взглянул на ребенка - и 
копыто коня его ступило на его грудь. О этот крик! Последний крик! (Закрывает 
лицо.)

Отар-бег (потрясенный). Мученик божий!

Молчание.

Зейнаб (вся ушла в прошлое). Иссахар служила мне. Вместе родились наши дети. И 
отец в эту страшную ночь взял его из рук матери и принес его мне. Эрекле его 
звали. И это имя носит теперь мой Георгий. Чтоб не навести врагов на его след, 
Иссахар осталась со мной, бросила дом свой, и мужа, и последнего сына. - Сестра 
Анании заменила им мать. Год не знала я, что с ним, спасся ли он или тоже погиб. 
Через год верный слуга дал мне знать, что Георгий жив. Отар! Начались годы моего 
стыда, греха, позора. Я приняла их проклятую веру! Чтобы заслужить его доверие, 
я стала такою, как он! Я требовала крови и угнетений! Мое новое имя стало 
страшнее в моей родине, чем имя ее палача! Я была хороша - и моя красота стала 
игрушкой его прихотей! Честь, гордость, любовь, свое царственное величие я 
волочила в грязи у ног арабского выходца! Я научилась лгать, лгать лицом, 
голосом, страстью, всем своим существом... Шли годы. И гибли родные, друзья, 
верные старые слуги. И я научилась не жалеть никого. И жалость, и любовь, и муки 
совести - все заглохло в моей душе. Я уже не люблю никого - ни родных, ни 
друзей, ни себя... даже сына. Я люблю только народ, мой измученный, нищий народ. 
Ему я принесла в жертву мою царскую и женскую честь, правду сердца, спасение 
моей бессмертной души. Что я могла ему дать еще?

Отар-бег. Тамара! Или не было у тебя случая пронзить сердце врага?

Зейнаб. Отар, разве для мести стоило отдавать то, что я отдала? И я раньше 
думала только о ней. Сколько раз, упоенный моими ласками, он безоружный засыпал 
на моей груди! Мне стоило протянуть руку - и этот проклятый пес утолил бы мою 
месть предсмертными корчами! Но разве мстить и только мстить должна была я, 
царица Грузии, мать ее законного царя, дочь измученной, истерзанной отчизны? Что 
принесла бы его смерть? Разве она спасла бы от рабства? Разве мало у шаха таких 
же клевретов, еще свирепее, еще ужаснее? Нет, не мести ждала я! Я ждала того 
дня, когда накипит гнев народа, когда он хлынет, как горный поток, когда в 
каждом рабе проснется наконец свободный человек! И этих людей поведет мой сын! И 
вокруг него станут вольные бойцы. И к его ногам, на его суд положу я мой грех, 
мой позор. И грозно будет слово суда его для меня, его матери. Но от его же 
грозы рухнет могучий ислам к подножию святого креста!

Отар-бег. Царица! Святая царица!

Зейнаб. Говорят, нет счастия на земле! Нет, оно есть, Отар! Эти слезы на твоем 
лице - это счастие мое! Этот взгляд твой - грозный и светлый - это счастие мое! 
Если ты, окруженный почетом и властью, не забыл своей родины - как же могли 
забыть ее те, кто знал только горе, позор и страх!

В кустах появляется Сабба.

Отар-бег. Тамара, Тамара!

Зейнаб. Отар! Подними свой могучий меч! Это не я, не сын мой, не дочь твоя зовем 
тебя. Тебя зовет на земле твой народ, а с неба - оскорбленный и поруганный бог! 
Зовет тебя с неба ребенок, раздавленный конем Солеймана! Это сердце Грузии, 
истекшее чистой невинной кровью.

Отар-бег. Веди, указывай, царица моя! Проклятье моему подлому сердцу! Позор моей 
седой голове, продавшей отчизну и бога за почет и разврат. Не молю я прощенья ни 
у тебя, ни у бога... нет мне его... Нет прощенья мне, отступнику и изменнику. Но 
заплатят мне те, кто меня сделал таким. Что велишь мне?

Зейнаб. Пойдут за тобой грузинские воины твоего отряда?


ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Сабба (выступая вперед). Пойдут. И вся Грузия за ними.

Отар-бег (хватаясь за шашку). Кто ты?

Сабба. Божий слуга. Сабба-странник.

Зейнаб. Святой отец. Бог послал тебя!

Сабба. Бог! Христос воскрес! (Целует Зейнаб и Отара.)

Занавес



ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Развалины старого духана под Тифлисом. Левая часть сцены представляет грубую 
каменную серую кладку с разрушенной крышей, поросшую кустарником и вереском. 
Первая - скат ущелья, уходящего вглубь, поросшего лесом. Сквозь деревья видны 
багровые тучи заката. Изредка погромыхивает отдаленный гром и поблескивают 
зарницы. Анания и Эрекле, скованные, лежат в развалинах. Десять человек стражи в 
грузинских костюмах, с обнаженными шашками и ружьями за спиной, стоят над ними. 
Среди них Гига. Бессо у входа сидит на обрушившихся камнях. У него на коленях 
небольшой бурдючок, из которого он потягивает. Около него на траве разостлан 
синий пестрый платок. На нем хлеб в виде лепешек, сыр, лук и красные яйца.

Бессо (поет).
Вот опять вино играет,
Арьяралэ.
Ночь весельем озаряет,
Тарьяралэ.
С Арарата лишь спустился,
Арьяралэ.
Ной немедленно напился,
Тарьяралэ!

Гига старик с большой седой бородой. Замолчи, орясина! Чего ты вздумал горланить 
свои богохульные песни?

Бессо (несколько навеселе). Песня сама полилась, как меньше стало в отряде 
крашеных рож! Эй! (Поет.)
Лишь вино удалый пьет,
Арьяралэ!
Воду тянет всякий скот,
Тарьяралэ!
Скот и наши господа иранцы и всякая сволочь! Да хватит их громом в самую бритую 
макушку! (Пьет.)

Анания (с тревогой глядит на Эрекле). Ты упал духом, сын мой? Неволя тебя 
гложет?

Эрекле (бледный, осунувшийся с горящими лихорадочным огнем глазами). Она 
высосала мне сердце, отец! О, как мне нужна теперь свобода! Дато погубил нас.

Анания. Да заслонит его святой Георгий! Заиграла в нем кровь. Отвага ослепила 
его, и он все забыл. (Тихо.) Но он близко. Есть вести о нем. Мне вчера шепнул 
один из стражей... Он освободит нас, верь мне - освободит.

Эрекле. Когда, когда? Мы под самым Тифлисом... Это последний привал.

Анания. Надейся до петли и меча, Эрекле. Надейся в петле и под мечом. Пока 
дышишь - надейся.

Эрекле. О, какая мука! Теперь в цепях, теперь! Не видеть... не знать... а 
близко... здесь... только цепи мешают.

Анания. Что ты говоришь, Эрекле?

Эрекле. Я разобью сегодня или их, или голову... Я не могу... не могу... Только 
взглянуть... увидеть раз - и хоть смерть... хоть смерть потом... (Падает лицом 
на камень.)

Бессо (все время напевает). Эй, вы! Стража и узники! Я тут на вольном воздухе 
желаю, чтобы все были веселы. Все равно! Всех повесят - кого завтра, а кого в 
пятницу. Почему же вы не пьете? Развеселитесь! (Поднимается и направляется в 
духан с бурдючком.)

Гига молча нацеливается в него.

Смотри, не выпали, седой дурак! (Придя в азарт, размахивая бурдюком.) Ты в кого 
целишься, а? Ты знаешь, кто я? Меня сто раз хотел повесить, сжечь и утопить сам 
великий господин - и ни разу не мог, а ты в меня целишься? Я тебе вино несу, а 
ты в меня целишься?

Гига. Не подходи к пленникам!

Бессо (горячась, но не двигаясь). Вот подожди до завтра, я тебя научу, как в 
меня целиться! Мой господин получил право пить вино - значит, и я получил право 
пить вино! Мой господин получил сто жен - у меня и у самого может быть больше 
жен... Только не сразу, а в разное время... и в разных местах. А вместе... нет, 
это неудобно и дорого стоит. А ты в меня целишься.

