Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится и сверено по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ

Хаим — носильщик.

Когда он проходит по улице, согнувшись под ящиком с товаром, его совсем не видно: кажется, что ящик шагает сам на двух ногах. Тяжелое дыхание, однако, слышно издали.

Но вот он, сняв с себя ящик, ставит его наземь: он получает заработанные им гроши. Выпрямившись и глубоко вздохнув, он отвязывает полы халата, отирает пот с лица; затем, подойдя к колодцу, выпивает несколько глотков воды и забегает в какой-то двор. Там он становится возле стены и подымает громадную голову так, что кончик бороды, нос и козырек картуза у него на одной линии. Он кричит:

— Ханэ!

Под крышей открывается окошко, и маленькая женская головка в белом чепчике отвечает:

— Хаим?!

Муж и жена смотрят друг на друга с большой нежностью. «Любезничают», говорят соседи. Хаим бросает вверх свой заработок, завернутый в бумажку. Ханэ ловко хватает бумажку. Это ей не впервые.

— Молодчина! — говорит Хаим и продолжает стоять. Ему не хочется уходить.

— Ступай, Хаим, ступай! — улыбается Ханэ.—Мне нельзя отойти от больного ребенка... Я поставила люльку возле печки, рукою снимаю пену с горшка, ногою качаю...

— Как он, бедняжка, теперь?

— Ему лучше.

— Слава богу. А Геня?

— У швеи.

— А Иосель?

— В хедере.

Хаим опускает бороду и уходит, а Ханэ следит за ним, пока он не скроется.

По четвергам и пятницам разговор продолжается дольше.

— Сколько в бумажке? — спрашивает Ханэ.

— Двадцать два гроша.

— Боюсь, мало будет.

— А чего тебе недостает, Ханэ?

— Мазь нужно купить для ребенка за шесть грошей, свечей на субботу. Хала у меня уже есть, мясо тоже — полтора фунта. Ну, недостает водки для кидуш. Еше нет щепок.

— Щепок я тебе принесу; на базаре, верно, найдется.

— Потом еще нужно...

И она перечисляет, что ей нужно на субботу. В конце концов оказывается, что кидуш можно произнести над халой и что вообще можно обойтись без многих вещей. Главное — это свечи и мазь для ребенка.

Все же, когда дети здоровы и медные подсвечники не заложены, у мужа с женой бывают очень веселые субботы, особенно, если еще есть кугл. Ибо Ханэ большая мастерица готовить кугл. Сначала у нее постоянно недостает чего-нибудь: то муки, то яиц, то жира; но, в конце концов, получается чудесный, сладкий кугл; он тает во рту, «расходится по всем суставам».

— Это ангелы готовили, — говорит Ханэ, радостно улыбаясь.

— Да, ангелы, наверно, ангелы. Ты тоже ангел, Ханэ. Сколько ты терпишь из-за меня и детей; сколько раз они тебя огорчают, и я тоже, когда рассержусь. Но разве я слышу от тебя ругань, как иные от жен своих? И какие же у тебя радости от меня? Ты боса и гола, дети тоже. На что я годен? Даже субботних песен не умею петь, как следует.

— Но все же ты хороший отец и хорошим муж,— твердит Ханэ. — Пусть бог пошлет такой счастливый год мне и всем евреям. Состариться бы нам вместе, творец мира!

И пара смотрит друг другу в глаза гак тепло и нежно, словно они только что из-под венца.

После обеда они отдыхают. Проснувшись, Хаим отправляется в синагогу послушать тору.

Там меламед читает с простым народом «Алшех». Жарко. Лица еще заспаны, кое-кто еще дремлет, другие громко зевают. Но вот вдруг все оживляются: речь заходит о том свете, об аде, где нечестивых секут железными прутьями; о светлом рае, где благочестивые сидят в золотых венцах и изучают тору. Рты раскрыты, лица красны; затаив дыхание, все слушают, что будет на том свете. Хаим обыкновенно стоит возле печки. Руки его дрожат, в глазах слезы: он сейчас весь на том свете. Он страдает вместе с нечестивыми; он сброшен в преисподнюю, он купается в горячей смоле, он собирает сучья в пустынных лесах. Он переживает тут всё, всё, и его покрывает холодный пот. Но через минуту он уже блаженствует вместе с благочестивыми: светлый рай, ангелы, левиафан, все другие блага представляются ему так живо, что когда меламед кончает чтение, целует книгу и закрывает ее, Хаим просыпается, словно после глубокого сна, словно он и в самом деле был на том свете.

— О, господи! — вздыхает он тяжело. — Творец мира, хоть кусочек, хоть капельку райской жизни дай мне на том свете, мне, жене моей и детям.

При этой мысли Хаиму становится грустно. За что ему рай? Какие его заслуги перед господом?

Однажды после чтения он подошел к меламеду и сказал дрожащим голосом:

— Рабби! Научите, как мне удостоиться на том свете рая.

— Изучай, дитя мое, тору.

— Рабби! я не умею.

— Изучай другие священные книги, изучай хотя бы «Изречения отцов».

— Я не умею, рабби!

— Читай псалмы.

— Нет у меня времени, рабби!

— Молись горячо.

— Я не понимаю значения слов молитвы. .

Меламед посмотрел на него с глубоким сожалением.

— Чем ты занимаешься?

— Я носильщик.

— Ну, так служи тем, которые изучают тору.

— Как мне служить им, рабби?

— Приноси, например, каждый вечер ведро воды в синагогу, дабы изучающие тору имели, чем утолить свою жажду.

У Хаима стало радостно на душе. Это он может.

— Рабби! — спросил он дальше, — а жена моя?

— Когда муж сидит в раю в кресле, жена служит скамеечкой для его ног.

Когда Хаим пришел вечером домой, чтобы произнести молитву прощания с субботой, Ханэ сидела и тихо молилась. Он увидел ее, и сердце у него больно сжалось.

— Нет, Ханэ, — воскликнул он, — не хочу я, чтобы ты служила скамеечкой для ног моих. Я наклонюсь к тебе, Ханэ, подыму и посажу возле себя. Мы будем сидеть в одном кресле вместе, рядом, как теперь. Нам так хорошо вместе! Слышишь, Ханэ, вместе будем мы сидеть. Господь должен будет согласиться. Он согласится, Ханэ!..