Анания (Гиге). Брат, у меня в горле пересохло. Позволь ему дать мне глоток вина.

Гига (значительно, делая легкий знак головой). Ну, ты, пьяный человек, дай 
старику хлебнуть и убирайся.

Бессо. Ага, испугался! То-то брат, а то целишься! (Подходит и, цедя из бурдюка в 
небольшой бычачий рог вино, сразу трезвеет и напевает.)
И лесами и горами,
Арьяралэ.
Наши тянутся толпами,
Тарьяралэ.
(Поднимая рог.) Пей и благословляй Бессо.

Анания (Эрекле). Освежи свои губы, сын мой!

Эрекле, не глядя, молча отстраняет рог.

Бессо.
Орбельян подходит с юга,
Арьяралэ.
Стал Сембат у Сагалуга,
Тарьяралэ.
Но не лучше ли так, козлиная борода? А ты целишься (Напевает.)
И с большой реки заморской,
Арьяралэ.
Шлет нам помощь царь московский,
Тарьяралэ.

Стража и Анания, не подавая друг другу вида, жадно вслушиваются в слова песни.

Анания (выпив рог, отдает). Освежи господь так твою душу на страшном суде, брат 
мой!

Гига (взглянув налево). Убирайся живо! Царица и Отар-бег идут сюда.

Бессо (быстро отпрыгнув и забирая все в свой платок). Не бойтесь, друзья мои, 
никто не бойтесь! Я всех вас оправдаю! (Напевает.)
С Арарата лишь спустился,
Арьяралэ.
Ной немедленно напился,
Тарьяралэ.
(Уходит за духан.)

Входят справа Зейнаб, Отар-бег и двое стражей-грузин.


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Отар-бег (страже). Гига! Окружить развалины и не допускать никого. Царица 
допрашивает преступников.

Гига и остальные располагаются полукругом в отдалении, спиной к духану. Зейнаб и 
Отар-бег входят в духан. Анания и Эрекле поднимаются, гремя цепями.

Зейнаб (глядя с глубоким страданием и любовью на Эрекле). Как ты изменился, 
бедный мальчик. Тебе тяжелы твои цепи?

Эрекле. Нет, царица, не цепи, а неправда. За что ты сковала нас и везешь на муки 
и казнь? Мы от чистого сердца пригнали в дар наших лучших коней, все наше 
богатство. Что случилось ночью - разве мы знаем? Брат пошел за свежей травой 
лошадям. Вдруг слышим шум, крик, голос брата - и нас хватают.

Зейнаб (тихо Отар-бегу). Смотри, каким царственным гневом горят его глаза. 
(Сыну, с притворной суровостью.) Как ты смеешь, скованный раб, говорить так с 
царицей?

Эрекле (в сильном нервном возбуждении). Я не раб! Я говорю правду! За что мы в 
оковах? Мне нужно быть свободным! Все равно ты не довезешь меня до тюрьмы и 
плахи. Я кинусь на стражу, пусть зарубят меня. Мне нужно быть свободным!

Зейнаб. Ты боишься пыток и казни? Разве ты не привык видеть смерть и мученья, 
пока ты рос?

Эрекле (в крайнем волнении). Я не боюсь ничего. Но я хочу быть свободным.

Зейнаб (слезы на глазах, быстрым неудержимый порывом). И ты будешь, дитя мое. О, 
благослови господь твою отважную душу. И не только ты, а все, кто вместе с тобой 
был в оковах.

Эрекле (бледный от радости и волнения). И ты не шутишь, царица? Когда же? Когда? 
Сейчас?!

Зейнаб. Сейчас, мой смелый сокол. Сейчас, надежда, гордость, счастье мое! 
(Обнимает его, рыдая.) Отар, ты видишь его? Чья это кровь заливает его щеки? Чей 
огонь горит в его глазах?

Отар-бег (взволнованный). Вижу, царица, и умру за него!

Эрекле. Что это значит? Отец?

Анания. И я умру за тебя, сын души моей!

Зейнаб. Не выдержит сердце, Отар... Двадцать лет ждать - и все свершить в одну 
ночь. Двадцать лет притворяться - и в один миг сорвать покровы всех тайн. 
Двадцать лет страдать - и вдруг это счастие!.. Анания, благослови тебя бог, как 
я благословляю! (Шатается и опускается на камень.)

Молчание.

Довольно! В одну ночь надо свершить все - иначе ничего не свершено. Слушайте вы, 
трое, чего я хочу. Вот ключи от оков. (Отдает ключи.)

Эрекле (жадно схватывает ключ, хочет отмыкать цепи, задыхаясь от счастья). О, 
царица!

Зейнаб. Спрячь их на груди, безумный мальчик, и слушай меня... Я и Отар в разные 
стороны разослали персов, но все же не всех. Если хоть один заметит ваше бегство 
- погибнет все.

Эрекле (изумленный). Разве надо бежать?

Зейнаб. Скоро ты будешь повелевать, юноша, учись пока повиноваться. Когда мы 
начнем сниматься, стражи по-прежнему окружат вас. Эти двое (указывает на 
пришедших с ними) займут ваше место. Вы скроетесь здесь, снимете цепи и 
пропустите весь отряд. Когда отряд исчезнет из глаз за поворотом, спуститесь к 
реке. Вас ждет плот за обрывом. Скажите людям на нем: "Сабба-странник". В один 
час течение принесет вас в Тифлис.

Эрекле. Да, в Тифлис... И там... там будут все, кто с тобой?

Зейнаб. Кто все, Эрекле?

Эрекле (нервно, глядя ей в глаза). И друзья и враги?

Зейнаб. Все, дитя мое. Солнце заходит. Мы войдем в крепость через два часа. 
Отар, в последний раз: ты отвечаешь за всех людей нашего отряда?

Отар-бег. Как за себя, царица.

Зейнаб. Теперь, Эрекле, в твои руки я отдаю судьбу святой веры, судьбу Грузии и 
твою судьбу. Готово ли сердце твое на великий подвиг?

Эрекле (не понимая, взволнованный). Приказывай, царица.

Зейнаб. Да, пока я твоя царица, но завтра... завтра... (Подавляет волнение.) 
Знайте же все, что знаем я и наш вождь. Вокруг гнезда Солеймана, в ущельях и 
трещинах скал, в лесах и кустах - со всей Грузии стеклись ее дети. Давно я 
готовила все - и все готово. Кольцом обвит Тифлис и глядят на гнездо Солеймана 
наши люди - и нет числа этим глазам, нет меры огню и ярости их. А в самом 
Тифлисе у подножья крепости и Метехской скалы в эту ночь не будет спать ни один 
человек, кто в силах сжать оружие в руке. Три дня назад твой сын, Дато, собрал 
три тысячи юношей с Ананура, Душета, Цилкан - теперь их втрое больше. Горными 
тропами и ущельями, кто под видом пастухов и погонщиков, кто тайно, кто явно 
подошли они с севера. Ночными переходами с юга подошли к Тифлису и таятся в 
горах и ущельях отряды Орбелиана и Сембата. Рядом с ними с запада идут к Тифлису 
жители Боржомских и Ахалцихских гор и владений убитого Цицы. Каждый день 
разъезды Солеймана схватывают людей, но люди идут, идут, идут, как капли дождя, 
и неслышно, как осенние листья, облегают Тифлис.

Анания. Назрел гнев в их сердцах.

Отар-бег. Тронулась Мухрань, пошли из Тионет. Слух идет, двинулись кахетинцы.

Эрекле. Зачем нам ждать? Кинемся сейчас и по камням разнесем стены крепости.

Зейнаб. О, мой орел, как ты расправил крылья! Нельзя! Все оружие наших людей - 
один кинжал на трех, одно ружье - на сотню, один заряд - на десять человек. А в 
крепости... Ты не видел этих стен, этих пушек, этих гор риса и хлеба в ямах и 
пещерах твердыни, ты не знаешь складов пороха и снарядов в недоступном Метехе. 
Мы не умеем осаждать. У нас нет оружия, чтобы взять крепость приступом. Нам 
нельзя взять ее голодом. Нам нельзя взять ее жаждой, река протекает в ее стенах. 
Один неосторожный шаг, и погибли защитники, и на десятки лет раздавлена родина. 
Нет, надо наступить на змею в ее норе.

Анания. Как же это сделать, царица?

Зейнаб. Солейман не боится раздавленного и обезоруженного народа. Он боится 
немилости падишаха, доносов эриванского сердаря, подкопов и козней в Иране. Я 
займу его ум рассказами о том, что случилось, я отвлеку его дарами падишаху, а в 
это время Отар к каждой страже, у каждых ворот приставит наших людей. Они же 
окружат дворец Солеймана и займут все выходы. Мы с ним будем держать жилище змея 
в наших руках, а ты, Эрекле, ты - сын мой, вырвешь его ядовитое жало. Анания, ты 
его спас, ты же и поведешь его в эту великую ночь. Нечем мне больше наградить 
тебя пока, мой верный слуга.

Анания (вздрогнув от радости). Приказывай, царица!

Зейнаб. Тем же путем, каким ты унес ребенка, ты проведешь в Метех могучего 
бойца.

Анания. Так, царица.

Зейнаб. Его рука должна взорвать эти склады. Он осветит огненным столбом дорогу 
нашим войскам, он зажжет факел свободы над измученной землей.

Отар-бег и Анания. Так, царица, так, великая царица

Зейнаб (с глубоким чувством). Дитя мое, пусть бог зачтет мне то, что я переживу 
за тебя в эту ночь! У самой неумолимой смерти мать вырвет своего ребенка, 
истомленного болезнью, я ли не вымолю тебе сил и победы? Для тебя мать отдала 
свою честь и бессмертную душу! За тебя умер невинный ребенок! Тебя обовьет 
господь царственным венцом и вложит меч на защиту креста своего - заслужи венец, 
искупи невинную кровь, оправдай свою мать перед господним судом.

Эрекле (изумленный и подавленный). Постой... царица... Отец... Кому ты говоришь? 
Кто же я?

Зейнаб (на коленях). Ты царь мой и сын мой. Эти оковы сегодня - твоя царская 
одежда, я сделаю из них вериги на тело мое, когда засияет венец на твоем челе, и 
буду молиться без устали, без конца за тебя. (Встает.) Но не скажут завтра 
свободные люди: за что этот юноша - царь наш? Могучий спаситель отчизны, как 
божий ангел, взойдет на отцовский престол. И слава дел твоих будет твоею 
порфирой. И я благословлю тебя завтра на царство, как теперь благословляю на 
смертный бой. (Благословляет.)

Эрекле (охваченный восторгом). Я - твой сын? Я - царь Грузии? Царица! О, мать 
моя? Я свершу все, что ты повелела! Скорей долой эти цепи! Они давят меня!

Отар-бег (преклоняя колени). Отпусти мне, государь, мои вины пред тобой. Я 
заслужу тебе их в эту ночь.

Анания (преклоняя колени). Будь отцом народа, как народ был твоим отцом, 
государь. Заслони его, как мой сын, заслонил тебя в грозный час.

Эрекле (дрогнувшим голосом). О, пусть скорее спадут эти цепи! Мать моя, вели 
скорее, скорее тронуться в путь... Царь и в цепях! О, скорее, скорее!

Отар-бег (вставая). Сейчас, государь.

Эрекле. Я - государь! Я! Я с ума сойду!

Зейнаб (невольно вздрогнув). Анания, сбереги мне его сегодня, как берег двадцать 
лет!

Анания. Сберегу, царица. Верь мне - сберегу.

Зейнаб (осушив слезы). Идем, Отар! Прощай, дитя мое! Прощай, кровь моя! Бог 
защитит своего слугу. (Уходит.)


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Отар-бег. Стража! Окружить скованных! Гига!

Гига и стража подходят.

Ты станешь во главе. (Значительно.) Люди, беречь их и... помнить мой приказ. Мы 
выступаем. (Уходит. За сценой, пока стража вновь окружает Эрекле и Ананию.) На 
коней! Последний переход!

Тучи сильно надвинулись. Темнеет. Раскаты грома все ближе и ближе. За сценой 
крики и шум выступающего войска. По сцене проходят и пробегают люди в бурках и 
черкесках. Среди них, из глубины ущелья, справа, входит Рукайя. На ней длинная 
бурка и башлык, скрывающий часть лица.

Голоса за сценой: "На коней! Стража к вьюкам! Коня царице! Окружить арбы с 
женщинами!"

Голос Отар-бега: "Ибн-Саад, возьми своих людей и поезжай вперед осмотреть 
дорогу!"

Голоса сливаются в общий неразборчивый шум. Слышен топот коней, крики аробщиков, 
лязг оружия.

На сцене первый голос в глубине. Не доехать без грозы!

Второй голос. Где мой недоуздок?

Третий голос. Сосико! Подержи коня, я наберу воды.

Четвертый голос. Снимай торбу скорей, собачий сын.

Бессо, проходя по сцене слева направо, сталкивается с Рукайей. В то же время 
стража выводит пленных.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Бессо (с бурдючком и узлом налетает на Рукайю). Эй! братец! Не слыхал, Отар-бег 
не звал Бессо?

Рукайя (быстро пробегает к духану). Нет.

Голос Отар-бега: "Где Бессо! Эй, Бессо!" Крики: "Бессо!"

Бессо (убегает). Здесь, господин великий, здесь Бессо. Везде ищу тебя.

Рукайя, пропустив стражу, вмешивается в толпу около них.

Гига (грозным голосом). Дальше, люди, здесь пленные. (Описывает круг шашкой.) 
Сторонитесь!

Сильный удар грома, очень темнеет.
Голос Отар-бега за сценой: "Гига!"
Крики: "Гига! Господин зовет".

Гига. Я здесь, господин!

Голос Отар-бега: "Береги пленных! Надвигается ночь!"
Голос удаляется. Слышны удары нагаек и крики всадников. На сцене только группа 
стражей и Рукайя.

Отвечаю за них головой, господин.

Рукайя вбегает в покинутый духан и прячется. Шум постепенно удаляется во время 
следующей сцены.

(Вполголоса.) Сняли цепи?

Анания (шепотом). Сняли.

Гига (так же). Залягте в кусты. Проходят последние ряды. Живо. Спаси вас святой 
Георгий. (Громко.) Теснее вокруг пленников! Примыкай к отряду! (Уводит группу.)

Сцена кажется пустой. В духане слева притаилась Рукайя. Справа в кустах ущелья 
залегли Анания и Эрекле. Из-за кулис доносится все слабее и слабее шум идущего 
отряда. Темнеет. Гром грохочет отдельно, но протяжно и сильно.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Дато (выходит из-за кустов и подходит к скрывшимся брату и отцу). Отец...

Анания (быстро). Дато!

Эрекле (тоже). Брат.

Рукайя хочет выйти, но, заметив людей, опять скрывается с легким подавленным 
криком.

Дато (быстро). Я в сумерках примкнул незаметно к отряду. Все наши подошли 
поодиночке и окружили крепость.

Анания. Сколько их?

Дато. Где их счесть! Все идут. Все бросают и идут. Из одних наших мест вышли 
тысячи. И Отар наш! Эх, пойдет потеха! (Радостно и тихо смеется.)

Эрекле. Ты войдешь в крепость?

Дато. С отрядом царицы. Не терпится, горит сердце, хочется быть поближе. Наши 
ворвутся, когда взорвут Метех. Кто взорвет, не знаете?

Эрекле. Я с отцом.

Дато (с завистью). Возьмите и меня!

Анания (сердито). Убирайся, пока цел! Ты и так чуть не погубил нас, шалая башка! 
Зачем ты тут путаешься?

Дато. Дело есть, отец. И в крепости найдется. Прощайте. Надо вмешаться, пока не 
ушли. Встретимся, когда пойдет игра. (Убегает.)


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Анания. Царевич, вот пороховой фитиль. У меня такой же. Его мне дал Гига, от 
господина. Есть у тебя огниво и кремень?

Эрекле. Всегда на поясе.

Анания (тихо). Тсс... говори тише. Шум затихает. Могут быть отсталые.

Эрекле. Идем к плоту.

Анания. Рано. Надо плыть, когда совсем стемнеет, чтобы не заметили с берега. Нас 
принесет в Тифлис меньше чем в час, а отряд вступит не раньше двух дней. Надо, 
чтобы он нас опередил. На плоту будут люди. Слушай, пока мы вдвоем.

Эрекле. Слушаю.

Анания. Мы сойдем с плота недалеко от Метехской скалы и вплавь достигнем до ее 
подножия. Быстрина реки велика, но мы с тобой переплывали Арагву в разлив. 
Фитиль, кремень и огниво спрячь под шапку, чтоб не подмокли.

Эрекле. Хорошо.

Анания. По скале мы взберемся наверх до хода, заросшего кустарником. Не многие 
из нас, стариков, его знают, он ведет в подземелье Метехского храма. Этим путем 
я унес тебя, когда Солейман вступил в Тифлис и искал твоей смерти. Этим же путем 
мы вернемся теперь, в ночь его гибели.

Эрекле. И я вырву ее у него!

Анания (изумленный). Кого?

Эрекле (опомнясь). Кого? Мою мать!

Анания. Так, царевич! И мать, и весь свой народ. А уж пора. Измучились люди, 
измучились вконец! Но слушай! Когда ты зажжешь фитиль, беги тем же ходом. Я 
поспею за тобой. Да обо мне и не думай. (Разглядывает фитиль.) Он будет тлеть не 
меньше получаса, нам и половины довольно, чтоб уйти от опасности. Наискось мы 
пересечем реку, нас отнесет вниз по течению, там мы должны встретить наших, из 
отряда Сембата или Орбелиана. И мы вторгнемся в крепость вместе с ними, как 
только взлетит ее оплот.

Эрекле. Раньше чем взойдет солнце, она будет со мной, в этих руках! Отец! Я 
сойду с ума! Грудь у меня разрывается от счастья. Скажи мне одно: царь... царь 
женится на ком хочет?

Анания (смеясь). Эх, царевич, жаль, что ты уже не Эрекле! До женитьбы ли теперь? 
Подожди до утра! Впрочем, такова уж кровь! И покойный отец твой... ну, да что 
уж! А умер, как воин, и бился до последних сил. Ну, уж скажу тебе: царица 
готовит тебе жену! Красавица!

Эрекле (схватив его за руку). Кого?

Анания. Гаяне, дочь Отар-бега! Э! что тут! Сегодня напьемся кровью и своей и 
чужой, а там, господь пошлет, напьемся и вином на свадьбе царской. Неужели же не 
будет твоей милости нам? Не вздохнем вольной грудью после стольких мучений? 
Неужели же я не отпляшу нашу лихую пляску на твоем пиру?

Эрекле (пораженный). Ты говоришь... Гаяне? Дочь Отар-бега?

Анания (сурово). Прости, царевич, разговорам этим теперь не время. Я огляжу 
окрестность - нет ли кого из отсталых на дороге к плоту. Жди меня здесь и 
сторожи. Как услышишь тихий свист, спускайся к реке. Значит, пора и дорога 
свободна. (Украдкой, неслышными шагами уходит налево.)


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Эрекле (стоит в тени дерева близ духана и шепчет). Нет, этого не будет... Дочь 
Отар-бега? Гаяне... Дато говорил...

Рукайя (тихо). Эрекле!

Эрекле (вздрогнув). Что это? (Замирает.)

Рукайя. Эрекле! Это я, Рукайя.

Эрекле с подавленным криком радости кидается к духану, в несколько прыжков, 
обхватывает ее, глядит в лицо и без звука, как подкошенный, падает без чувств к 
ее ногам.

Рукайя. Опомнись, очнись, Эрекле! Это я, Рукайя! (Целует его.)

Он вздрагивает и открывает глаза.

Эрекле. Нет, это не бред... не сон... ты! Ты здесь! Со мной! О, если бы ты 
знала, что я пережил в эти пять дней! А теперь... это ты... Это твои руки... 
твое лицо... Это твое благоухание... Это ты!.. Это ты! (Целует ее лицо, руки, 
колени.)

Рукайя (сразу сильно вырывается и властно кладет ему руку на голову). Стой. 
Теперь дорога каждая минута. Возьми пока последний поцелуй! (Страстно и долго 
целует его. Потом сразу отрывается и глядит ему в глаза.) Теперь ты мой. Я впила 
в себя твою душу.

Эрекле (обезумев от счастья, глядит ей в глаза). Да, это ты... ты.

Рукайя. Я хочу, чтоб всегда ты был моим, так и будет. Измена идет на царя 
Солеймана. Меня держали, как пленницу, все эти дни. Я не могла послать ему ни 
одного гонца. Если бы не надо было убить Аль-Разака, я дала бы знать через него. 
Но его надо было убить, иначе убили бы меня.

Эрекле. О, не бойся теперь ничего. Ты не знаешь, кто любит тебя. Я раздавлю 
твоего Солеймана, как эту засохшую глину! (Топчет ком глины.)

Рукайя. Ты? (Смеется тихим, раздражающим смехом.) Ты умеешь целовать лучше, чем 
он, но давит людей он лучше, чем ты. Нет, не давить его надо, а бежать к нему 
вместе со мной и сейчас. Я вызнала все, они хотят войти в город, отворить ворота 
бунтовщикам. Нет, я буду там раньше их, - я бегаю, как лань, они медленно 
тянутся со своим обозом. Им нельзя свернуть с дороги, мне надо только пересечь 
эту гору.

Эрекле. Рукайя, постой, ты не знаешь... Да и тебя не пропустят. Там засели наши.

Рукайя. Право? Даже от "Саббы-странника!" (Смеется.) О, царица Зейнаб! Ты хитра, 
но я хитрее тебя. Я обманула тебя. Я узнала все, я прокрадывалась к тебе, когда 
ты вела свои речи с твоей проклятой старухой. Я слышала с плоской крыши, как 
изменник Отар-бег говорил с этим бродягой Саббой. Они в моих руках! Они довезли 
меня вплоть до города. Чтобы не увядала моя красота, меня посадили в арбу, одну, 
чтобы я не подкупила никого, и окружили почетной стражей. (Смеется.) И вот, 
видишь? Этот плащ и башлык одного из моих стражей. Они хватятся меня только в 
крепости, и я встречу их там! Они хотели войти, и они войдут, и их искрошат 
всех, всех! А царицу, о, ей особая честь! Я наступлю ногой на ее гордые глаза. И 
она задохнется под этой ногой. Что с тобой?

Эрекле (бледный, как смерть, безумными глазами глядит на нее). Нет, Рукайя, ты 
не знаешь...

Рукайя. Чего я не знаю? Я знаю одно, что я встретила тебя, и свободным. Я бежала 
бы прямо, но я искала и тебя... слышишь? Я освободила бы тебя там, но теперь 
лучше... Мне страстно хотелось взглянуть на тебя... А теперь... Мы вдвоем 
прибежим к царю. Я скажу, что ты помог мне бежать, что ты был схвачен 
изменниками за то, что был верен ему, и эту верность ты докажешь на деле. Он 
наградит тебя, и я стану царицей, и буду любить тебя, и возвеличу тебя. Бежим! 
Они не успеют пройти половины дороги, как мы уже будем там. Теперь как раз 
время. (Вбегает на стену духана и глядит вдаль.) Отряд спускается... Вон вьется 
черным длинным пятном... О, я вижу, как кошка, я слышу, как растет трава. 
(Смеется своим обычным смехом.) Идите, идите... я встречу вас... (С размаху 
кидается на шею Эрекле.) О, как мы будем счастливы.. Вот тебе еще залог. (Целует 
его и хохочет.) Они везут Рукайю. Ха-ха-ха. Больную Рукайю... Ха-ха-ха. Под 
стражей. Вероятно, близ ворот царица поднимет занавеску арбы и скажет (дразнит 
царицу): "Тебе лучше, красавица?" О, посмотрела бы я на нее, когда она увидит 
пустую клетку! Поздно! Ну, летим же, как птицы. Я знаю все тропочки... Летим за 
счастием... И помни - "Сабба-странник". Ха-ха-ха... (Тянет его.) Ты боишься 
идти?

Эрекле. Стой, Рукайя!.. Нельзя... нельзя...

Рукайя (изумленно). Чего нельзя?.. Эрекле. Ты не знаешь, кто я и что я должен 
делать... Ты не знаешь, кого ты хочешь погубить!.. Это моя мать, Рукайя!

Рукайя. Что?! Ты бредишь!

Эрекле (сильно и страстно). Нет, Рукайя. Этот царь Солейман убил моего отца... 
хотел убить меня... Меня спас Глаха - этот старик... Мой отец был царь... Сама 
царица, сам Отар-бег и старик... сейчас стояли передо мной на коленях... Все 
готово... Рукайя, все. Я сегодня должен взорвать метехские склады... Мои люди 
кинутся в разрушенную крепость, и твой владыка погибнет со всем своим войском. Я 
взойду на родной престол - и ты рядом со мной...

Рукайя (глядит на него во все глаза). Ты с ума сошел!

Эрекле. Нет, жизнь моей души! Нет, мое светлое солнце. О тебе была первая моя 
мысль, когда я узнал, кто я. Они хотят дать мне в жены дочь Отар-бега...

Рукайя (с невольным криком ревности и злобы). А!

Эрекле. Но кто смеет указывать царю? Для тебя заблестит венец на моей голове! К 
твоим ногам склонится все мое царство вместе со мной.

Рукайя. Постой... Постой... (Усиленно думает, сдвинув брови.) Ты мальчик... 
царь? Ты царь? И царица Зейнаб над тобой... А я... (Заливается хохотом.)

Эрекле. Не смейся, Рукайя! Не мальчик я, ты не знаешь моей силы!

Рукайя (быстро). Тебя обманули! Тебя провели, ребенок! Ты царь! Разве царей 
посылают на верную смерть! Ты ее сын? Разве мать продержит сына неделю в цепях! 
Разве мать пустит своего сына гибнуть под обломками скал?

Эрекле (в колебании, не зная чему верить). Нет... нет... Анания идет со мной... 
Он любит меня...

Рукайя. Ты же сказал, что ты не сын его. Чего ж ему жалеть тебя. Его родной сын 
бежал, а тебя схватили...

Эрекле. Но он принял на себя мое убийство...

Рукайя. И бежал, а тебя схватили. И теперь твой приемный отец пустит тебя 
взорвать замок, сам убежит, а ты, растерзанный в клочья, взлетишь на воздух. К 
этому и готовили тебя... Кому ты нужен? Кто любит тебя? Я одна! (Целует его. 
Внезапно.) Постой! Так это ты? Это о тебе говорили Отар-бег с царицей?

Эрекле (потерянный). Что?

Рукайя. То, что я сейчас только поняла! Постой! Дай припомнить. (Как бы 
припоминая.) "Подкидыш взорвет Метех".

Эрекле (вздрогнув). Подкидыш?!

Рукайя. Да, да... А мне этот подкидыш милее всех царей! Я не дам тебя погубить! 
Я их погублю! Я отомщу!.. за тебя! О, мой любимый, о, мое сердце, моя жизнь! 
(Целует его. Смеясь обычным смехом.) Да если бы ты и был царем... разве царица 
Зейнаб отдаст тебе меня... живою? Меня, рабыню? Она отравит меня!.. Но ведь это 
все ложь... Она давно любит Отар-бега. Его она хочет сделать царем - о, я знаю 
все, я все понимаю... Я слышала их речи... Но не отнимут тебя. Не погубят, пока 
я жива... Я спасу тебя... Ты мой мир, мое царство...

Эрекле (глядя ей в глаза). Они обманули меня. Да... О, проклятые!

Вдали слышен легкий свист.

Рукайя. Что это?

Эрекле. Глаха зовет меня.

Рукайя. Куда?

Эрекле. На плоты...

Рукайя (обвивая его руками). Пусть зовет. Ты идешь со мной?

Эрекле. В последний раз, Рукайя. Ты клянешься мне, что ты любишь меня?

Рукайя. Если бы не любила, не спасла бы тебя! (Целует его.)

Второй свист.

Свисти! Мы найдем дорогу и без тебя.

Убегают вдвоем в глубину ущелья.

Занавес



ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Покои во дворце Солейман-хана. В глубине - амбразура, выходящая стеной из 
цветных стекол на террасу с мавританскими колоннами. За рекой вид Метехской 
скалы с бастионами и храмом, как в первом действии. Стены покоя в коврах, 
расписанные сводчатые потолки, в стенах глубокие ниши, в них сосуды. С потолков 
спускаются светильники на цепях. По стенам широкие ложа (тахты) в коврах и 
подушках. На них наброшены шитые золотом и шелками ткани. С левой стороны у 
стены широкая тронная тахта, над ней оружие по стене - пистолеты, шашки, бердыши 
и копья. Двери, кроме средней, справа и слева на первом плане. Посреди покоя - 
бассейн цветного мрамора. Ночь. Небо часто озаряется блеском молнии, изредка 
глухие, сильные удары грома.


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Солейман-хан полулежит на тахте. Кара-Юсуф перед ним в раболепной позе. В 
глубине, на террасе, видна фигура Иссахар.

Солейман-хан. Много ли людей забрано сегодня разъездами в окрестностях города?

Кара-Юсуф. Девяносто человек, краса мира. Сейчас гонец Отар-бега с последнего 
привала извещает, что эристав ведет с собой еще пятьдесят.

Солейман-хан. Чем вооружены захваченные?

Кара-Юсуф. Больше всего - пастушьи дубины, окованные железом, молоты, серпы. У 
немногих - кинжалы и шашки, всего у четверых ружья.

Солейман-хан. И с этим они идут... на меня?! Что они говорят на допросах? Зачем 
они стекаются?

Кара-Юсуф. Одни ссылаются на семейные дела, другие - на торговые, победитель 
царств. Только один не вынес пытки и стал кричать угрозы... (Смеется.)

Солейман-хан. Какие?

Кара-Юсуф. Вздор, властитель властителей! Бормотал, что крест раздавит всех, кто 
идет на него. Что близок гнев божий, что... переполнилось терпение... Они часто 
так кричат перед смертью.

Гром.

Солейман-хан. Царица извещает сегодня, что Орбелиан и Сембат бежали к царю 
московскому молить его о помощи.

Кара-Юсуф. Далек царь московский, победоносный владыка.

Солейман-хан. "За Кавказом, в полнощных странах, живут Гог и Магог", - вещает 
Коран. Но не скоро еще пробьет час ислама!

Иссахар (с террасы). Уже слышно... издали.

Солейман-хан. Что ты сказала, Иссахар?

Иссахар. Я слышу отдаленный топот коней. Царица приближается.

Солейман-хан. Кара-Юсуф, царица доносит, что были нападения на сборщиков дани, 
что убийцы Аль-Разака на допросах дерзают поносить ее в глаза!

Кара-Юсуф. Царица доносит? Пусть она передаст их мне, повелитель. (Скосив 
глаза.) А дозволь узнать, есть вести от Рукайи?

Солейман-хан. Она доносит, что царица боится красоты дочери Отар-бега. Эристав 
умолял царицу донести мне, что дочь его не стоит взгляда падишаха. Рукайя 
сообщает с последним гонцом, что царица испортит девушку. (С насмешкой.) Женщина 
думает, что нет ничего в мире, кроме ее красоты!

Кара-Юсуф. Слава твоей проницательности, око мудрости!

Иссахар. Слава твоей проницательности!

Солейман-хан. Вернулся отряд, посланный против скопищ Орбелиана?

Кара-Юсуф. Нет еще, гроза неверия.

Солейман-хан. Я повелел вернуться на третий день. Сегодня пятый.

Кара-Юсуф. Пятый, убежище справедливости. Грозы размыли пути, разлились реки...

Солейман-хан. В такие грозы, трусливая собака, я переплыл Инд с тысячью бедуинов 
и обратил в бегство тысячу слонов. (Задумчиво.) Правда, тогда солнце еще не было 
черным, когда я глядел на него.

Иссахар. Оно скоро опять засияет.

Солейман-хан. Что ты говоришь, Иссахар?

Иссахар. Я говорю, солнце скоро засияет... после грозы этой ночи.

Солейман-хан. Не тучи его заслоняют. Измена! (Спокойно.) Кара-Юсуф. Что тебе 
пишет сердарь из Эривани?

Кара-Юсуф, помертвев от страха, не может сказать ни слова. Колени его бьют одно 
о другое.

(Ледяным тоном, не глядя на него.) Что тебе пишет сердарь из Эривани?

Кара-Юсуф. Соп... соперник звезд, я не получал письма...

Солейман-хан. Так получи. Ты давно ждал этого ответа. (Дает письмо.)

Кара-Юсуф, еле передвигая ноги, подходит, берет письмо и валится к ногам 
Солеймана.

Иссахар (про себя). Крысы бегут перед пожаром. (Громко.) Властитель, крикнуть 
палача?

Кара-Юсуф (еле шевеля губами). Украшение... свет вселенной... я не изменял... я 
хотел вызнать их замыслы... пощади.

Солейман-хан. Зачем?

Удар грома.

Кара-Юсуф (ползая у его ног). Я служил тебе... пощади!

Солейман-хан. Я спрашиваю - зачем? Где же твоя мудрость, Кара-Юсуф, визирь мой? 
Там же, где верность?

Иссахар. Кликнуть палачей, властитель?

Солейман-хан (задумчиво и мрачно). Стоит ли жизнь молений? Все минет. Нет 
времени, есть одна вечность. Того, что было вчера, уже нет. Того, что будет 
завтра, не будет через два дня... Нет уж того, что я сказал тебе, когда начал 
говорить. Зачем же тебе пощада? Все минет.

Кара-Юсуф. Я сообщу тебе все козни врагов твоих. (Целует его ноги.)

Солейман-хан (с презрением). Говори.

Кара-Юсуф (с безумным криком восторга). Властитель вселенной - я выдам все! На 
днях будет здесь посол падишаха. Ты должен по обычаю встретить его за воротами 
крепости. Тебя хотят изрубить, властитель.

Солейман-хан. Ты рано сказал, Кара-Юсуф. (Поднимаясь, покойно.) Иди за мной. 
(Подходит к дверям террасы и открывает дверь.) Мне ты больше не нужен, ты все 
сказал. Да свершится правосудие. Ты заслужил казнь за измену мне и пощаду за 
измену им. Аллах укажет, кому из нас победить: мне, если ты погибнешь, им, если 
ты спасешься. Это твой путь. (Указывает вниз на реку.)

Кара-Юсуф. Повелитель! там быстрина! Там острые камни... Это казнь, владыка 
мира!

Солейман-хан. Если тебе суждено спастись, ты спасешься...

Юсуф падает к его ногам.

Слово уст моих - меч мой!

Кара-Юсуф кидается в реку.

Иссахар. Второй! Осыпаются ядовитые листья!


ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Солейман-хан (глядя вниз). Погиб! Погибнут и враги мои. (Протягивая руку к 
Метеху.) Пусть возьмут меня, пока Метех стоит над Тифлисом.

Иссахар. Береги Метех, повелитель! Береги Метех!

Солейман-хан (обернувшись, глядит ей в глаза). Что ты сказала?

Иссахар. Я говорю, береги Метех. Там все твое войско. Там все твои снаряды. 
Береги Метех. Ты говоришь, нет времени, есть вечность. А пока - береги Метех.

Солейман-хан (схватывая ее руку). Говори, старуха! Что ты знаешь?

Иссахар (беззвучно смеется). Повелитель! Кости мои давно жаждут могилы, и тело 
мое не боится пыток. Мне нечего жалеть на земле. Я давно одна, как могильный 
камень. Чем ты меня устрашишь?

Солейман-хан (сжимая сильнее). Что ты знаешь?

Иссахар. Непобедимый Солейман, ты победил полмира, а меня нельзя победить. Как 
ты победишь ничто? Я - ничто.

Солейман-хан (опустив руку). Ничто?

Иссахар. Стань ничто, как я, и ты перестанешь бояться смерти и мук, измены и 
падишаха. И я боялась, пока было, что беречь. Были сыновья - я боялась за 
сыновей, были дочери - я берегла их честь, был дом - я любила свой дом... Сын 
мой раздавлен.

Солейман-хан. Твой сын?

Иссахар. Да... Он был вот такой.

Солейман-хан. Когда?

Иссахар. Давно. Дочери - опозорены. Дом разрушен. И так все стало легко: ничего 
нет, и сама я - ничто. (Смеясь.) Не нужно ни изменять, ни бороться... только 
надо ждать.

Солейман-хан. Старуха, брось свои бредни. Говори, что ты знаешь?

Иссахар (нагибаясь к нему). Иди в Метех. Там безопасно. Там твои воины. Там твои 
снаряды. Там живые тебе не повредят. А мертвые... (Указывает на тучи над 
Метехом.) Они в этих тучах. Они парят над Метехом. Их все равно нельзя победить.

Солейман-хан (невольно вздрогнув). Ты бредишь.

Иссахар. Их нельзя победить, бедный, непобедимый, Солейман. А от людей - иди в 
Метех.

Входят Зейнаб и Отар-бег в шлеме, обвитом чалмой.


ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Зейнаб (кидается к ногам Солеймана). Наконец-то я обнимаю твои колени, владыка 
мой! О, будь прокляты дни разлуки с тобой! Ни буря, ни ливень не могли удержать 
меня.

Отар-бег (при входе стал на колени). Победа да осенит тебя, могучий повелитель.

Солейман-хан (спокойно и величественно). Будь счастливо твое возвращение, 
Зейнаб.

Зейнаб, поцеловав руку, встает.

Кто убил Аль-Разака?

Зейнаб. Рукайя. Она бежала.

Солейман-хан (вскинув на нее глаза). Когда?

Зейнаб. Еще за два часа, на последнем привале, я видела ее. Змея три дня 
притворялась больною. Вечерело, когда мы снимались. Она все просила пить и 
металась. Стража окружала ее - почетная стража. Я не смела везти ее в оковах - 
ты приставил ее следить за мной. Или ты думаешь, я этого не поняла?

Солейман-хан. Бежала из отряда в тысячу воинов? Отар-бег!

Отар-бег. Я разослал всюду гонцов. Она найдется, повелитель.

Зейнаб. Мне надо было смотреть за девушкой, повелитель, за золотом и серебром, 
за пленными, за ним самим, наконец. У меня не хватало сил... я устала, измучена 
путем, тоской по тебе... я ждала нашей встречи... было ли мне время следить за 
презренной рабыней, моим соглядатаем. Клянусь, Солейман, если б твоя воля не 
была мне законом, развратная Рукайя лежала бы теперь в оковах у твоих ног. И 
все-таки, у ворот крепости я еще раз наведалась к ее арбе. Арба была пуста. Один 
из стражей, почти ребенок, был без бурки и башлыка. Я велела схватить его - и по 
глазам и речам его поняла, что твоя любимая доверенная Рукайя соблазнила его!

Солейман-хан. Рукайя сама убила Аль-Разака? Ты видела это?

Зейнаб. Нет, повелитель. Убийца бежал. Схвачен его отец и... (голос ее дрогнул) 
брат. (Быстро, стараясь засыпать его словами.) Я привела их скованными и велела 
до утра заключить их в метехской тюрьме. Или ты хочешь сейчас допросить их? Я 
велю привести их немедленно. (Хочет идти.)

Солейман-хан. Время их не уйдет.

Зейнаб. О, если бы ты видел змеиные глаза Рукайи, когда мы хватали преступников. 
Если бы ты слышал лживые переливы ее чарующего голоса... Подозрение сверкнуло в 
моей голове, как молния... Но в ее глазах я прочла - сам царь приставил меня к 
царице Зейнаб... (С желчным смехом.) Как будто нельзя верить царице Зейнаб! Как 
будто взгляд, дыхание, движение ресниц твоих не было всегда законом для бедной 
царицы Зейнаб... И я не посмела коснуться твоей развратной Рукайи... А теперь - 
ты видишь? Видишь, кому ты доверил надзор за мной? О, какое оскорбление! Если ты 
так верил ей, почему ты ей одной не поручил...

Солейман-хан. Собраны дары?

Отар-бег. Все исполнено, повелитель. Золото, серебро, кони и девушки... все 
доставлено на десятый день.

Зейнаб. Повелитель, все дары достойны высокого порога. Но девушка - дочь его! О, 
государь, властитель Ирана за один ее взгляд бросит к твоим ногам связанным 
эриванского сердаря... Остальные дары ты успеешь осмотреть завтра, но на девушку 
взгляни сейчас. Повелишь привести ее?

Солейман-хан кивает головой.

Отар-бег (значительно), приведи твою дочь и займи караулы... у коней и вьюков. 
Иссахар, иди вместе с ним за девушкой.

Отар-бег и Иссахар уходят.


ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Зейнаб (быстро и нервно). Отар-бег теперь будет верен тебе до гроба. Эта девушка 
для него дороже жизни. А нам теперь нужны верные люди. Грузия волнуется.

Солейман-хан. Аль-Разак убит. Убийца не схвачен. Рукайя бежала. Грузия 
волнуется. Кара-Юсуф казнен.

Зейнаб. Казнен? За что?

Солейман-хан (глядя ей в глаза). За измену! Царица Зейнаб! Царица Зейнаб!

Зейнаб (с мукой, обнимая его колени). Что! Что ты повелишь мне, свет моих глаз? 
Зачем ты глядишь на меня таким мертвящим взором? Ты напуган изменой кругом и не 
веришь твоей рабе... Да, рабе, рабе, всю жизнь рабе. Но я раба, взятая с бою, не 
купленная золотом, не подаренная... Я раба твоих грозных глаз, твоего львиного 
сердца, твоей железной руки... (Тон ее переходит невольно в тон ненависти и 
злобы.) Что ты оставил мне, кроме себя самого. Ты взял моего сына, царство, 
веру... (Меняя тон.) Ты покорил и истребил все, и я, как голубка, жмусь под 
крылья орла... Куда мне улететь от тебя? Все в твоих могучих когтях... и терзай, 
терзай ими всех, но не меня... (Опять не выдержав.) Терзай, пока когти твои...

Сильный удар грома и молнии.

А!

Солейман-хан. Что с тобой?

Зейнаб (овладев собой). Я испугалась. Сердце устало от мук и забот о тебе... и я 
испугалась... Не гляди так.

Солейман-хан. Я в голосе твоем слышу ложь.

Зейнаб (с гневом). Ну, убей меня... и станешь спокоен. Он слышит ложь в моем 
голосе! А в голосе развратной Рукайи ты слышал правду? А в голосе продажного 
Кара-Юсуфа ты слышал правду? Солейман, не я - твой слух изменяет тебе. Твои 
глаза лгут тебе. Звезды ты видишь черными, или эти тучи тебе освещают ночь? Убей 
меня! Убей! Я с радостью умру для твоего покоя! Или верь мне, или убей меня.

Солейман-хан (смягченный, но мрачный). До сих пор смерть шла со мной рядом, 
впереди меня, она не смела никогда взглянуть в мои глаза. Теперь она обратила 
лицо свое ко мне... Она стала спиной к врагам моим - и на меня веет с ее чела, 
как с ледников Каф-Дага.

Зейнаб глядит на него взглядом, как бы глядела смерть.

Я свершил свой путь. Грозен он был, как ислам, и слава озаряла его. Но пророк 
сказал: "Чьи стопы покрыты прахом битв аллаха, тот будет дальше от геенны в день 
страшного суда, чем самый быстрый конь пробежит в тысячу дней".

Входит Отар-бег, с ним Иссахар и Гаяне с опущенным покрывалом, видны только 
глаза.


ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Зейнаб (быстро подходя к ней). Оставь эти мысли, могучий, взгляни на эту 
красоту. (Откидывает покрывало Гаяне и подводит ее к Солейману.)

Гаяне бледна, лицо строгое. Зейнаб быстро взглядывает на Отар-бега.

Отар-бег (еле слышно). Наши заняли ворота. Орбелиан в стенах.

Зейнаб. Взгляни в эти глаза, повелитель... Теперь они горят злобой... Она дика и 
пуглива... Но когда их осветит страсть (прислушивается, говорит почти не 
сознавая смысла), когда нега покроет их влагой... А эти волосы... Этот девичий 
стан.

Солейман-хан (любуясь ею). Падишах будет доволен.

Гаяне (звонко). Нет.

Солейман-хан (не обращая внимания). Ты сама, Зейнаб, привезешь ее падишаху.

Гаяне. Мертвую.

Солейман-хан (Иссахар). Уведи ее.

Иссахар (хочет взять ее руку). Пойдем, девушка.

Гаяне. Не трогай меня! Показывай, где моя тюрьма.

Иссахар. Я покажу тебе. (Уводит Гаяне.)


ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Солейман-хан. Отар-бег! Я доволен твоим усердием. Сама царица отвезет твою дочь 
в Испагань.

Отар-бег. Велика твоя милость, повелитель, и я заплачу тебе за нее.

Солейман-хан. Завтра ты рассеешь сборища вокруг Тифлиса. Иди, Отар-бег.

Отар-бег преклоняется и уходит направо.

Зейнаб (проводив Гаяне). Какая гроза! Повелитель, я изнемогаю... Силы изменяют 
мне! О, сколько дум и тревог пережила я эти дни!

Солейман-хан глядит на Метех.

Что ты глядишь в ночную темноту!

Солейман-хан. Бойся мертвых, а от живых - иди в Метех.

Зейнаб (задрожав от ужаса). В Метех? Зачем? О каких мертвых ты говоришь?

Солейман-хан. Я вырос в пустынях Аравии, покорил Синд и Джебаль, водами Инда я 
свершил священные омовения, прежде чем внес меч ислама в пределы Кавказа. Моя 
душа привыкла шептать мне: "Солейман, облачайся в кольчугу и шлем, обнажай меч - 
враг твой близок, он там, за горой, он в зарослях рек, он распластался в песках 
пустыни". И пока я был только воином, я видел сквозь тьму, я слышал шорох 
засохшего листа и, как ястреб с вышины, падал на головы врагов. А теперь 
двадцать лет покоя притупили меня. Я чую опасность, но уже не знаю - откуда она.

Слева, с террасы, голос Рукайи: "Измена! Царь! Измена!"

(Узнав голос Рукайи, выпрямляется сразу как ужаленный и, поняв в чем дело, 
хватает Зейнаб за руку.) Змея!

Зейнаб. Нашлась! Вот она! Ей нужна моя гибель!

Врывается Рукайя.


ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Рукайя (в бурке, срывая с себя башлык, волосы падают на лицо и плечи). 
Повелитель, я поспела вовремя! Я спасла тебя... Царица тебе изменила.

Зейнаб (с силой, стараясь выиграть время). Измена в тебе, бесстыдная раба! 
Клеветой ты хочешь прикрыть твой разврат! Где твой любовник? С кем ты бежала?

Рукайя (исступленно). Мой любовник? Он со мной! (Кидается на террасу и выводит 
Эрекле быстрым порывом.) Вот он!

Зейнаб с нечеловеческой силой вырывается из рук Солейман-хана, кидается к сыну и 
с протяжным, тяжелым стоном падает ниц.

(Задыхаясь.) Не бойся ничего теперь, повелитель. Я проследила лисицу... Я едва 
проникла сюда... Вокруг крепости несметные толпы народа... они под самыми 
стенами... они в горах... они на крышах города... всюду. Условный их знак - 
"Сабба-странник"... Без этих слов... (Голос ее прерывается.)

Солейман-хан. Кто этот челов... (Он вглядывается и постепенно, медленно 
отступает, как от видения.) Мертвые встают!

Рукайя. Он твой верный слуга. Он выдал все. Он должен был взорвать Метех. Его 
принуждали угрозами, его обманули, что он сын царя... Но я сказала - бежим к 
повелителю, откроем все, он наградит тебя...

Солейман-хан (очнувшись, быстро рванув Зейнаб, поднимает ее с полу). Это твой 
сын?

Зейнаб (убитая). Нет.

Рукайя (Эрекле). Ты слышишь?!

Эрекле (в ярости). Нет, царь, я подкидыш. Они растили меня, чтобы погубить... Я 
подкидыш. Я должен был, как жертвенный бык, лежать у их ног, истекая кровью... 
На голову подкидыша оперлась бы нога Отар-бега, вступая на твой престол.

Рукайя (схватив пороховую нить с его груди). Гляди, властитель, вот, что дала 
ему твоя верная Зейнаб. Твой оплот, твоя сила - Метех - взлетел бы на воздух, 
если бы я не проникла в ее лживую грудь. Я спасла тебя.

Солейман-хан. Зейнаб. Я стою высоко. Надо мной еще выше - бог. Измена лежит 
внизу. Пусть берет меня, если может. (Глядит на нее.) Кто спасет вас теперь?

Зейнаб. Царь Солейман, зачем мне теперь спасение? Ты видишь, кто предал меня... 
Зачем мне спасение?! (Эрекле, тихо, с невыразимой скорбью.) Да, ты не сын мой, 
да! Я хотела тебя погубить... Но твоя родина... твои братья... Крест на твоей 
презренной груди... неужели все... все ты мог продать за ее ласки... за милость 
того, кто выпил кровь твоей земли... Знаешь ли ты, что ты сделал? О, лучше тебе 
умереть, не узнавши! Знаешь ли, что ты сделал? Ты погасил солнце перед его 
восходом! Ты создал в отчизне беспросветную ночь!

Эрекле. Рукайя! Мои мысли мутятся... Рукайя! Это голос правды.

Рукайя. Я спасла тебя, повелитель.

Солейман-хан (наслаждаясь видом Зейнаб). Зейнаб! Это твой мститель? Ты умеешь 
выбирать. (В двери.) Эй, стража! Схватить Отар-бега, привести его немедленно ко 
мне! Бить тревогу... Изрубить весь отряд царицы.

Схватка за сценой. Страшные крики. Лязг оружия.

Зейнаб (кидаясь к Эрекле.) Спаси себя от последнего позора! Иди, там умирают за 
тебя. Умри с ними! О, перестань жить! Перестань жить! Люди не простят тебе... 
может быть, Христос... проданный тобою... разбойника простивший... Иди! Умирай!

Эрекле (с воплем). Рукайя!

Рукайя (не глядя на него). Я спасла тебя, властитель!

Солейман-хан (грозно). Зейнаб! Не для шуток бог создал землю и небо - не для 
игры. Прежде чем ты умрешь, ты увидишь вновь все, что видела двадцать лет назад. 
Я вторично ступлю конем на грудь твоего сына, но прежде узнает народ, как твой 
сын продал и его, и свою мать. С высот Метеха ты будешь глядеть, как кровь 
захлещет у его подножья. Ты собрала свой народ, ты сама поднесешь фитиль к 
орудиям, наведенным на него.

Окно озаряется кровавым блеском. Слышен оглушительный взрыв. Видны взлетающие 
обломки. Страшные крики и лязг оружия. Рукайя с отчаянным криком убегает.

Зейнаб. Анания! Спаси тебя бог!

Эрекле (кидаясь к двери). Мать! Не прощай живому, молись за мертвого! (Убегает.)


ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Солейман-хан (остолбеневший от ужаса, кидается к стене, где оружие, схватывает 
пистолет и шашку). Ко мне, воины аллаха!

Бой во всех дверях и на террасе. С террасы врубается Дато навстречу кинувшемуся 
Солейману.

Дато. Волк, выходи из норы! (Схватывается с ним грудь с грудью, обменявшись 
ударами.)

Зейнаб (на авансцене, на коленях, во время схватки). Пресвятая матерь божия! К 
твоему пронзенному сердцу молитва моя! На меня возложи его грех, на меня одну! 
На меня одну!

Дато валит Солейман-хана и наступает ему на грудь. Врываются: Орбелиан, высокий 
лысый старик, Сембат, в черной бороде с проседью, другие вожди, крестьяне. Сабба 
входит с посохом в одной и с обнаженной шашкой в другой руке. К шуму боя 
присоединяется колокольный звон. Слева выбегает Гаяне, за ней Иссахар.


ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Крики при входе. Крепость в наших руках. Они бегут. Спасайте царицу. Где 
Солейман? Смерть Солейману!

Гаяне. Дато!

Дато (держа Солеймана под коленом). Вожди! Он под моим коленом!

Иссахар. Дави его, как он раздавил твоего брата! Дави его, как он раздавил твою 
землю! (Подходит к лежащему на тахте Солейману.) Видишь ли теперь мертвого 
младенца, непобедимый Солейман? Колено его брата давит твою грудь, как копыто 
твоего коня давило его, непобедимый Солейман! (Выхватывая кинжал из рук 
ближайшего воина.) Пусть брызнет твоя кровь, как брызнула его, непобедимый 
Солейман! (Заносит кинжал.)

Сабба (хватает ее руку). Стой! Кто смеет судить при царице Тамаре? Юноша, 
отпусти его. Теперь он не страшен.

Дато отпускает колено. Бой стихает. Солейман-хана схватывают.

Орбелиан (кладя руку на плечо Солеймана). Я, Орбелиан, наследный вождь воинов 
царских, налагаю на хищника руку мою и беру меч его.

Сембат (срывая с него тюрбан). Я, Сембат, по наследному праву венчаю царей. Я 
срываю убор с головы разбойника и бродяги и топчу его. (Топчет чалму ногой.)
Толпа. Ослепить его! Искрошить лютого зверя!

Солейман стоит с глазами, возведенными к небу.

Сабба (заслонив его, громким голосом). Стойте, люди! Царица и царь решат его 
судьбу.

Толпа. Суди его, царица. Да живет царевич Георгий!


ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Отар-бег, израненный и обессиленный, вместе с другими вносит смертельно 
раненного Эрекле.

Отар-бег (шатаясь). Царица... сын твой... убит.

Эрекле кладут к ногам царицы. Она не глядит на него. Все смолкает.

Зейнаб. Благодарю тебя, господи!

Эрекле. Прости мне... мать... (Умирает.)

Зейнаб склоняется молча к его трупу. Она долго глядит на него. Потом поднимается 
медленно, идет к Солейман-хану и останавливается перед ним, не спуская с него 
глаз.

Солейман-хан (с поднятой головой, глядя вверх, спокойно). Твоя победа, Зейнаб. 
Вели убить меня.

Зейнаб. Тебя убить? Разве ты убил меня, когда ты победил! Ты выпил по капле 
душу, веру, честь мою! Ты двадцать лет топтал и позорил народ мой и моего бога - 
и теперь, в час победы и радости, я, царица, горю от стыда и позора. Одна звезда 
светила мне в непроглядной тьме. (Голос ее прерывается рыданиями.) Об одном часе 
молила я бога в бессонные ночи... Рос мститель в глуши, в нищете... И я видела 
час, когда я паду к его ногам и он будет судьей моим за мою ложь, за мой стыд... 
Он освободитель земли моей, он царь моего народа, смелый и чистый... И ты... 
твой развратный гарем... твой ислам... порабощающий и беспощадный (голос ее 
обрывается) отняли... отняли мой последний свет... погасили звезду мою... И за 
все - только смерть? Вожди и народ! За все мои муки - подарите мне жизнь его.

Ропот.

Вожди и народ! Отомстите за вашу царицу! Не смертью! Не муками! Что муки и 
смерть для изувера? Нет! Его, непобедимого, его, могучего, его, гордого, бросьте 
живым, побежденным, бессильным, униженным к ногам его господина. Под ярмом 
отошлите его в руки врагов. Пусть не разделит он славы павших сегодня... Пусть 
позор, рабство и бесславие заплатят ему за мой позор, за ваше рабство... за его 
бесславную смерть. (Указывает на труп сына.) Сегодня умер ваш царь!.. сын мой... 
Мой сын!

Общий ропот.

Солейман-хан. Сын твой - изм...

Зейнаб (властно). Молчи, раб. Прирожденная царица не врет своему народу! Вожди и 
народ! Этот убитый ребенок - мой сын и сын царя вашего - изменил вам. Правда, он 
был обманут, но он изменил. И я велела ему умереть - и он умер. Пусть же вместе 
нас судит господь! (Закалывается.)

Общий крик ужаса и затем мертвое молчание.

Сабба. Покойтесь в мире, смертью поправшие грех! Господь ждет вас!

Занавес